У православных священников еще больше получалось, что она виновата во всем. Ведь она женщина! Женщина должна слушаться мужа, подчиняться. А как она относилась к Марку? В общем, явно не так, как надо.
У Даны все было просто.
-- Ха, а чего ты хочешь? Мужик будет по две-три недели жить всухую? Это мы, женщины, еще более-менее можем терпеть, а они... У вас же семьи толком нет из-за твоих отлучек. У нас с Дэймом, конечно, не лучше... Но чего ты хочешь? Смирись. Он и так много для тебя делает.
Дана была права. Марк знал, конечно, что женится на гэйне, и что все возможно. А если бы ее искалечило, например -- до конца дней ухаживать... Но ведь на Триму она завербовалась сама, по доброй воле. Служила бы в патрульной части -- виделись бы постоянно, жила бы дома.
Но с другой стороны -- многие так работают. И живут. Кому-то надо работать и на Триме. Почему не ей?
Ивик долго мучилась. Работу свою она любила, очень любила. Родина, долг к тому же. Это для нее не пустые слова. Но с другой стороны -- семья. Тоже долг. С третьей стороны, уже поздно что-то менять, надо было раньше думать. С четвертой -- может быть, если она хоть сейчас пожертвует собой -- можно будет что-то спасти, да хотя бы просто принести это как жертву в искупление... Ивик подала рапорт о переводе на Дейтрос.
Начальство рапорт отклонило. Она нужна на Триме. Ивик где-то внутренне вздохнула с облегчением (с ее опытом, образованием -- и снова в обычный, скучный патруль?!) Где-то слегка озлилась на государство -- никакой свободы личности...
Кто-то посоветовал Ивик самой читать побольше духовной литературы -- но и в литературе ничего полезного не нашлось. Ивик как-то вцепилась в книжку про святую Монику, мать Августина, из триманских отцов. Там, показалось ей, есть ответ. Про отношение к мужу. К мужу надо относиться так, как будто он -- господин, а ты -- рабыня. Служить, угождать во всем...
(Молиться -- само собой. Все советовали молиться. Книги тоже. Ивик и молилась, притом очень много. Она даже паломничество совершила довольно тяжелое, пешком по Медиане, в Килн, на место гибели святого хойта Чейна. Но и молитвы так и не помогали -- ничего не менялось)
Ивик пыталась относиться к Марку "как рабыня". Но ничего не изменилось. Она и так всегда старалась жить для него -- когда была рядом. Как и он -- раньше -- для нее. Она и раньше готовила то, что он любит, делала сюрпризы и старалась угадывать все желания. Она и раньше не спорила с ним и не настаивала на чем-то -- на чем настаивать было? Что изменилось? Сознание того, что "он господин"? Всего лишь неприятный оттенок мазохизма. Марк никаких ее потуг не заметил. Он никогда не собирался быть "господином".
Ивик все больше казалось, что ее затягивают в невидимый омут. Склок, неприязни, мелочных обид, непонятной собственной вины, непонятных ошибок и полной невозможности исправить положение, исправиться самой...
На Триме она жила иначе -- надо было выполнять свои обязанности, охранять и направлять подопечных, выполнять поручения командования. Временами она "отрывалась" - начинала что-то писать. Творчество тогда доставляло болезненное оглушающее наслаждение -- она переливала на бумагу свою боль. Но результаты не радовали. Книга о Рейте и Кларене иль Шанти - "Господь живых" - уже вышла, и уже даже стала известной, но Ивик чувствовала, что больше ей не подняться на такую высоту. Какая высота? Петли боли захлестывали ее, не давали пошевелиться, не давали поднять голову, и все, что она могла написать -- о боли, о чувстве вины. Кому это нужно?
Более того, она чувствовала себя виноватой, что пишет, что тратит время на писание, в то время как должна непрестанно молиться...
И все же на Триме она вынуждена была прекращать вечное покаяние и молитвы, становиться собой -- опытным офицером, куратором-психологом, гэйной. А потом возвращалась домой, она по-прежнему возвращалась, почти каждую неделю теперь, и тот же самый паровой каток снова проходился по ней, и она была раздавлена, растерзана, и в мозгу шизофренически циркулировали одни и те же мысли: все плохо -она во всем виновата -- надо больше молиться -- она молится -- но все равно все плохо -- значит, она молится неправильно и все равно во всем виновата...
