* * *
Я украдкой рассматривал ее лицо, потягивая вечерний кофе. Глаза ее опухли и покраснели от долгого сна, толстые губы были неприятно приоткрыты, да и вся она выглядела какой-то неряшливой.
— Сафия, — произнес я с удрученным видом.
Она подняла на меня глаза.
— Появились новые сложные обстоятельства, которые мы должны принять в расчет, — продолжал я осторожно, не отрываясь от ее лица.
Она покачала головой, как бы предлагая мне высказаться яснее.
— Нам придется изменить образ жизни. Я имею в виду проживание в одной квартире!
Она нахмурилась, и гневная складка залегла между ее бровями.
— Это катастрофа, — сказал я, — полная катастрофа ввиду жилищного кризиса, один мой приятель в компании намекнул мне об административном контроле. Да я тебе уже как-то говорил об этом. Я полагаю, что мое будущее тебе небезразлично.
— Но мы прожили вместе почти полтора года, — протестующе сказала она.
— Это были самые лучшие дни моей жизни, и они могли бы длиться вечно, если бы никто не знал об этом. — Я посмотрел на дно стакана, будто желая прочесть там что-то. — Однако несчастье вот-вот настигнет меня. Мне следует немедленно вернуться в холостяцкую квартиру, а может быть, поселиться в каком-нибудь дрянном отеле или пансионате.
— Есть же выход, есть выход! — воскликнула она, — Но ведь ты подлец, сын греха!
— Я человек откровенный, я тебя действительно люблю и буду любить до самой смерти. Но я в первый же день сказал тебе, что аллах не создал меня для семейной жизни.
— Просто он не дал тебе порядочности…
— И следовательно, нет нужды возвращаться к бесполезным дискуссиям.
Она пристально взглянула мне в глаза, будто желая проникнуть в мои мысли, и сказала:
— Ты хочешь бросить меня…
— Сафия, — перебил я ее, — я тебе говорил уже не раз, что я человек откровенный. Если бы я намеревался бросить тебя, то честно сказал бы об этом и ушел…
Тень печали легла на ее лицо, сделав его совсем некрасивым. Я пожелал в душе, чтобы она почувствовала ко мне отвращение, возненавидела меня — тогда бы мы просто разошлись каждый своим путем.
Другие грубо используют своих любовниц, эксплуатируют их. Я, по правде говоря, не привык тратить деньги на женщин, но никогда не был с ними груб. Я узнал любовь еще в университете. Она была красива, и с будущим. Дочь врача, купающегося в деньгах. Но что толку вспоминать об этом? Я упустил случай, счастливый случай.
И вот мое сердце бьется вновь. Да, я люблю феллашку. Конечно, это не какая-то там возвышенная любовь — просто желание, вроде того, что влекло меня еще недавно к Сафии из «Жанфуаза».
* * *
— Мне нужна комната на долгий срок.
Чувство удовлетворения сверкнуло во взгляде голубых испытующих глаз. Мадам небрежно откинулась на спинку канапе под статуей девы Марии. В ее движениях сквозило изящество, унаследованное от былых счастливых времен. Золотистые крашеные волосы выдают острое желание уцепиться за это былое. Она торгуется со мной с бесцеремонностью купца, выговаривая особую плату за летний сезон.
— Ты впервые в Александрии?
Я понял, что это не праздный вопрос, а звено в сложной системе хитроумного дознания. Желая угодить ей, я спешил согласиться со всем, что бы она ни говорила, старался найти общих знакомых, рассказал о своей работе, о возрасте, месте рождения и социальном положении. Во время нашей беседы вернулась с улицы феллашка. Увидев меня, она опустила глаза. Она, конечно, сразу поняла, почему я появился здесь, и, спотыкаясь в замешательстве, ушла на кухню. Однако мадам не поняла причины смущения девушки и не заметила, как порозовели ее щеки.
Мадам проводила меня в комнату, последнюю свободную комнату, выходящую окнами на улицу. К этому времени мы уже были друзьями, и наша дружба восходила к давним временам.
