— Знаю.
— Ну, вы сначала к владыке сходите, чтобы он разрешил вам вступить в законный брак с воспитанницей и послал туда указ. А там настоятельница сама изберет вам невесту и место даст.
— Я письмо от отца жду.
— А ваш батюшка кто?
— Заштатный дьякон.
— Что же, невесты там есть?
— У священника дочь годов восьмнадцати.
— Вот и дело. Значит, дело за местом.
— А я бы из монастыря взял, — сказал дьячок.
— А вы женаты, Павел Максимыч? — спросил дьячка дьякон.
— Женат, семеро детей, мал мала меньше…
— У меня тройка… Из монастыря оно, конечно, хорошо, можно в городе место получить, а городское житье не в пример лучше сельского; в особенности в таком городе, как Милютинск.
— Я, пожалуй, не прочь, только бы состояние имела.
— Ну там, я вам скажу, дадут вам приданое да сто рублей денег, и больше ничего. Да и девица-то, сказывают, того-с… ненадежная…
— Это плохо.
— А ваша невеста, позвольте спросить, богатая?
— У меня еще нет невесты.
— Полноте шутить! Давече оказали, что у священника вашего дочка есть.
— Да ведь кто же ее знает?
— Делов не имели? — Дьякон захохотал.
— Да как вам сказать: прежде игрывали вместе, но дел никаких не было, в прошлое лето она гостила у тетки, а в третьем годе я здесь в больнице пролежал всю вакацию.
— Больше у священника нет деток женского пола?
— Есть две дочери: одной тринадцать лет, а другой седьмой.
— Недоростки!
Молчание. Дьякон вдруг обращается к Егору Иванычу:
— Знаете ли что?
— Что?
— Вчерась я был в консистории. Смотрю, сторож газету читает. Каково? сторож газету читает и хохочет… Мне показалось больно смешно, грех те заешь!.. Подхожу к нему и спрашиваю: что, Никифор Иваныч, из Москвы пишут; усмирили ли врагов? Он и говорит: да ничего, так, уж больно занятно… Дайте, говорю, Никифор Иваныч, газетки почитать. Нельзя, говорит. Я ему дал двугривенничек, уступил и показал на одно место: вот, говорит, жениха вызывают, и хохочет… Я думаю, что же тут? Ну, надел очки и читаю, и что же, Егор Петрович…
— Егор Иваныч… — подсказал дьячок.
— Извините, Егор Иваныч… Ну-с… На чем, бишь, я остановился?.. Ну, читаю… В Воронежской губернии, знаете ли, в каком-то уезде (я было записал уезд-от, да потерял либо на папироски сжег спьяна), дьякон умер, а у вдовы осталось четыре дочери. Вот она и подала просьбу консистории. Должно быть, консистория не нашла женихов и напечатала цыдулку или указ, как там по светскому — не знаю, что-де кто девицу Анну двадцати двух лет, то есть сестру старшую, возьмет замуж, за тем и место останется… Каково? Благая мысль. Вот мы живем в захолустье и ничего не слышим, а здесь все можно узнать. Благая мысль. Махните-ко! А?
— Далеко.
— А сколько верст?
— Да верст тысячи две.
— У-у! Экая даль, господи помилуй!
— Я мекаю, поди, теперь туда много женихов-то наехало, — заметил дьячок.
— В экую-то даль?
— А своя-то губерния?
— Точно, точно… Ваша правда, Павел Максимыч.
* * *
Чтобы удостовериться в том, как скоро знакомятся духовные между собою, духовные, не видавшие друг друга никогда и живущие друг от друга на расстоянии двухсот — пятисот верст, нужно зайти в крестовую церковь или кафедральный собор во всенощную или к обедне, когда служит архиерей. Тут собраны лица духовного ведомства почти со всей губернии. Тут вы увидите протоиерея в камилавке и с наперсным крестом, монаха, снимающих свои камилавки, скуфьи и клобуки во время главных молитв, славословий и священнодействий, священников (которых можно отличить по крестам 1853–1856 годов), дьяконов, или, проще, лиц личного дворянства духовного ведомства, и подрясниковых — дьячков, пономарей и причетников. В церкви их человек двадцать. Они знакомятся так.
