– Сэр, – сказал вдруг Маэда. – Радар показывает впереди город.
10
– А что касается до документов, так они будут вам завтра, когда солнце покажется из-за горизонта, – ткнул пальцем в грязный потолок наш новый знакомый Гиги (фамилию он назвать отказался, объяснив это тем, что в Сарти фамилии вообще не приняты, а в ходу прозвища, у него, например, таких прозвищ несколько, но самое распространенное: Клоп. Под этим именем он широко известен в столице и в провинциях. Что Гиги понимает под провинциями, я уточнить не решился). Мы уже привыкли к особенностям речевых оборотов нашего собеседника и отнесли их в разряд туземных обычаев. Главное, что Гиги почти сразу отозвался на пароль: «Здесь не проходил Люлю Шоколадка?» Ответ: «Нет, еще не проходил, но пройдет обязательно».
Было это так…
Въехав в пределы Сарти, мы некоторое время плутали по темным улицам и переулкам, пока наконец не оказались на улочке, составленной из трехэтажных домов самого мерзкого вида, совершенно не вызывавших желания зайти внутрь. Сама улица хранила воспоминания о брусчатке, но воспоминания далекие и жалкие: лужи и рытвины, а также несказанное обилие мусора превратили ее в точное подобие старой тумпстаунской городской свалки с соответствующими ароматами. Маэда даже высказал мысль, что удобнее и чище, пожалуй, будет пробираться крышами, и все посмотрели вверх. Но тут же разочарованно опустили взоры, ибо крыши встречались не так часто, как хотелось бы. Там же, где они были, злобно торчала колючая проволока.
Наконец мы нашли дом, соответствующий описанию г. Дройта: там была крыша, дверь зеленого цвета, на двери – алюминиевая цифра «три», прибитая шестью гвоздями, по правую руку от двери – аккуратная кучка дерьма (и откуда Дройт все это знает?). Господин Кэ-и принялся было считать гвоздочки, как вдруг дверь с истошным скрипом распахнулась, и в жидком потоке света возник низкорослый мужичонка в кожаном ватнике и с топором в руке. Лицо у мужичонки было самого алкогольного вида; да и запах, который он издавал при выдохах, не вызывал сомнений в крайнем пристрастии к горячительным напиткам. Все это соответствовало описаниям г. шерифа. («Там будет мелкий тип, от которого за версту несет сивухой», – сказал шериф.) Но обо всем этом господин Кэ-и не знал, а потому чисто автоматически нанес по мужичонке удар ногой, вбил его внутрь освещенного помещения, и мы, оставив Маэда у входа, вошли следом.
Помещение оказалось соответствующим: кругом – грязь, обломки мебели, под ноги отчего-то постоянно похрустывают камни – ну зачем камни дома, зачем?! – пустые пивные бочонки, какие-то деревяшки. Замурзанные, никогда не знавшие обоев стены незаметно переходят в закопченный потолок. На обширном покосившемся столе лежат развалины ржавого «стэна» и рядом горит двенадцать свечей в двух потускневших серебряных канделябрах ручной работы, а также стоит бутылка и рядом с ней – алюминиевая кружка, на которой фломастером бездарно намалеван Микки-маус.
Хозяин дома упал под стол, в груду тряпок и прочего мусора. Господин Кэ-и обнажил меч и поворошил этот хлам. В ответ воровато высунулась круглая рожа. Рожа выражала ужас, а глазки под густыми бровями так и шныряли.
– Добрый вечер, – вежливо обратился я к роже и звучно открыл пиво. – Не подскажете, не проходил ли здесь Люлю Шоколадка, а, любезнейший?..
Таков был Гиги.
Не скажу, чтобы я был в восторге от подобного коллеги, но выбирать было не из кого. Гиги являл собой в одном лице и комитет по торжественной встрече, и экскурсионное бюро для знающих пароль приезжих, и филиал иммиграционной службы, обеспечивающий последних документами: жутковатого вида кожаными, с висячей печатью грамотами, которые полагалось наматывать для удобства хранения на деревянный стержень. Где Гиги брал кожу, узнать так и не удалось, а печати он изготовил прямо при нас, с помощью сургуча и свечки.
