...И она переносилась в тот момент, когда бой закончился. Они продержались почти сутки. На ногах. Из Дейтроса подкрепление выслали, но недооценили масштабы атаки. Пришлось ждать нового, и вот оно уже смело наконец доршей, Ивик не помнила, как это все произошло. И сам бой она тоже помнила очень плохо. Запомнился момент, как что-то плеснуло в лицо огненно-алым, и она едва успела увернуться и поставила какую-то защиту. И потом слева все болело - лицо, шея. Теперь там остался рубец, но это ничего, он заживет. Запомнились несколько удачных моментов, когда в голову приходило что-нибудь новое, и удавалось отбросить доршей. А дальше все слилось в какой-то кошмар, и не то, что творить - держаться на ногах было почти невозможно. Еще всплывало, как Женя стоит рядом, и с ее рук взлетают серебряные птицы... птицы... как в ее романе... Но дальше Ивик ничего не знала и не видела, было ли это оружие эффективным. Женя говорит, что да. Во всяком случае, Женя - это сила. И она сразу смогла убивать... но она взрослая, поэтому.
Как бой закончился - тоже забыла. Был какой-то сигнал. Или что-то такое, отчего Ивик поняла, что уже можно падать, уже все. И она упала.
Потом вспоминалось - ее тащили куда-то. Тащили ее двое гэйнов, и один все говорил - "потерпи, сейчас, еще немножко". И потом незнакомая девушка, кажется, медсестра, сидела рядом. Это уже было на Тверди, в Дейтросе. Какие-то люди были рядом, и суетились вокруг, Ивик еще хотела сказать, что ничего ведь, она просто устала. Ей дали попить, пить очень хотелось. Потом принесли поесть. Потом Ивик повели в душ, и та девушка почему-то помогала ей раздеться, стаскивала бронежилет, рубашку, штаны... Рукава рубашки были твердые и царапались - вся кровь засохла, а раньше Ивик и не замечала, что рукава совершенно промокли от крови. Чужой - своей было немного, одна длинная ссадина через лицо, шею, ключицу, правда, довольно глубокая. Но почему-то Ивик совершенно не могла ничего делать, даже держать душ. Она сидела на табуретке, и медсестра поливала ее из душа сверху. Это было очень хорошо, очень приятно. И потом Ивик, переодетая в чистое, лежала на кровати, и медсестра спрашивала, не нужно ли ей чего-нибудь, а Ивик вцепилась в ее руку и не отпускала. Это их всех, кто держался с начала штурма, всех притащили сюда, в больницу, и ухаживали за ними. Ивик начала спрашивать, как там Кельм... как Женя... Она еще спросила, как Ашен, потому что тогда ее затуманенному сознанию еще ничего не было понятно. С Ашен случилось что-то плохое, очень серьезное, но что именно - она будто и не знала. Медсестра же ничего не могла сказать.
И потом пришел Марк.
...Ты извини, говорила она смущенно, лежа в кровати. Извини, я совсем никакая. Надо бы встать, хоть хозяйством заняться. Какое хозяйство? - Марк оказывался рядом, и на лице его опять было то же выражение - облегчения, смешанного с ужасом. Ты уж полежи, пожалуйста. Не вставай. Может, тебе яблочка принести?
...Два месяца отпуска. Два месяца. Просто фантастика. Им всем дали отпуск, всем, кто продержался до конца. И они почти все выжили, с момента перехода в Медиану погибли всего четыре человека, и трое из них - раненые, которые просто умерли от своих ран. Ивик подумала, что если бы Кельм с самого начала руководил обороной базы, все вышло бы лучше. Хотя не обязательно. Все равно гибли бы люди. Ведь и его разведчики многие не вернулись. Может быть, надо было раньше уйти в Медиану? Но смогли бы они продержаться там дольше? Ивик не знала.
... Надо вставать, подумала она. Перевернулась на правый бок. Накрылась с головой одеялом. Лежать так уютно, так хорошо.
... Разговор с Кельмом состоялся в Медиане.
Он просто пришел сюда, к ней. Марк был на работе. Ничего предосудительного, мало ли, что может понадобиться боевому товарищу. Но говорить здесь, в доме, не хотелось.
Медиана бесконечна. В ней всегда найдется место для двух гэйнов.