Тогда Ивик совершила новое путешествие в Лайс, в монастырь к хойта, когда-то мудрыми словами изменившему ее жизнь. Аллин был необычным хойта. Не похож на других. Яркий, талантливый, красивый. Не такой мужской красотой, как Кельм, например, или Дэйм. Аллин был -- как мальчик, как вечный юноша, с огромными сияющими глазами, сквозь которые, мнилось, глядела Вечность. Забавный, легкий, с птичьим голосом и повадками птицы. Он был, думалось ей, Божий человек. Его хотелось увидеть снова. И может быть, как тогда он сказал нечто мудрое, изменившее ее взгляды на жизнь, так и теперь поможет?
Тогда он "разрешил" ей любить Кельма. Ивик не знала, как к этому относиться. Может быть, лучше было не позволять себе никаких таких мыслей -- и ничего бы не случилось, даже при совместном проживании. Лучше было победить любовь, запретить себе, затолкать ее подальше. Главное -- не признаваться.
Но ведь с другой стороны, с той ситуацией она справилась. А нынешняя если и связана с ней, то разве что мистически. Марк не из-за этого начал ее предавать.
Ивик побывала у Аллина дважды. Один раз -- сама, второй -- с Кейтой, не так давно, но поговорить с монахом удалось лишь в первый раз, и то коротко.
К нему теперь стало трудно пробиться. Аллин был занят. Он много путешествовал, и чисто случайно Ивик застала его в монастыре. Он не работал, собственно, исповедником. Какой-то высокий кряжистый монах долго выспрашивал у Ивик, зачем и почему ей надо именно вот к Аллину, а не к священнику в принципе. Насколько и как они знакомы. Ивик смущалась -- они не были с Аллином знакомы, только через Кейту.
Она его почти и не видела в этот раз -- встретились через решетку. В монастыре была еще комната для свиданий с решеткой, оставшаяся от времен строгого затворничества. Голос Аллина показался ей усталым, едва ли не безжизненным. Он забыл ее ситуацию и ее саму. Ивик рассказала все с самого начала.
-- У вас был с этим человеком половой акт? - строго спросил Аллин.
-- Да. Один раз. Я уже исповедалась...
Ивик хотела спросить, а в чем разница -- но постеснялась. Она действительно не видела разницы. Вот до этого места, по мнению Аллина -- все не грех, а после некоего трения, некоего вкладывания ключа в замок -- вся их жизнь становится грехом? Непонятно.
Ей было больно от самого присутствия Той. От того, что муж расписывал даже ей, какая Та несчастная -- брошенная, детей нет, одиночество. Вообще оттого, что муж любил Ту -- просто вообще любил, и Ивик это знала. Что по сравнению с этим какие-то телодвижения? Что они меняют? Неужели Бог это воспринимает иначе?
Если настроиться так, что это все равно, что ревность -- нехорошее чувство, то тогда почему бы не позволить ему и интимную жизнь с другой? Если другую можно любить так же, как ее, Ивик?
-- Я ведь оставила его сразу, отец Аллин. Сразу же ушла. Понимаете, я не хотела причинять боль мужу.
-- Если бы вы не хотели причинять боль Господу... - пробормотал Аллин. Ивик подумала, что дальнейший разговор уже понятен и не имеет смысла. Она -- как всегда в разговорах с хорошими священниками -- уже ощутила свою вину и неправильность.
Она смотрит на все это с неверной, чисто человеческой точки зрения. Ее боль, боль Марка, боль Кельма. Переживания, чувства. Дети. Семья.
А нужно смотреть -- с точки зрения Господа. Есть ли нарушение заповедей. Не оскорбила ли она Господа. Не пошла ли против церкви и ее заветов.
А их, людишек, боль -- не имеет особого значения. Мало ли отчего им может быть больно и обидно -- скорее всего, от собственных грехов.
Она не помнила толком дальнейшего разговора. Да и не было больше сказано ничего существенного. Кроме все того же -- молиться, молиться за себя, за Марка, за семью, за Кельма... Но она уже много молилась. Больше, она чувствовала, просто и не в силах. Молитвы должны помогать. Раз не помогают, значит, что-то неправильно. А что -- непонятно.