В доме у Гиги хранилась видеокассета, отснятая на улицах Сарти: что-то вроде многосерийного шедевра «Фильм про все», безымянный автор которого поставил себе целью излазить Тумпстаун и всю окрестную местность с видеокамерой, не отрывая пальца от кнопки записи. Фильм не раз показывался по телевидению и имел бешеный успех, но, к великому сожалению тумпстаунцев, остался незаконченным, так как его создатель канул где-то в Великой тумпстаунской пустыне (теперь я понимаю, что он, наверное, забрел в Лес Рептилий, и его там съели), не досняв до конца сто тринадцатую серию. Короче, «Фильм про все» был в полном смысле про все, из него можно было почерпнуть массу подробностей тумпстаунской жизни за несколько лет, подробностей самых неожиданных, начиная от сталелитейного производства и заканчивая сельским трехочковым совмещенным сортиром где-то под городом.
Так вот.
На кассете Гиги было примерно то же самое (хотя, конечно, смешно сравнивать), но гораздо короче, в одной серии и – про Сарти. Видеоэкскурсию сделали специально для таких как мы, – для прибывающих и не знакомых с, так сказать, местной экзотикой.
Сарти на этой пленке выглядел самым дрянным городом изо всех городов, которые я когда-либо видел, а повидать на своем веку мне пришлось немало. Два обстоятельства поражали особенно.
Первое: необыкновенное количество разного рода дерьма – я имею в виду как дерьмо в самом прямом смысле этого слова, так и разные сходные с ним субстанции – на улицах, стенах, крышах… всюду, где только можно представить себе наличие аккуратно разложенного кучками, рассеянного кусками, разлитого лужами, размазанного жирными мазками дерьмища самого разного происхождения и, простите за выражение, колера, то есть цвета.
Создавалось ощущение, что в городе исправно функционируют особые службы, в задачу которых входит поддерживать количество и качество дерьма на должном уровне и возобновлять его по мере необходимости – словом, специально следить за соблюдением местной дерьмовой специфики. Там же, где не было откровенного дерьма, валялся мусор, а если не мусор, то – мелкая дрянь, если не мелкая дрянь, то – рваные бумажки. Словом, царила вполне последовательная гармония наплевательского запустения. Может, горожанам просто специально доплачивает сам Мандухай – чтобы мусорили побольше и ни в коем случае ничего не убирали? Вот в чем вопрос.
Эти же загадочные, невидимые глазу службы также, по всей видимости, беспокоились и о состоянии городских строений: большинство домов стояло с таким видом, будто вот-вот рухнет. Некоторые уже рухнули, и лишь отдельные устоявшие элементы вроде обломков стен напоминали о том, что и здесь тоже когда-то был дом. За все сорок минут просмотра я не заметил, чтобы кто-нибудь где-нибудь что-нибудь строил. Ломать – это да, неоднократно, весело и непринужденно. А вот чтобы строить – ни разу.
Второе – необыкновенная оживленность улиц и масса развлечений, которым со страстью и азартом предавались горожане.
По выщербленным тротуарам центра фланировали, задевая друг друга и громогласно бранясь (как выяснилось позднее, это были просто приличные в обществе беседы), ужасные люди в ватниках разных фасонов (т. е. кожаных или хлопчатобумажных, с рукавами или без таковых), перетянутых грубыми кожаными ремнями. На перевязях болтались и хлопали владельцев по ногам устрашающего вида палаши в ножнах и без; за поясами у всех торчали зазубренные от употребления ножи, часто заржавленные (или это кровь?). Многие носили также огнестрельное оружие, что, видимо, являлось показателем определенной состоятельности или сословной принадлежности, – причем оружие совершенно жуткое: главным образом, ветхие «кольты», запущенные «ТТ», а у одного особенно красочного типа я заметил автоматический пистолет системы Стечкина, которым владелец, несомненно, гордился, так как поминутно норовил вытащить его из треснувшей кобуры-коробки и продемонстрировать окружающим. Окружающие со всей очевидностью боялись – что не удивительно, потому как кто же сможет глядеть без содрогания на этакого монстра?
Кое у кого были «стэны» – их носили преимущественно солдаты, которых выдавали горшкообразные каски с рожками. Полиции или чего-то на нее похожего я не заметил, и чьими силами поддерживался порядок, осталось для меня загадкой. Возможно, силами солдат и дворян, хотя именно они нарушали правила приличия (о чем это я, кстати?) больше прочих.