Он играл - перебрасывал из одной руки в другую разноцветные искры, жонглировал. Или не искры это были, а блестящие шарики или цветы, или стереометрические фигуры.... Кельм перебрасывал их машинально, запускал очереди в воздух, и снова, как фокусник, доставал откуда-то сверкающие цветные ленты.
Ивик просто смотрела.
Сердце разрывалось от тоски, и она сидела на нелепом бесформенном топчане, подперев рукой подбородок, и медленно, старательно убивала себя.
Потому что Кельм - это и была она сама. Или часть ее самой, но самая лучшая, без которой все остальное и смысла-то особого не имеет.
И еще слышался с краю чей-то надтреснутый голосок: "бабья трусость... не хочет оставить семью, видите ли..."
Ивик смотрела и знала, что это - в последний раз. Она видела Кельма, и понимала, что таких людей, таких мужчин не бывает, что такое невозможно. И что его глаза, серые, светятся, и цветные ленты отражаются в них. Он был сказкой. Она и в детстве-то не мечтала ни о каком принце на белом коне, какие принцы, сама она была лягушкой. И вот оказалось, что принц существует, что он любит ее, что жизнь рядом с ним - это полет на белых крыльях, что счастье бывает. И вот это она старательно, тщательно уничтожала в себе. Резала по живому. И скорбно смотрели большие, обрамленные длинными ресницами знакомые глаза, и тоненьким голосом что-то говорил ей монах Аллин, а она чувствовала, как начинает его ненавидеть. Что он знает обо всем этом?
-- Я не могу причинить им боль, - сказала она наконец.
-- Понимаю.
Цветные хороводы в руках Кельма погасли. Он сел напротив нее на белесый пенек.
-- Не понимаешь. Я нужна им. Нужна. Я отвечаю за них. Для них... как они будут жить, если я их предам? Ведь это предательство.
Она замолчала. Она зашла уже слишком далеко. Она уже совершила это предательство. Какое право она имела вообще на отношения с Кельмом?
Какое право имела давать ему надежду? Она что - не знала?
-- Да, я не должна была... вообще... с тобой... говорить тебе об этом, и все, что у нас было.. это все неправильно. Теперь тебе вот... прости.
Кельм ничего не отвечал. Он водил рукой в воздухе, и вокруг его пальцев возник маленький серый вихрь. Воронка. Он не замечал этого.
-- Это не потому, что я больше люблю их. Нет. Я, если честно, люблю тебя... так люблю... что, понимаешь, все остальное - это вообще, наверное, не любовь. Но... есть вещи, которые сильнее нас. Важнее. Прости меня...
Кельм молчал. Она смотрела на него. И уже не видела своей сказки, ей вообще стало плевать на себя. Может быть, так можно увидеть человека только в Медиане. Здесь все чувства обострены, глаза интуиции сильнее физического зрения. Ивик стиснула руками колено.
Она видела Кельма. Его почти незаметные узенькие шрамы. Когда-то отделившие его жизнь нормального, веселого парня, преуспевающего гэйна и молодого писателя, от всего последующего, от всей дальнейшей жизни... другой. Проклятой. Где он вроде бы и жил. И работал вроде бы. И был как все, даже лучше других во многом. Но никогда уже не мог стать нормальным. Есть вещи, которые нельзя забыть. Можно ли жить сломанным? Да, можно. Можно ли выздороветь? Вряд ли. И почему-то вся дальнейшая жизнь после этого - лишь увеличение боли. И за каждую мимолетную радость придется платить. И все, что возможно отнять, будет отнято. Можно впадать в отчаяние, можно спиться, можно не сдаваться, стиснув зубы, вставать снова и снова, можно скрыть эту боль, но положения это не изменит. Не изменит.
И сейчас это делает с ним она, Ивик.
Это ее, и только ее вина. Она влюбилась. Она позволила себе... да, она позволила себе показать это. Симпатию к нему. Любовь. Поманить. Зайти очень далеко. Дать надежду. И теперь... Интересно, что чувствует палач, который режет по живому, и ощущает под руками выгнувшееся, бьющееся в безумной судороге тело, хлещущую в сознание боль, боль, ничего, кроме боли... Ивик видела людей, которым это нравилось. Она никогда не могла это понять, но знала, что такое возможно. Сейчас она делала это сама.
Но он выдержит. Он уже многое выдержал, и он гэйн, ему не привыкать. А дети... Марк...
Ивик вскочила. Вскинула руку, и воздух разрезала грозная молния - до самого зенита, молния не гасла, она горела черно-алым пламенем, она разъедала атмосферу, смертоносная, страшная...
