Приятно посмотреть.
Новый Год выдался спокойным.
До последнего дня было неясно, удастся ли вот так посидеть вдвоем. Кельм все мотался куда-то - то по Питеру, то в Москву, то в Курган.
Но эта ночь у него была свободна. У Ивик же - почти. Монитор светился рядом на столе, в качестве главного новогоднего украшения. Наблюдать все равно надо.
Жаров встречал праздник в Париже - в окне застыла озаренная огнями Эйфелева башня.
Штопор, кажется, оправился после всех потрясений - Новый Год встречал в веселой тусовке, в чьей-то огромной квартире, битком набитой совершенно дивным народом.
Женя сидела, положив больную ногу на стул, в компании матери и отчима. Ивик кольнули угрызения совести. В очередной раз.
Юлия, постройневшая, в новом красивом костюме, суетилась вокруг стола вместе с подругой.
Илья - Илья встречал праздник дома, родители уехали. Но Илья был не один - рядом с ним сидела Лада.
-- Ты хотела сделать свой салатик? Я понаблюдаю за тебя, если хочешь, - предложил Кельм. Ивик обрадованно вскочила.
-- Можно я пока твой роман дальше почитаю? - спросил он.
-- Ну конечно, можно!
Она резала салатик. Смотрела на лицо Кельма. Пыталась понять по выражению глаз - что он читает сейчас. Волновалась - а вдруг не понравится? Вдруг скажет, что это совсем уже ерунда... Да нет, должно понравиться. Она же здорово написала... классно же! Смотрела на тонкие его губы, шрам на щеке. Не верила судьбе - разве можно было представить такое еще три месяца назад? Разве она когда-нибудь могла мечтать... Какие у него удивительные глаза. Они светятся. Глубокие, умные, сверкающие энергией и мыслью. Кельм взглянул на нее. Удивительно ласково - у Ивик сердце на мгновение перестало биться.
-- Очень хорошо, по-моему, - сказал он, - пару мест я отметил тут... надо подумать. Но в целом...
Он всмотрелся в монитор. Вдруг стал читать вслух.
"Время было текучим и осязаемым. Обладало цветом и запахом. Рейта чувствовала его с закрытыми глазами. Поднимая веки - видела, как текут малиновые, густые струи времени, сквозь сизый флер, сквозь неясную вечность..."
Ивик густо покраснела. Когда читали вслух ее текст, она чувствовала примерно то же, что чувствует человек, которого медленно раздевают догола... Только ведь раздевать можно очень по-разному. Когда читал Кельм - это было...
Это было так, что наверное, уже можно считать это супружеской изменой.
"...никому не рассказывала об этом ощущении, и вероятно, оно было уникальным. Может быть, ценным. Но рассказать об этом почему-то казалось равносильным самоубийству..."
Кельм дочитал до конца. Ивик заправила салат майонезом.
-- Очень интересная книга должна быть, - сказал он.
-- Меня всегда волновало... что они чувствовали...
-- Страшно подумать, - сказал Кельм, - я бы не стал об этом писать. Это слишком страшно.
Но ты напишешь. Кому же, как не тебе, писать о таком... Это надо как-то осмысливать. Ты сможешь.
-- Мне тоже страшно, - сказала Ивик, - и я не знаю, правы ли они были... Ведь послушай, Кельм. Ведь все... любой, абсолютно любой человек любит в первую очередь своих близких. Детей. Семью. Родину. А здесь... Это что же надо было убить в себе, чтобы так...И такое решение. Да, я знаю, признали, что они были правы. Что надо было уничтожить Дейтрос. Спасти Триму. Но... мне надо написать эту книгу, чтобы самой понять - что они были правы. Или не были... не знаю. И... какими они были. Кель, ты знаешь - они имели право решать.
-- Очень уж разные люди, - откликнулся Кельм, - один вот так... а другой предает только ради того, чтобы жить более комфортно. Иногда думаешь - удивительно, как люди могут быть такими разными.
Ивик вдруг повернулась, нажала сенсор радиоприемника. Там начиналась как раз музыка.
-- Люблю, - полушепотом сказала она. Негромкие фортепианные аккорды. Негромкий мужской голос.
Темная ночь. Только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах,
Тускло звезды мерцают...
Они оба замерли - Ивик и Кельм. Слушали. Они оба знали эту песню, как и многие другие.
Ивик подпела еле слышным голосом.
...Эта вера от пули меня темной ночью хранила.
Радостно мне. Я спокоен в смертельном бою.
Знаю встретишь с любовью меня,
Что б со мной ни случилось...
Смерть не страшна,
С ней не раз мы встречались в степи
Вот и теперь
Надо мною она кружится...
Музыка затихла. По радио заорали что-то оглушительно-бодрое. Ивик поспешно выключила голос.
-- И поэтому знаю, со мной ничего не случится, - тихо повторил Кельм. Ивик прерывисто вздохнула. Достала посуду из буфета.