Подходит священник к протопопу и становится рядом. Священнику хочется свести знакомство с протопопом для того, чтобы прозреть, каковы там места. Но как заговорить с протопопом?.. Священник вынимает табакерку, щелкает пальцами по крышке и крякнет… Знай, мол, наших!.. Протопоп оглядывается в сторону священника. Священник раскрывает табакерку и говорит: не желаете ли-с?
— Пожалуй! — Протопоп берет в два пальца табаку и нюхает. Знакомство началось.
— Вы откуда? — спрашивает протопоп. Следует ответ. — Зачем, почему, ну как? — И дальше приглашение прийти на квартиру.
Если протопоп брезгует табаконюханьем, то священник начинает атаку иначе. Он слегка толкнет протопопа, будто нечаянно, потом скажет: извините-с! Посмотрит на протопопа и скажет заискивающим голосом:
— Вы, отец протопоп, давно здесь? — После ответа следует опять вопрос: — зачем? и — ну, а как дела? — После ответа: «как сажа, бела», — следует приглашение.
У священников, дьяконов, дьячков и прочих обращение иное. Священник боится подойти к протопопу; кто его знает, кто он такой, а одноряоники обращаются запросто, потому что священника трудно различить от дьякона, если он не имеет знака отличия. Тут знакомство начинается так:
— Мое почтение!
(Следует дерганье за рясу.).
— Мое вам…
— Издалече?
И прочее… У дьячков и прочих придаточных еще проще: «Ты откуда?» — «Оттуда». — «Перепрашиваться?» — «Да». — «А стихарь хочу получить». — «Шиш получишь». Приезжий сразу видит своего брата приезжего, знает, что как он сам, так и собрат его приехал по нужде и церемониться нечего, во-первых, потому, что душу отведешь с сельскими людьми, а во-вторых, что от них можно узнать: нет ли где хорошего места.
В церкви много толковать нельзя. В церкви хотя и знакомятся, но знакомство это ни к чему не ведет, хотя и обещаются с обеих сторон угощения. Знакомство в консистории и в архиерейской прихожей доходит даже до дружбы, до одолжения деньгами. Чтобы потолковать, приезжие толкуют где попало, а больше на квартирах, где непременно угощаются чаем и в особенности водкой.
Егор Иваныч с дьяконом и дьячком пошли в консисторию. Там, в прихожей, называемой коридором, что называется содом и гомор. Человек двадцать разнокалиберных лиц, в разнокалиберных костюмах, с палками и без палок, с разноцветными кушаками, поясами и просто «опоясками». Говор непомерный — и басы, и теноры, и дискаитики, и прочие неописанные, но натуральные голоса переливаются в прихожей вместе с кашлем, кряканьем, которым редкий из духовных не одержим, начиная с словестности, и сморканьем. Сторож в военной форме сидит на диване и, посматривая то на того, то на другого, ухмыляется. Он дестевой зашивает.
— Верно, мы с носом? — говорит протопоп протопопу, сидя на диване.
— Я жаловаться стану.
— Ну, наши жалобы ко вреду нашему последуют.
— Это досадно, целый час члена нет. На ваших который?
— Да двенадцатый, поди… — Протопоп вынул часы из-за пазухи, посмотрел и сказал: — без двенадцати двенадцатый.
— Как подошло-то?
— Аккуратно. — Оба смеются.
— Владыка ничего?
— Ты, говорит, не печалься. Сына твоего знаю, говорит… А вам?
— Отчего, говорит, ты тут не живешь? Я и говорю! ваше высокопреосвященство, народ ныне тут хуже стал, никакая речь не действует, даже с крестом не стали принимать…
— Поди-кось!.. Это правда, отец протопоп. Народ нынче совсем развратился, развратился так… Жалко! — и говоривший это сделал такую гримасу, что, несмотря на бороду и небольшую не заросшую волосами часть лица с носом и глазами, слушавший их бедный дьячок подумал, что протопопа или владыка пугнул, или у него только живот крепко болит. — Ну-с, а владыка на это как рек? — сказал протопоп.
— Ну, я и говорю ему: не могу я жить в этом городе, лучше, говорю, в губернский переводите. Он и говорит: об этом я подумаю…
— Я слышал, вас представили к наперсному?..
— От кого изволили слышать?
— Слухом земля полнится, отец протопоп. Говорят, будто скоро надевать его на вас станут.
— Ой, вздор! ох, неправда! Вот что значит: какие у меня недоброжелатели!