Кельм встал. Шагнул к ней.
Ивик опустила руку. Молния исчезла. Ивик не могла смотреть в глаза Кельма.
-- Прости меня... это моя вина. Прости. Пожалуйста.
Она заплакала. Кельм сделал еще шаг. Ивик уткнулась в его плечо. Обхватила руками. Зарыдала. Кельм осторожно гладил ее по затылку, похлопывал по спине.
-- Не плачь, - сказал он. И голос его, привычно-спокойный, обыденный, подействовал отрезвляюще.
-- Не надо, Ивик. Ты хорошая. Не плачь.
- Знаешь, - прошептала она, - не понимаю я вот чего... почему меня не убило во время штурма. Ведь многих же убило. Ну что Ему стоило, а? Почему?
-- Ивик, перестань, пожалуйста. Жизнь не кончается. Еще не хватало умирать. Выжили, и слава Богу. Будем жить дальше. Ничего.
-- Если честно, я не знаю, как жить без тебя.
-- Ивик... в мире вообще много боли.
-- Я не знаю, как без тебя... но если я уйду от него.. пойми, он же ни разу, ни разу мне даже не пожелал плохого. Он... он меня любит. Марк. Я ему обещала. Это предательство.
-- Не предавать иногда очень трудно, - сказал Кельм, - если бы это было легко! Это иногда не то, что трудно - это вообще невозможно, и потом смотришь назад и думаешь - как это я смог-то вообще? Но все равно нельзя предавать.
-- Ты понимаешь?
-- Да.
Он отпустил ее. Оторвался.
-- Иди домой, Ивик. След еще есть.
-- Кель... ради чего жить... зачем?
-- Я тоже тогда не знал, зачем жить. Просто так. Понимаешь? Просто живи. Ничего не надо, просто живи. Потом, может быть, поймешь, зачем.
Они молчали. Ивик не в силах была сдвинуться с места. Уйти домой, как он велел. Но ей стало легче. А потом Кельм тихо сказал.
-- А я буду любить тебя. Просто так. Ты не запретишь мне. И никто не запретит. Я тебе не буду надоедать. Но я все равно буду любить тебя.
... Ивик услышала возню за дверью. Нехорошо все-таки валяться. Она спустила ноги с кровати.
Женя сидела на кухне, лицо ее осунулось, побледнело, и выглядело все еще злым и недовольным. Она буркнула "доброе утро" и уткнулась носом в свой новенький эйтрон, который Ивик получила для нее в распределителе.
-- Извини, я что-то продрыхла долго, - Ивик заглянула в кастрюлю. Марк оставил ей немного каши, - ты завтракала?
-- Да.
Женя с треском захлопнула крышку эйтрона. Ивик поставила на стол тарелку, искоса поглядывая на землянку. Все еще дуется? Прошло это у нее или нет?
После Верса Женя очень сильно изменилась. Ивик даже думала какое-то время, что она все бросит и куда-нибудь уйдет. В Версе Женю продержали неделю...
"Я все понимаю, но так-то ведь тоже нельзя с людьми", - сказала она наконец, и Ивик вздохнула с облегчением, поняв, что Женя не уйдет. Объяснять, что и почему, было бесполезно. Ивик прекрасно представляла, как следователи Верса обращаются с людьми. Она сама пару раз попадала на проверку. Это было омерзительно. Но невозможно ожидать, что Женю возьмут в квенсен вообще без проверки. Вероятность того, что она завербована дарайцами, конечно, есть. Ивик сама не могла опровергнуть эту вероятность. Чем - только своей интуицией? Это несерьезно.
-- Сходим сегодня в распределитель, - сказала Ивик, - картошки надо взять. Вдвоем пойдем. Я понесу мешок, а ты возьмешь еще хлеба и молока.
-- У вас тут как в совке... - сказала Женя.
-- Не знаю - сказала Ивик, - но у нас будет лучше. Уверяю тебя, будет лучше. В моем детстве, например, было намного беднее в распределителях...
-- Угу, - кивнула Женя и отвернулась, барабаня пальцами по подоконнику.
-- Слушай, - не выдержала Ивик, - я что-то не пойму... ты обижаешься, Жень?
Женя бросила на нее взгляд искоса, из-под светлых бровей.
-- У тебя вид такой, - сказала Ивик. Женя вздохнула. Открыла эйтрон.