Дворяне отличались от остальной праздношатающейся публики крупноячеистыми грубыми золотыми цепями на шеях, шляпами с чудовищной ширины полями и громаднейшими перьями несуществующих в живой природе цветов, а также более приличным, чем у остальных, холодным оружием. Пальцы наблюдаемых дворян были унизаны перстнями, на запястьях болтались устрашающие золотые браслеты, тяжелые грязные сапоги украшали стальные шпоры, хотя ни одной лошади в городе Сарти не было и в помине, а следом за дворянами шлялись слуги: человек пять-шесть. Морды у дворян были до крайности мерзкие, красные и напоминали свиные задницы. Дворяне вели себя крайне вызывающе, наступали всем подряд на ноги и гораздо чаще других предавались развлечениям.
Одно из них по счастью было запечатлено на пленке.
Посреди широкой улицы стояли, выстроившись будто для забега на сто метров, трое дворянских господ и, разверзнув штаны, с упоением мочились перед собой. Многочисленные зрители подбадривали их криками и делали ставки: не оставалось никакого сомнения в том, что дворяне мочатся с целью попасть как можно дальше, для чего принимают всякого рода сомнительные позы, тужатся (громогласные, трубные ветры слышны были вполне отчетливо), испускают натруженные возгласы «ы-ы-ы…», – а струи несутся и пенятся, наполняя сердца зрителей восторгом… Интересно, не проводятся ли в Сарти соревнования, кто больше и дальше накакает? Надо продать им эту мысль.
Попадались на улицах достойного города и особы женского пола. Собственно, все увиденные мною в фильме женщины закономерно делились на две категории: первые, малочисленные, – с ног до головы в черном, незаметно, юркими мышками движущиеся в сопровождении двух-трех служанок и старающиеся как можно быстрее преодолеть открытые пространства. Для удобства я окрестил их добропорядочными женами своих мужей.
И вторая, гораздо более обширная категория: прочие женщины. Эти попадались на улицах сплошь и рядом и вели себя не менее вызывающе, чем сами дворяне, хотя и развлекались не так раскованно. Прочие женщины были облачены в минимум одежд, включающий в себя непременную кожаную юбку, такую короткую, что и юбкой ее назвать нельзя, и кожаную куртку с рукавами или без, из-под которой торчали удивительной формы кружева или что-то наподобие таковых. Часто прочие женщины драпировали себя всякими шарфиками, платками и шалями потрясающе кричащих расцветок и с изображением всяких там идиотических птичек и кошечек. Вовсю отдавали дань бусам, браслетам, кольцам и серьгам. Широко в ходу был пирсинг. Словом, выглядели прочие женщины хоть куда.
Все они ходили простоволосые (в отличие от добропорядочных жен, которые как одна носили платки), и в их спутанных волосах нередко торчали цветы и щепки. Кажется, длина волос считалась в Сарти существенной: чем длиннее, тем круче. Волосы, да еще чудовищная боевая раскраска – разного цвета тени и помады – все это, по-видимому, вызывало жуткое возбуждение у местных мужчин, ибо оные непрестанно и без устали заигрывали с девицами, звучно похлопывали их и пощипывали за места самцового интереса, после чего с громким гоготом вели в близлежащие подворотни, где среди мусора и тряпок за умеренную плату вступали в разнузданное соитие, и это также было не раз заснято на пленку. Собственно, никакого труда для оператора в том, как я понимаю, не было, ибо прочие женщины предавались любви с охотой и не особенно скрываясь.
Непременной принадлежностью каждого прохожего был объемного вида кошель на поясе, где, видимо, помещались те самые металлические деньги, о которых предупреждал господин Кэ-и. Деньги за господами носили слуги – таскали в мешках и возили на тележках, дабы их господа могли расплатиться после развлечений в очередном питейном заведении, которыми город был буквально напичкан, или после сексуальной оргии в каком-нибудь борделе, которых также оказалось немало.
Детей на улицах видно не было.
Из машин попадались видавшие виды грузовики, фургоны и старые-престарые «тарабанты» или в лучшем слуае «фиаты». Однако же явное предпочтение отдавали грузовикам: я так и не увидел ни одного дворянина, который ехал бы на чем-то ином. Слуги и прочие сопутствующие благородному выдвижению лица парились в кузове.