-- Какие они были... дейтрийские.. послушай, Кель! Это же чудо просто, правда? Эти песни - им уж восемьдесят лет. Семьдесят, шестьдесят... А они все живы, их слушают... и ничего лучшего они написать не смогли. И наверное, не смогут. Потому что... для того, чтобы так писать - надо так жить. Надо этим жить. Надо понимать. Это только гэйн может понять...
-- Ив, у них же не гэйны... не военные это пишут. Военные у них этим не занимаются.
-- Да, и все равно. Понимаешь - надо так жить. Чувствовать. Наверное, не обязательно быть именно гэйном... в смысле, именно воевать. Да и потом, Кель, гэйны же не всегда воевали только. В старом Дейтросе... давным-давно, когда еще и Дарайи-то не было. А здесь... ведь тогда только и было вот так, тогда только и был огонь - а где он теперь? Есть, но еле теплится. В немногих.
Ивик, конечно, не могла надеть бархатное, темно-алое, как ему мечталось. Не положено. Она бы многое отдала за то, чтобы сейчас надеть платье или юбку - но на Триме у нее даже не было ни одного платья с собой.
Она все равно была хороша. В практичной своей рубашечке поло, с расстегнутым воротником, трогательно открывающим яремную ямку. В пятнисто-серых удобных штанах. И темные пряди ложатся на воротник. Свечи отражаются в темных глазах. До смешного тонкие запястья. Пальцы на грифе гитары. Гитара, переделенная под клори - две дополнительные струны, а форма корпуса - ну что ж форма.
Кельм подпер щеку рукой. Ивик смотрела ему в глаза. Неясное тепло струилось между ними.
-- Вроде и не новый год, - сказала она, - здесь как-то не так ощущается, как у нас, правда?
-- По крайней мере, сейчас мы не стареем на год...
-- Но все равно хорошо, да?
-- Да. Очень. Ну пой еще, что же ты? Спой мне. Ты же мне еще ни разу не пела...
-- У нас никогда времени не было...
-- А теперь есть.
Она склонила голову. Темные пряди закрыли лицо. Мелодия заполнила комнату. Тишина, мелодия, и за стенкой - приглушенные крики и бормотание телевизора.
"Мир в четыре руки" - "Ты играешь, а я танцую"***
Смех, разговоры, объятия, поцелуи,
Рассвет над водой и силуэты птичьи.
"Как тебе отыгрыш?" - "Спайка ОК. Технично".
Я не из этой сказки,
Ты не из этой сказки,
Наши флаги на самом деле другой окраски,
У нас имена другие, у нас не такие лица...
Когда все пройдет, мы не будем друг другу сниться.
Твои черты текут, как течет вода,
Проступают лица - того, что не видела никогда,
И того, что мне уже не увидеть больше...
И я не знаю, чей лик мне нежней и горше.
Я не из этой сказки,
Ты не из этой сказки,
Наши флаги на самом деле другой окраски,
У нас имена другие, у нас не такие лица...
Когда все пройдет, мы не будем друг другу сниться.
***Амаринн
Ивик замолчала, ушла в импровизацию. Струны звенели. Лицо ее горело, она не думала, что будет - так, что весь тот горячечный бред, который она сочиняла эти годы - ему - все это можно будет спеть... и он будет слушать. И глаза его будут блестеть.
-- Какой у тебя голос красивый, - тихо сказал он.
-- Давай выпьем немного... Здесь принято провожать старый год...
Руки встретились в полутьме. Бокалы дзинькнули.
-- Знаешь, я так рад... так счастлив. Что тебя встретил.
-- Я тоже, - ответила она.
-- Еще целых полчаса до Нового Года...
Ивик посмотрела на монитор. Там все было благополучно.
-- Спой еще.
Она пела еще. Все свое, заветное, что берегла для него... не стесняясь дейтрийского языка - кто здесь услышит? Соседи заняты своим. Пела про последние листья осени. Про зеркало. Про путь в небеса. Потом они еще раз выпили вина, красного испанского из Наварры.
-- Кажется, положено пить шампанское...
-- Это когда уже бьют часы. Это в двенадцать.
Она снова запела.
А знаешь, так просто - упасть, как в ладони, в траву...
Она пела, и почти уже без боли вспоминалась Шем. За эти годы песня стала известной в Дейтросе. Наверное, Кельм ее даже слышал... Хорошо, что от Шем осталась хоть эта песня. Ивик вспоминала жесткий взгляд из-под чуть нахмуренных бровей, смуглое плечо... Ничего этого уже нет, а песня - вот она. Земное бессмертие гэйна.
Ему бы забыть
О сраженьях, о правде, о зле.
Ему бы качать
Колыбель с тихой песней ночами.
И с тёплой улыбкой
Неспешно идти по земле,
Любуясь закатами,
Всходами и родниками.
Вдруг Кельм начал петь вместе с ней. Очень тихо. Словно касаясь голосом невидимой двери и спрашивая - можно? Потом голос его окреп, стал сильнее, и голос Ивик тонкой ниткой вился вокруг него. Это было - как в Медиане. Сердце взлетало куда-то вверх, Ивик не видела окружающего, не понимала, ничего более не существовало вокруг, только два голоса, ее и Кельма, только они двое и эта странная ночь...