-- Ты все еще из-за Верса, из-за проверки этой?
-- Понимаешь, - сказала Женя, глядя в монитор, - я вот думаю, что наверное, я мазохистка. Никогда не подозревала, но наверное. Нормальный человек так себя вести не может.
-- Ну нормальный по триманским критериям... или дарайским...
-- Да по любым! Извини, опять же, не обижайся, но... ты несколько лет за мной наблюдала. Как я писаю и какаю. Как я трахаюсь. Тебе даже не стыдно! Ты даже не извинилась ни разу. Без моего ведома, просто так, ради своих целей. Мало того, ты сломала мне жизнь, разлучила меня с любимым человеком, сломала мне ногу, добилась, чтобы меня выгнали с нормальной работы...
Женя бросила взгляд на Ивик. Та молчала, положив ложку, опустив глаза.
-- Потом все вот это. Понимаешь, ты можешь говорить про дарайцев все, что угодно, но они мне ничего плохого не сделали. Наоборот, дали денег, вылечили ногу. Я себе шапку нормальную купила! И матери лекарство. Ты же меня притащила на эту базу, и там был этот кошмар, это же ужас, ты знаешь, я там блевала прямо на пол, в госпитале этом, шендак, я никогда не думала, что раны так кошмарно выглядят! И думаешь, хоть кого-нибудь это волновало? И вообще вся эта война, ужас, я никогда не забуду. Ну ладно, повоевали, все хорошо. И что потом? Меня тащат в этот Верс и там, - Женю непритворно передернуло, - как будто я какая-то... проститутка... преступник! И вообще у вас тут все так. Отношение к человеку - хуже некуда. Убожество...
Она замолчала. Ивик выскребла тарелку. Пошла за кастрюлей, снова уселась и стала вычищать остатки со дна. Каша была вкусная.
-- Ты договаривай, - сказала она спокойно. Женя вздохнула.
-- И я все это терплю. Все абсолютно. Это нормально? И еще смотрю, не перепутала ли я дату в повестке, когда в квенсен ехать. Ну ладно, предположим, может, вы тут все долбанутые, вас с детства воспитывают в патриотическом духе, вы все рветесь в герои Родину защищать... но мне-то это даже и не Родина никаким боком! Ни по крови, никак. И не христианка я ни разу. Сама не знаю, во что я верю. И все равно я это терплю, соглашаюсь и не ухожу никуда. Это нормально?
-- Нормально, - спокойно сказала Ивик. Женя тяжело вздохнула.
-- Ну ты меня успокоила, да... А вообще знаешь почему я терплю?
-- Почему?
-- Потому что знаю, о чем ты меня сейчас спросишь.
Ивик улыбнулась.
-- Правильно, я и хотела спросить, но вижу, что ты такая мрачная, и неловко стало. Ты вчерашнюю главу закончила? Дашь посмотреть?
-- Дам, - покорно ответила Женя и протянула ей раскрытый эйтрон.
"Потому что всем от меня было что-то нужно... тоже было что-то нужно. И там меня тоже никто не жалел, знаешь. Хоть и по-другому. Только им всем было от меня нужно другое - чтобы я была правильной дочкой, закончила институт, вышла замуж и нарожала внуков, чтобы у меня была сумочка за тридцать тысяч и маникюр из салона, а то уважать не будут, чтобы я умела таинственно улыбаться и опускать ресницы, чтобы я не мешала, чтобы я правильно умела целоваться, чтобы я не допускала ляпов в редактуре, чтобы я дала кому-нибудь или наоборот, не дала... Нет, были и те, кто читал мои вещи, но их мало, и это все было так неважно, несущественно. По сравнению со всем остальным. А вам от меня нужно - только вот это... и это все перевешивает. Понимаешь? Ради этого, оказывается, и всю эту мерзость можно вытерпеть...а я ведь не думала, что оно вот так".
Ивик вспоминала эти слова, глядя на Женю. Взрослый, переквалификационный сен начинал обучение чуть раньше остальных квиссанов, маленьких. Сен был большой - больше тридцати человек. Немного странно выглядели эти взрослые люди, некоторые уже и не очень молодые, в форме с квиссанскими нашивками. Непривычно. Им только что объявили название сена, они меняли теперь и фамилию. Сен иль Вишан. Евгения иль Вишан, подумала Ивик, какой ужас. Надо поговорить с Женькой, имя как-то поменять, чтобы поблагозвучнее было.