Ивик передала разговор Кейте. Не выдержала напряжения, заплакала. Ивик ненавидела это -- плакать при посторонних. Сдерживалась, вытирала слезы. Кейта выслушала и обняла ее.
-- Я же действительно совсем не думала о Боге, - пробормотала Ивик.
-- Слушай, милая... я тебя прошу -- перестань. Ты ни в чем не виновата.
Ивик теперь уже разрыдалась, ткнувшись носом в плечо Кейты.
-- Это безумие какое-то, - сказала Кейта, - ты сама не чувствуешь? Освободись наконец от этого! Перестань мучить себя. Мало того, что тебя другие мучают?
-- Но как же Аллин...
-- Аллин -- просто человек. Такой же, как все.
-- Но ведь он не просто. Он монах. Он всю жизнь посвящает... Он должен знать. Лучше, чем мы.
-- Ничего он не знает. Я тоже раньше думала, что знает. Что все они что-то такое знают. Так вот -- это не так. Дело даже не в том, что он ничего не знает о жизни и о людях. Дело в том, что он и о Боге-то ничего не знает.
Кейта, не выпуская Ивик из объятий, вывернулась и вытащила из кармана носовой платок. Вытерла Ивик нос, как маленькой.
-- Успокойся, девочка. Все просто. Марк действительно тебя любил. И для него это было -- лучшее в мире. Святое, светлое чувство. Да, быть с тобой -- трудно. Ты гэйна. Можешь погибнуть, стать инвалидом. Ты не принадлежишь себе -- ты живешь для Дейтроса. Марк это знал. И он был готов, он тянул... а потом -- сломался. Так это и бывает. При чем здесь твоя вина? Ты делала все, что могла, ты была прекрасной женой, и ради Марка ты отказалась от другой любви. Но ты живешь для Дейтроса. Мы все, гэйны, живем для него, и это главное в нашей жизни. Ты не для себя завербовалась на Триму, не для себя рискуешь -- между прочим, больше, чем в патруле. Марк знал, что это есть в твоей жизни, и он был на это согласен. А потом ему -- надоело. Заметь, он тебя ведь и сейчас не попрекал тем, что ты живешь на Триме. Это ты сама себя поедом ешь... Хотелось бы знать, кто тебе вообще такую мысль подал -- что ты виновата. Милая, если бы все мы не жертвовали, если бы наши близкие не жертвовали общением с нами -- где был бы сейчас Дейтрос? Ты же сама написала про Рейту и Кларена... А ведь помимо службы, помимо долга -- ты сделала все возможное для Марка. Разве не так? Так что это его предательство. И если кто-то здесь виноват -- то не ты.
Ивик в итоге успокоилась. Наверное, надо все-таки жить, как получается, и не морочить себе голову.
Наконец-то решила обратиться к военному психологу. Давно пора -- ей редко приходилось непосредственно отбиваться от врага в Медиане, но тенденции были настораживающими, она теряла Огонь. Дейтрийские психологи умели Огонь восстанавливать. Ивик так долго тянула лишь потому, что и сама изучала психологию, при подготовке к кураторству. Надеялась восстановиться сама.
Психолог помог -- научил парочке полезных методик. Ничего не объяснял, не доказывал. Ивик пробовала посоветоваться с ним о ситуации в целом, и он спросил задумчиво.
-- А скажите, Ивенна, вот это для вас очень важно -- что кто-то другой, более знающий и опытный, должен указать вам, как жить и как поступать?
Эта фраза запала ей в душу. И в самом деле -- почему все, буквально все вокруг умнее, чем она, Ивик? Дана умнее. Аллин. Все эти священники. Кейта.
Конечно, не прислушиваться к другим -- это отвратительно. Можно дойти Бог весть до чего. Но это у нее, скажем честно, все-таки перебор. Так тоже нельзя.
Со временем Ивик совершенно успокоилась и привыкла к новому образу жизни.
Дана права -- надо проще ко всему относиться. Изменяет? Его проблемы. Не надо из-за этого ни проклинать его, ни менять свою жизнь. Он не герой и не обязан быть героем -- ну и пусть. Можно было бы уйти, ради некоей "честности" и "принципиальности" - но зачем? Лучше с таким Марком, чем вообще одной. Секс -- дело хорошее, без него тоже тяжело. Возвращаться лучше в родной дом, где ждет близкий (пусть и не идеальный, и не любящий) человек, а не в пустую берлогу. Детям даже выросшим все равно нужны мама и папа.