Так просто - в траву...
И - забыться, забыть, не беречь
Усталую землю,
Объятую снова кострами
Пожарищ и смут.
Над Землёй - облака, облака...
Бездонное небо раскинулось.
Падаю в небо.
И снова рождается
Вера в себя. И строка.
И воля подняться
И встретиться взглядом с рассветом...
Они допели. Ивик выдохнула. Поспешно посмотрела на монитор. Взяла бокал и молча допила вино.
-- Я не думала... не знала, что ты умеешь...
-- Я тоже учился играть на клори. Я умел это раньше, - объяснил он. Ивик бросила взгляд на его левую руку. Кельм пошевелил покалеченными пальцами.
-- Можно было, наверное, научиться и так, - сказал он, - если бы очень хотелось. Если бы нужно было. Не хватает всего пяти фаланг. Но ведь я не музыкант, понимаешь? Для меня это всегда было второстепенно. Я не стал учиться.
-- Они просто отобрали у тебя это...
-- Да. И петь... ты знаешь, я ж это первый раз. Я с тех пор так и не... Слушай, Ивик, что ты сделала со мной?
Она смотрела в глаза Кельма.
-- Что ты сделал со мной? Если бы ты знал, как много во мне изменилось... если бы ты знал, что я уже несколько лет... - она замолчала. Какая-то грань. Грань, за которую нельзя переходить - и может быть, они уже давно ее перешли. Как тут понять?
... что я уже несколько лет живу только тобой. Что ты - вроде сердца, вроде смысла моей жизни, без того безрадостной и ненужной. Дети, Марк... да, все это хорошо, но все это отнимает жизнь, по капле высасывает, а ты - ты даешь.
-- Смотри, уже новый год...
Они встали. За стеной по телевизору били куранты. На мониторе земной год отсчитывал последние секунды. Желание, подумала Ивик. Надо загадать желание... Она смотрела в блестящие глаза Кельма. Что еще желать-то можно... Мысль лихорадочно заметалась. По сути, ничего пожелать и нельзя. Все, что можно - у нее уже и так есть... "Чтобы он был жив", - подумала Ивик, - "чтобы жив и здоров, чтобы с ним ничего не случилось". Это было похоже на молитву. Господи, подумала Ивик, пожалуйста - чтобы ему было хорошо. Дзинькнули бокалы. Вино было легкое, слегка терпкое. Рука Кельма вдруг легла ей на плечи. "Все", подумала Ивик, понимая, что действительно - все. Но оторваться сейчас - оттолкнуть - как? Они оказались слишком близко... рядом. Губы. Они сомкнулись, и теперь были уже совсем-совсем вместе, не так даже, как в Медиане, а совсем... и на волне счастья Ивик вспомнила взгляд Марка. "Я тебя так люблю". Все равно что ударить ребенка... Ивик не оторвалась, просто видно как-то изменилось движение губ, что-то сдвинулось, и Кельм отпустил ее. Просто прижал к себе. Просто прижал, и так они стояли несколько секунд, и это были секунды последней земной горечи, так приговоренный к смерти растягивает последние мгновения жизни перед свиданием с холодным железом, а потом Кельм прошептал, отпуская ее.
-- Монитор... надо смотреть. Идем.
Кельм легко поднялся со своего диванчика, недавно купленного. Ивик еще спала. Он подошел к ней. Присел на корточки рядом. Смотрел тихо, не дыша. Темная прядь упала на лицо. Он поднял ее двумя пальцами - чтобы не разбудить - отвел в сторону.
Быстро поднялся.
Ванная. Кухня. Остатки вчерашнего салата. Они легли уже в два часа ночи. Ели, разговаривали. Еще пели. Кельм чуть улыбнулся. Волшебная ночь. И чувство, будто родился заново. В дейтрийский Новый Год - так считается - каждый становится на год старше. Общий день рождения (помнится, Кельма очень удивляло, что на Земле дни рождения отмечают индивидуально для каждого). И сейчас будто новое рождение. Что-то изменилось. Сдвинулось... Ее темные блестящие глаза, ее тепло, поцелуй.
Кельм надел бронежилет. Сунул в кобуру не земной ПМ, а дейтрийский "Дефф". Он хотел действовать наверняка. "Дефф" намного надежнее.
... да, изменилось. Да, теперь уже настала ясность, что-то произошло. Кельм вышел на лестницу, стал спускаться бегом, не дожидаясь лифта.
... Она, конечно, не станет разводиться. Дети. В том-то и дело, что Ивик не сволочь, способная бросить детей или даже причинить им боль. Да и мужа своего она любит. Наверное, действительно, хороший человек. Не очень ей, вероятно, подходящий, но хороший. И пусть. И хорошо, что она не станет разводиться. И может быть, вообще даже хорошо, что у нее все уже сложилось, есть семья. Потому что, усмехнулся Кельм, ты, что ли, способен создать ей хорошую счастливую семью? Давай уж посмотрим правде в глаза...