Юноша не запомнил, в какой момент он начал вести долгие беседы с друзьями. Со своими отсутствующими друзьями, поскольку в его камере не было никого из них.
И никто из них не мог услышать его речей. Хотя Майре де Соуза, пожалуй, они были бы интересны, да и Пру, чьей фамилии Ранджит так и не узнал. А вот Гамини Бандара едва ли захотел бы слушать, ведь после того, как Ранджит поведал о своем пустом и однообразном существовании, что еще он мог бы сказать отсутствующему закадычному другу? Только одно: надо было побольше времени уделить Ранджиту, а не девице, которая уедет в свою Америку, и поминай как звали.
В числе отсутствующих друзей Ранджита были люди, с которыми он на самом деле не был знаком лично. Например, покойный Пауль Вольфскель. Он жил в Германии в девятнадцатом веке, был преуспевающим предпринимателем. Возлюбленная отказалась выйти за Вольфскеля замуж, и, несмотря на богатство и власть, жизнь потеряла для него всякий смысл, поэтому он решил покончить с собой. Но пока он выбирал подходящий момент для самоубийства, ему в руки попала книга.
Она касалась последней теоремы Ферма, и ее автором был Эрнст Куммер. А Вольфскелю случилось побывать на паре лекций Куммера по теории чисел, и из любопытства он прочел новую работу известного математика…
И, как многие математики-любители до и после него, Вольфскель сразу попался на крючок. Он и думать забыл о самоубийстве. Его слишком захватили попытки разгадать тайну формулы типа «a в квадрате плюс b в квадрате равно с в квадрате» и понять парадокс — почему, стоит только возвести числа в куб, ничего подобного не получается.
А еще была покойная Софи Жермен, чьи юные годы пришлись на Французскую революцию. Почему в итоге юная Софи избрала карьеру математика, неясно. Но так уж получилось.
Конечно, женщине пройти по такому пути было нелегко. Как однажды выразилась королева Англии Елизавета I, проклятие Софи заключалось в том, что она была вынуждена ломать препятствия, а не обходить их. Все, что она делала, стоило ей больших трудов, чем коллегам-мужчинам.
Шло время, и у мнимых собеседников Ранджита, образно говоря, кончился пар. И тогда вдруг в его памяти зашевелились слова, услышанные однажды от Майры де Соуза. Что-то насчет инструментов, которыми обладали математики в те времена, когда Ферма оставил проклятую запись на полях «Арифметики» Диофанта. К чему она это сказала?
Будь Ранджит сейчас в университете и имей он пароль, только и нужно было бы нажать несколько клавиш, и на мониторе компьютера появилось бы подробнейшее изложение того, что сотворила за свою жизнь в науке эта самая Софи Жермен.
Но компьютера не было, только собственная память, а Ранджит не был уверен, что этого достаточно для решения задачи.
Правда, он помнил, что такое «простое число Софи Жермен», — он помнил, что любое простое число р, типа 2р + 1, также является простым. Самым малым из простых чисел Софи было число «три»: 3 x 2 + 1 = 7, а «семь» — это тоже простое число. (Остальные простые числа Софи Жермен намного больше, так что иметь с ними дело было совсем не весело.) Ранджит похвалил себя за памятливость, но сколько бы он ни размышлял, он не видел, каким образом простое число Софи Жермен может привести его к решению теоремы Ферма.
Но было еще кое-что. После упорных трудов Жермен создала собственную теорему.
Если x, y и z являются целыми числами и если х5 + у5 = z5, то либо x, либо y, либо z должны делиться на пять.
Очередной шаг на пути к доказательству, совершенный юношей в застенках, не дал ничего, кроме разочарования. Это уравнение не имело смысла. Теорема Ферма призвана была в первую очередь доказать, что такое уравнение невозможно. Так что от него нет никакого толку.
Или все же есть? Что, если забыть о теореме как таковой и подумать о том, как Софи Жермен к ней подошла?
Не это ли предложила Майра на вечеринке у доктора Форхюльста в один из тех дней, когда Ранджит еще мог ходить на вечеринки?
Но был и еще кое-кто (правда, не человек), с кем Ранджит никогда лично не встречался, но он (или оно) мог бы (или могло бы) снабдить юношу весьма полезными данными. Пожалуй, нам пора уделить некоторое время ему (или им, а может быть, и ей).