Протопоп протопопу или священник протопопу и наоборот ни за что не скажут правду: зачем они приехали в город. Зачем приехали — знают члены и секретарь консистории, эконом архиерейский и сам владыка; хотя же и знают семинаристы-богословы, и приезжие священники, и прочая мелюзга, — так разве хозяева, у которых они остановились, подслушав разговоры их с секретарем, «разгласили», — и сами приезжие на воле с своими детьми калякают, рассказывают им. Говорят люди, что они таят причины приезда до поры до времени, по личным причинам, по зависти.
Дьяконы и дьячки кричат:
— Ну-ка, отец дьякон, дай-кось табачку понюхать!
— Маловато.
— Ну, ну, нечего отнекиваться-то! У тебя, я знаю, хорошее ведь место.
— Вот за это слово я тебе и не дам. Шиш получишь! — И дьякон отходит прочь.
— Да что это, господи помилуй, как долго? — говорят человек шесть.
— Эй, сторож, впусти! — просит сторожа священник.
— Пущать не велено.
— Как не велено?
— Не велено, и все тут.
Протопопы ушли в канцелярию. За ними пошли и священники. Сторож вмиг подбежал к дверям и стал посереди их.
— Отчего ты не пускаешь?
— Не велено.
— Почему?
— Говорят, много всяких шляется. Отцом Антоном не приказано… Вон тут надпись была приклеена, да из вашей братьи кто-то оборвал.
— Ты нам кого-нибудь пошли оттуда.
— Кого я пошлю! Вон столоначальник-то, Гаврилов, трои сутки без просыпу пьет и дома, что есть, не живет, ищи его, — с семи собаками не сыщешь…
— Ты писца пошли али помощника.
— Есть когда мне посылать. У меня делов-то и без вас вон сколько! — Сторож указал на угол, в котором лежали книги.
Один священник дал сторожу двадцать копеек.
— Как ваша фамилия?
— Документов.
Сторож ушел в канцелярию и чрез две минуты воротился, сказав, чтобы священник шел за ним.
Столоначальник в это время был в консистории; не пускать к нему не в известное время — был каприз и сторожа и самого столоначальника. За десять и двадцать копеек просители были вводимы в канцелярию, или к ним выходили писцы и удовлетворяли их. Выходившие шептались со стоявшими у дверей в канцелярию.
— Ну что?
— Десять человек на одно место.
— Врешь?
— Вот-те бог!
— А я было хотел на это же место проситься.
— Дак куда теперь думаешь?
— Не знаю. Спрашивал места, завтра велел прийти, записал фамилию.
— Сколько дали?
— Три рублика.
— Экая прорва! Ведь эдак ему сколько надают! А у секретаря не были?
— Нет… Там член сидит да протопопы.
— А я указ получил… Вот он! — говорит весело выходящий дьякон.
— Поздравляем.
— Покорно благодарю. Пожалуйте ко мне на закуску.
— А где ваша квартирка?
— Вместе пойдемте… Вот он, указ-то. Думаете, дешево стал? Двадцать четыре целковика… Зато место, говорят, такое хлебное…
— Ну, и слава те господи!
Сторож подходит к дьякону с указом и поздравляет. Дьякон дает двадцать копеек. Половина тершихся в коридоре уходят за дьяконом.
Егор Иваныч вошел в канцелярию и подошел к столоначальнику.
— Что скажете?
— Позвольте вас побеспокоить…
— Ну-с… Вы кто такой?
— Я только что кончил курс богословия по первому разряду.
— В священники или диаконы хотите?
— В священники.
— Священнические места все заняты.
— Я слышал, что в Куракинском уезде много мест священнических.
— Надо справиться…
— Пожалуйста… Отец у меня бедный, я тоже бедный.
— Теперь мне некогда.
— Когда прикажете прийти?
— Через недельку.
— Мне не на что жить здесь.
— Вы вот что сделайте, — оказал другой столоначальник: — подайте просьбу владыке, он напишет резолюцию, чтобы мы представили ему справку, а между тем понаведывайтесь.
— Очень хорошо. Только я не знаю, как составить просьбу.
Через четверть часа Егору Иванычу дали лоскуток бумаги, на которой была написана форма просьбы. За это сочинение с него попросили денег, Егор Иваныч отдал последние двадцать копеек. Зато он пришел домой очень обрадованный. Дома никого не было. Поэтому Егор Иваныч отправился к богословам — Клеванову, Попову, Панкратьеву, живущим на одной квартире. У тех кутеж.