– Послушай, милый, давай перестреляем их всех, – брезгливо предложила Лиззи после того, как промелькнули последние кадры, запечатлевшие коллективное изнасилование пьяными мастеровыми какой-то из прочих женщин в легкомысленной одежде, и кассета пришла к концу.
– Боюсь, что у нас не хватит терпения и патронов, – через силу улыбнулся я, смял пустую пивную банку и бросил ее на пол. – Хотя… мы можем попытаться это сделать, но только после того, как выясним все, что нас так интересует…
– Или в процессе этого, – задумчиво заметил Маэда.
Все обернулись и посмотрели на него с интересом.
11
Задачи были самые простые: внедриться в местное народонаселение, разобраться, что к чему, выяснить, не пахнет ли в Сарти «И Пэном», а если пахнет – то где именно и с какой силой, передать всю полученную информацию курьеру и ждать дальнейших указаний. Честно говоря, я надеялся, что указания будут касаться сравнивания Сарти с землей – а что, порушили же мы Арторикс? Ну да, Арторикс был маленький и деревянный, но мы не боимся трудностей, да и кто вообще обещал, что будет легко?
…Пинком ноги я почти сорвал с петель грязную дубовую дверь заведения под замечательным названием «Агг» – и дверь, распахнувшись, свалила с ног троих типов в ватниках. Нога моя, заботами г. шерифа, была обута в весьма внушительный альпинистский ботинок «колорадо»: фирма «Шэлд» не пожалела кожи, пластмассы и металла, так что в результате какая-то жалкая дверь уже не была препятствием для обутого в ботинки «колорадо» джентльмена, если ему пришла охота открыть эту дверь ногами, причем, открыть раз и навсегда. Собственно, легендарные ботинки Люлю Шоколадки представляют собой усиленный вариант «колорадо»: это спецзаказ, над которым Люлю потрудился еще и лично, навинчивая во всякие места дополнительные шипы и подковки.
Итак, я пнул дверь, она слетела с одной петли, стукнула троих по глупости стоявших вблизи джентльменов, и все трое тяжело повалились на пол, звеня оружием и обливая окружающие предметы вонючим пивом.
– Это грубо! – заорал один из них, вскакивая на ноги.
– Э! – вступил хозяин заведения «Агг», неопрятный толстый субъект в грязном кожаном фартуке, торчавший за дубовой исцарапанной стойкой. – Э! – возопил он гневно. – Черт возьми, моя дверь!
Я подхватил набежавшего на меня юношу и швырнул им в хозяина и его стойку. Тот не успел увернуться, и оба с грохотом скрылись за. Повергнув наземь ударами «колорадо» двух других добивавшихся справедливости господ, я упер руки в боки и застыл рядом с дверью, обозревая кабак. Вдруг из-за стойки восстал хозяин с неизбежным «стэном» в руках, но я, не тратя времени на разговоры, метнул нож, каковой и поразил ухо хозяина, пригвоздив его к стенке. Несчастный, конечно, вообразил смертельный исход, завизжал поросячьим визгом, уронил «стэн» себе на ногу и застыл с зажмуренными глазами.
Тогда, проклиная все на свете и, в первую очередь местные нравы, я прошел в глубь помещения. За мной вошел Маэда, и извлеченный на свет меч его тихо лязгнул, заняв место в ножнах.
Выбросив на пол каких-то двоих забулдыг, мы заняли столик у выхода и уселись в ожидании официанта. Стоит ли говорить, что вид наш был живописен до чрезвычайности, и если бы тумпстаунские рахиминисты увидали бы меня сейчас в этих замечательных кожаных штанах, в псевдоватной куртке с какими-то идиотскими заклепками и пряжками, увешанного с ног до головы всяким холодным оружием, они бы с ума сошли от восторга и тут же приняли бы меня в свои ряды в качестве предводителя.
Маэда тоже был одет подобающе.
Между тем в заведении «Агг» после нашего эффектного появления воцарилась зыбкая тишина, которая, как показывает наш маленький опыт, бывает весьма непродолжительна и обманчива. Местные жители туго соображают и реагируют не сразу, а – через некоторое, необходимое им для обстоятельного осмысления происшедшего время.