15
Знакомство с великими галактами
Первое, что нам нужно выяснить насчет великого галакта, — «он» это или «она», да и целостная ли перед нами личность или какая-то часть.
Ни на один из этих вопросов нет простого ответа. Поэтому мы поступим так: проигнорируем факты и ограничимся ответами, с которыми не возникнет проблем, кроме той, что эти ответы могут попросту оказаться ошибочными. Во-первых, мы будем считать, что перед нами действительно личность, хотя она и является частью большей личности, то есть всех великих галактов, вместе взятых.
Великие галакты находились повсюду, от разгоняющихся окраин Галактики до относительно неподвижного ядра, и практически везде в пространстве между ядром и окраинами. Сколь много было великих галактов? Нелепый вопрос. Много, очень много. Но эти многие также являлись одним целым, потому что при желании каждый великий галакт мог слиться с остальными.
Как вы заметили, мы произвольно применили понятие рода. Однако не стоит предполагать, что великие галакты вступали в половые отношения, доступные для человеческого понимания. Они этого не делали. Просто мы не можем бесконечно употреблять все эти «оно», «она», «он» и «они», поэтому лучше разрубим гордиев узел и дадим великому галакту местоимение «он».
Только что мы позволили себе одну вольность, позволим и другую. Присвоим великому галакту имя. Назовем его «Билл». Не просто Билл, а «Билл». Это самая большая вольность, которую мы себе позволим, и в знак того, что мы это признаем, будем писать имя в кавычках.
Что еще полезного нам желательно узнать о великих галактах?
Например, какого они размера. Или, по крайней мере, каким образом измеряют расстояние, в то время как два скопления великих галактов могут быть разделены тысячами и даже миллиардами световых лет.
Пожалуй, это действительно помогло бы нам, но следует отдавать себе отчет: этот ответ не из простых, как и все, что относится к великим галактам. Начнем с того, что великие галакты недолюбливают меры, применяемые людьми. Если проследить историю наших единиц измерения, окажется, что все они основаны на величинах, привычных людям, — например, на расстоянии от кончика пальца до локтя или на каких-то долях расстояния от полюса до экватора планеты, на которой мы обитаем. Все меры великих галактов основаны на шкале Планка, а единицы шкалы Планка чрезвычайно малы. Одна единица Планка равняется 1,616 х 10-35 метров. Самый легкий способ понять, насколько это мало, — внушить себе, что измерить нечто меньшее невозможно.
(Почему невозможно? Потому что нельзя измерить то, чего вы не видите, а нельзя что-либо увидеть без частиц, с помощью которых переносится свет, — без фотонов. Любой же фотон, способный осветить планковское расстояние, должен быть исключительно мощным и потому весьма массивным. Из-за такой мощности и массы он бы сразу превратился в черную дыру. Слово «невозможно» порой воспринимается как вызов. В данном случае это факт.)
Великие галакты, когда им нужно измерить что-либо в трехмерном пространстве, будь то окружность электрона или диаметр целой вселенной, просто считают число расстояний Планка на линии от точки А до точки В.
Число всегда получается невероятно большим, но для великих галактов это нормально. В некотором смысле они и сами представляют собой невероятно большие числа.
Итак, найдя способ хотя бы частично определить неопределяемое, давайте вернемся к гораздо более простому существу, к Ранджиту Субраманьяну.
Когда Ранджит был маленьким, его отец, ярый приверженец экуменизма, подсовывал ему довольно странные книги. Одна из них принадлежала перу Джеймса Бранча Кэбелла и была посвящена природе писателей и сочинительства. (Ганеш Субраманьян тогда полагал, что сын может выбрать для себя литературную стезю.) Согласно Кэбеллу, сущность писателя можно выразить так: «Я беременен словами и должен разрешиться лексикологическими родами, иначе я умру».
Свое нынешнее состояние Ранджит мог бы описать точно такими же словами. Уже несколько дней подряд он молил о помощи, оглашал призывами пустые коридоры, что-то объяснял, но, похоже, его никто не слышал. А кричал он о том, что должен немедленно отправить письмо в какой-нибудь журнал. Но всякий раз ответом была гробовая тишина. Даже хромой старик теперь просовывал поднос с едой в дверное окошко и поспешно ретировался.