— А! Егор Иваныч! — приветствовали Егора Иваныча товарищи.
— Это, отец Семен, наш однокурсник, первого разряда.
— Очень приятно! Имею честь рекомендоваться, Патрушинского уезда Егорьевской церкви священник Семен Павлович Мухин. — Священник подал руку Егору Иванычу.
— Давно изволили приехать, отец Семен?
— Сейчас, сию минуточку.
— А зачем приехали?
— Антиминс надо получить. Указ получил из консистории.
— Ну вы, отец Семен, не скоро отделаетесь от консистории, — сказал Панкратьев.
— Как-нибудь. Пожалуйте, Егор Иванович, водочки.
— Я не пью-с.
— Ну-ну. Надо привыкать-кавыкать .
— Он у нас фаля какая-то. Все учил да учил лекции.
— Похвально. А ничего, попробуйте! — Священник выпил свою рюмку.
Егор Иваныч выпил и закусил. Стали обедать. За обедом шел разговор об домашних священниках Мухина, о местах и невестах.
— Как вам сказать… В нашем уезде мест таки много есть. В Знаменском селе дьякон переведен, и место еще не занято.
— Да мы в дьякона не пойдем, — отозвались кончившие курс семинарии.
— И не стоит. Священнику лучше житье. Вот бы, к слову, я. Я теперь старший в селе, а служу всего-то четыре года и бороды еще не отрастил. Ну, сначала под началом был, да как того перевели в другое место, я и стал старшим, потому что другой-то священник кончил курс по второму разряду и восемь лет служил дьяконом. Жить можно. Умей только с приходом обращаться. Теперь училище я тоже к себе забрал, по пятнадцати рублей в месяц получаю.
— Так у вас нет поближе к вам местов?
— Как нет. В городе две священнические вакансии, в Моховском заводе священник на этой неделе умер; в Тимофеевском, говорят, под суд попался.
— Вот и дело. Значит, на всех четверых места есть.
— Надо только, господа, не зевать. Завтра же пишите прошения и подавайте владыке.
— А мне обещались сказать, где есть место, — сказал Егор Иваныч.
— Ну, на них вы не надейтесь. Ведь они знают, что вы человек бедный, и скажут такое село, где кроме жалованья вы ничего не получите. А у нашего брата расходов пропасть. Благочинному надо дать; за метрики надо в консистории двадцать пять рублей каждые полгода, а как власть приедет?.. Беда.
— Которые же из этих лучше?
— В Моховском лучше всех. Да туда мой тесть хочет перепрашиваться, чуть ли уж и прошение не послал.
— А ваше село каково?
— Ничего. Народ, знаете, только бедный.
— Ну, а насчет невест не знаете?
— Да у отца Петра Колотушинского, в Крестовоздви-хженском, две дочери.
— Стары?
— Одной двадцать четыре, а другой девятнадцатый год. Он ничего, зажиточный.
— Отчего же они засиделись?
— Видите ли, дело в чем. Он уже выдал двух дочерей; та, которой двадцать четыре года, больно некрасивая и к тому же хромая; а у этой бельмо на одном глазу. И рад бы спихать — никто не берет.
— Да кой черт эдаких калек возьмет?
— Ну-с, у моего тестя есть дочка, Глафира Сидоровна. Ничего, красивая. Годов шестнадцать.
— Никто не сватается?
— Приказчик заводский сватался, да не отдает.
Всем захотелось, каждому особо, жениться на Глафире Сидоровне.
— Так как, отец Семен? — спросил Кдеванов.
— Что?
— Насчет невесты-то?
— Хотите, сосватаю?
— Куды ему с его рылом соваться! — сказал Попов-второй: — лучше мне сосватайте.
— Вы, господа, лучше прежде всего места найдите, а за невестами дело не станет. Не нашедши места нельзя жениться.
— Хоть бы старуху какую, только бы место получить sa ней, — сказал Клеванов.
— Плохой вы знаток в этом случае. Вот здесь, поди, сколько невест-то!
— Невест много, да и развратниц не мало, — сказал Егор Иваныч: — мещанку брать не стоит, потому что не образована и бедна, из военного сословия брать не дозволено, купчиха не пойдет, а чиновницы — франтихи, заважничают скоро.