Ивик смирилась.
Многие священники с ней бы согласились.
А некоторые сказали бы, что так нельзя, что своим смирением она поддерживает грех, что надо решительно воспротивиться, уйти, требовать...
А третьи еще что-нибудь сказали бы.
Она перестала спрашивать священников о чем-либо. И молиться перестала. И в церкви была в последний раз, кажется, на Пятидесятницу. Не хотелось больше в церковь, потому что стоило войти туда - и все накрученное за годы снова начинало болеть
Религиозность как нахлынула на нее волной -- так и прошла.
Приходилось защищать Дейтрос и христианство, на котором он построен -- просто так, без всяких претензий на личную святость и особую близость к Господу.
Один осколок попал в диафрагму и чуть-чуть выпирал в средостение. Его вырезали -- операция была сложная. Чуть-чуть выше и левее -- и в сердце бы попал.
Еще один перебил ключицу. Один поцарапал подвздошную и застрял в кишках, в брыжейке. Его тоже удалили. Один содрал кожу на голове. Чуть ниже и правее -- мозг. Опять повезло.
Еще семь осколков застряли в мякоти, в мышцах и подкожном жире. Все это пустяки.
Раны заживали. Ивик начала вставать. Мышцы разрабатывать нельзя -- надо ждать заживления. Она ходила по коридору, взад-вперед. В такую погоду в больничный сад не выйдешь. Она взяла в библиотеке "Культурологию" иль Крона; Кейта притащила ей с Тримы Дмитрия Быкова и на немецком языке, который Ивик тоже знала -- книгу теолога Гольвитцера. Еще лежали три нечитанных последних альманаха "Снег", в одном из них были стихи Женечки, еще старые. Еще отчего-то вдруг захотелось освежить знания дарайского -- почитать потом кое-что, Ивик взяла учебник и занималась ежедневно. Тумбочка у кровати завалена книгами. Потом Марк принес ее маленький эйтрон, пальцы уже работали, хотя неуклюже и с трудом, через боль -- и она снова стала писать.
Читать и писать -- чего еще человеку в жизни н? Только теперь Ивик стала вспоминать кошмар последних дней на Триме. Все сломано, все кончено. Дарайцы выследили целую сеть - вероятнее, получили информацию от кого-то попавшего в плен. Целая сеть кураторов, и она, Ивик, была среди них. Троих ее подопечных тоже выследили. Один в итоге погиб. Двоих удалось спасти. Дарайцы захватили квартиру, где жила Ивик, возвращаться было некуда. Убита Мерка иль Нор, стаффа, командир Русского отдела Контрстратегии. Защищая штаб, полегло много ребят из боевого отдела, погибли некоторые кураторы. Ивик вот повезло -- Шин, ее связной, оказался между ней и гранатой. Ивик достались лишь осколки. А ведь Шин был ее другом. Поклонник ее книг, бета-тестер, иллюстратор, сам интересный художник. Говорят, там буквально куски остались.
Повезло? Очередная нелепость. Как и с Ашен -- Ивик давно пора сдохнуть, а она все живет, а умирают все те, кому жить бы и жить... Те, к кому она привязалась, в ком чувствовала родственную душу.
В том, что произошло, не было вины Ивик. Наоборот -- она вела себя достойно, сражалась до последнего, удачно спасла двоих подопечных (у других дело обстояло хуже). Но ведь все кончено, Ивик совершенно не представляла, как теперь можно восстановить сеть, весь Отдел Контрстратегии, кураторство... Вероятно, все их квартиры, все склады, даже, возможно, законсервированные точки -- все известно доршам. Все начинать с нуля. Катастрофа в уменьшенном масштабе.
Однажды Ивик вызвали в кабинет главврача. Она пошла недоумевая -- процесс выздоровления шел гладко, какие могут быть проблемы? Главврача на месте не было, вместо него -- незнакомый стаффин. Ивик доложила о себе и молча застыла, скособочившись, стоять было тяжело. Стаффин указал ей на стул.
- Садитесь, шехина. Извините, что вызвал вас сюда. Беседа у нас конфиденциальная, поэтому так.
Ивик тяжело плюхнулась на стул, придерживая подвешенную на повязке руку.