Поэтому, когда Ранджит слышал шарканье в коридоре, он почти не реагировал — ну разве что по визитам хромого более или менее сносно определял время. Но на этот раз к стариковскому шарканью присоединился звук других шагов. Этот человек не хромал.
Миг спустя дверь камеры открылась. На пороге стоял старик, а позади него человек, в чьем взгляде смешались изумление и неверие. Черты этого лица были знакомы Ранджиту, как свои собственные.
— Боже всемогущий, Рандж, — в изумлении проговорил Гамини Бандара. — Неужели это ты?
Из всех вопросов, которые Ранджит мог задать этому неожиданному посетителю, он выбрал самый простой:
— Гамини, что ты здесь делаешь?
— А ты как думаешь, черт побери? Собираюсь вытащить тебя отсюда. И если считаешь, что было легко, то ты еще безумнее, чем выглядишь. Потом мы отвезем тебя к дантисту. Что с передними зубами? Нет, наверное, лучше сначала к терапевту…
Ранджит встал с койки. Он весь дрожал от волнения.
— Не надо к врачу! Если вправду можешь вытащить меня отсюда, отведи туда, где есть компьютер!
Гамини оторопело смотрел на друга.
— Компьютер? Ну да, конечно, это можно устроить, но сначала мы должны убедиться, что с тобой все в порядке…
— Проклятье! — вскричал Ранджит. — Гамини, ты что, не понимаешь, о чем я говорю? Кажется, у меня есть доказательство! Мне нужен компьютер, прямо сейчас! Я до чертиков боюсь забыть, нужно записать как можно скорее!
Ранджит и к врачу попал, и компьютер получил. На самом деле это произошло почти одновременно, но сначала Гамини вывел его из тюрьмы и проводил к вертолету с выключенными двигателями. Забираясь в кабину, Ранджит увидел стоящих неподалеку двоих мужчин. Одним из них был Одноглазый, явно удивленный и встревоженный; он даже не помахал на прощание.
Двадцать минут Ранджит летел среди высоких гор, увенчанных ослепительно-белыми шапками. Оказавшись в вертолете, юноша засыпал Гамини вопросами, но на этот раз отвечать не захотел друг.
— Потом, — кивком указал тот на пилота в форме, которую Ранджит прежде не видел.
Они приземлились в самом настоящем аэропорту, в нескольких десятках метров от самолета. И это был не какой-нибудь самолет, а ВАВ-2200, самый быстрый и, в некоторых своих вариантах, самый роскошный из тех, которые когда-либо строил концерн «Боинг эйрбас». На борту Ранджит увидел эмблему ООН — глобус, окруженный венком, на синем фоне. Внутри все оказалось вообще потрясающим. Сиденья, обтянутые натуральной кожей. Пилот в чине полковника американских ВВС и две хорошенькие бортпроводницы (в такой же форме, но с капитанскими погонами). Поверх мундиров на них были белые фартучки с оборками.
— Направляетесь домой, сэр? — спросил пилот у Гамини.
Получив в ответ кивок, он тут же скрылся в кабине. Стюардесса проводила Ранджита к креслу, которое оказалось вертящимся, и застегнула пряжку ремня безопасности.
— Это Джинни, — сообщил Ранджиту Гамини, усевшись в соседнее кресло и самостоятельно пристегнув ремень. — Кстати, она врач, так что будет лучше, если ты позволишь ей тебя осмотреть.
— Компьютер… — запротестовал Ранджит.
— Ой, да получишь ты свой треклятый компьютер, Рандж, дай только взлететь. Минутку подожди.
Стюардессы сели на откидные сиденья около переборки. Самолет покатился по взлетной полосе. Как только на табло погасла надпись «Пристегните ремни», вторая стюардесса сказала:
— Меня зовут Эми. Привет!
С этими словами она извлекла ноутбук из столика напротив Ранджита, а первая стюардесса подошла к нему с фонендоскопом, прибором для измерения артериального давления и еще кое-какими инструментами.
Ранджит не стал возражать. Он позволил врачу прослушивать, осматривать и ощупывать, сколько ей заблагорассудится, а сам тем временем неуклюже набрал страниц шесть текста. После двух-трех строчек он останавливался и просил о чем-нибудь Гамини — например, поискать сайт журнала «Нэйчур».
— Издательство где-то в Англии, — рассеянно говорил он.
Или просто сидел, вперив взгляд в клавиатуру, пока память не подсказывала следующую строчку. Дело продвигалось медленно, но когда Гамини спросил, не хочет ли Ранджит поесть, тот наотрез отказался и свирепо велел другу заткнуться.
— Дай десять минут, — потребовал он. — Ну, максимум полчаса. Мне сейчас не до еды.
Конечно, прошло не десять минут и даже не полчаса. Прошло гораздо больше часа к тому времени, когда Ранджит оторвал взгляд от ноутбука, вздохнул с облегчением и сказал:
— Нужно все проверить, поэтому я, пожалуй, отправлю копию текста тебе. Подскажи имейл, пожалуйста.
Наконец он нажал значок «отправить» и откинулся на спинку кресла.
— Прости, что я так безобразно себя повел, но дело не терпит отлагательств. С того дня, когда я все рассчитал — а это было пять или шесть месяцев назад, — я ужасно боялся что-нибудь забыть. — Он умолк и облизнулся. — И еще… Я так давно мечтал о нормальной пище. Найдется тут свежий фруктовый сок? И может, сэндвич с ветчиной? Да и от яичницы я бы не отказался…
16
Дорога домой
Гамини не пожелал слушать ни про какие завтраки на американский манер. Он просто дал знак стюардессам, и те принесли Ранджиту роскошную шри-ланкийскую еду — рисовую вермишель в виде пружинок, густой карри из мяса с картошкой и тарелку с пападомами. У Ранджита глаза полезли на лоб.
— Скажи, Гамини, — вопросил он, с аппетитом жуя, — когда ты успел сделаться богом? Разве это не американский самолет?
Гамини, прихлебывая чай, выращенный в окрестностях Канди, отрицательно покачал головой.
— Ооновский, — сказал он. — Экипаж американский, но только ни Штаты, ни ООН тут ни при чем. Мы просто позаимствовали самолет, чтобы слетать за тобой.
— А «мы»…
Гамини снова покачал головой и усмехнулся.
— Этого я тебе сказать не могу, по крайней мере сейчас. Извини. Я знал, что тебе будет интересно. Вообще-то я собирался спросить, не захочешь ли ты присоединиться к нам, но тут тебя угораздило отправиться в маленький круиз.
Ранджит не отложил ложку, а лишь не донес ее до рта. Он устремил на Гамини долгий и не совсем дружелюбный взгляд.
— Ты такая важная шишка, что можешь запросто взять напрокат пассажирский лайнер?
На этот раз Гамини громко рассмеялся.
— Я? Нет. А вот мой отец — да. У него сейчас высокая должность в ООН.
— И что же это за должность?
— Несвоевременный вопрос. И не спрашивай, какую страну ты только что покинул. Найти тебя было не так уж трудно после того, как мы разыскали Тиффани Канакаратнам. О, — проговорил Гамини, заметив, как Ранджит отреагировал на имя девочки, — вот об этом я рассказать могу — не все, конечно, но кое-что. В общем, я обратился к отцу, и мне разрешили провести компьютерный поиск. Что-то вроде того, как ты искал пароль твоего преподавателя математики. Короче, я ввел имена всех людей, которые могли хоть что-нибудь знать о твоем местонахождении. Майра де Соуза, Мэгги, Пру, университетские преподаватели, монахи, работавшие у твоего отца, семейство Канакаратнам. Нет-нет, — заверил он друга, заметив его смущенный взгляд, — стесняться совершенно нечего. Мы просто выясняли, с кем ты встречался или связывался в тот день, когда исчез. Ничего не узнали. И взрослых Канакаратнам не нашли. Думаю, их расстреляли вместе другими пиратами сразу после суда. Но я догадался ввести имена детей. Их, конечно, тоже арестовали, но они слишком малы для обвинения в пиратстве, поэтому их отвезли к родственникам, живущим неподалеку от Килиноччи. Тиффани описала нам людей, которые тебя забрали. Рассказала про вертолеты, про то место, где вы пристали к берегу. Повозиться пришлось основательно, но в конце концов я нашел тебя. Ты бы мог там еще не один год проторчать.