* * *
Я осмотрел свое новое жилище и остался доволен. Затем в наилучшем расположении духа уселся в кресло. Тут же, не спрашивая, я узнал имя феллашки — хозяйка позвала ее. Вскоре она явилась в мою комнату, неся простыни и одеяло, и принялась застилать постель. Я с удовольствием наблюдал за ней, разглядывая ее во всех подробностях. Да, господин Махмуд Абуль Аббас, девушка хороша. Более того — прекрасна, да еще и с характером. Она украдкой бросила на меня взгляд, но я тут же перехватил его и улыбнулся:
— Я счастлив, Зухра…
Она продолжала свое дело, будто не слыша меня.
— Да продлит аллах твою жизнь. Я будто вернулся в родную деревню…
Она наконец улыбнулась.
— Твой покорный слуга Сархан аль-Бухейрн, — представился я.
— Бухейри? — не удержалась она.
— Из Фиркасы, что в Бухейре.
— А я из Зиядии.
— Надо же! — вскричал я вне себя от радости, будто это совпадение, что мы оба из одной провинции, уже само по себе должно принести нам счастье.
Зухра застелила постель и собралась уходить.
— Останься еще немного, — попросил я, — мне столько нужно тебе сказать.
Но она покачала головой с невинным кокетством и вышла.
Да, она спелый плод, и мне остается только сорвать его. Я люблю ее, во всяком случае она мне небезразлична. Мне хочется уединиться с ней где-нибудь подальше от этого пансионата, в котором наверняка некуда деваться от посторонних глаз.
* * *
За завтраком я познакомился с двумя занятными старцами. Старший из них, Амер Вагди, — живые мощи, мумия, однако не лишен жизнерадостности. Он, как мне сказали, бывший журналист. Другой — Талаба Марзук. Мне уже приходилось слышать это имя. Он из тех, на чье имущество был наложен арест. Но мне не ясно, что привело его в этот пансионат. Он возбудил мое любопытство — меня всегда привлекает любой чем-то выделяющийся человек, даже если он преступник. Кроме всего прочего, Талаба Марзук принадлежал к тому классу, которому мы пришли на смену. Вот он прячет глаза в чашке, украдкой поглядывая в мою сторону. По отношению к нему у меня возникли противоречивые чувства. С одной стороны — злорадство, с другой — сострадание. И в то же время во мне родился какой-то безотчетный страх при мысли о конфискации богатства. Мне вспомнилось утверждение о том, что, если кто хоть раз совершил убийство, он может привыкнуть убивать!
Однажды Амер Вагди, видимо желая сделать мне приятное, сказал:
— Я рад, что ты работаешь в области экономики. Сегодня государство видит основную опору в экономистах и инженерах.
Я вспомнил Али Бекира и усмехнулся.
— В наши дни, — продолжал старик, — государство опиралось на красноречие.
Я скептически рассмеялся, полагая, что тем самым выражаю наше с ним общее мнение, однако старик, как мне показалось, возмутился, и я понял, что он не критиковал, а лишь констатировал факты прошлого.
— Нашей целью, сынок, было пробудить народ, — сказал он. — И народ пробудился благодаря словам, а не инженерам или экономистам!
— Если бы не ваше поколение, выполнившее свой долг, то и наше поколение не было бы тем, что оно представляет собой сейчас, — сказал я, пытаясь оправдаться.
Талаба Марзук хранил упорное молчание.
* * *
Ко мне снова вернулось ощущение свежести и безмятежности. Любовь к жизни овладела мной, оживила мою душу, словно это ясное утро, словно чистая голубизна моря. Днем я работал, затем пообедал с Сафией в нашей старой квартире. Она смотрела на меня испытующим взглядом, а я натягивал на лицо маску грусти, жаловался ей на неудобства пансионата, на холод в комнате.
— Невыносимая жизнь, дорогая моя, поэтому я поручил маклеру подыскать мне приличную квартиру.
Сафия в ответ повторяла одно и то же: я, мол, подлец и сын греха, а я думал только об одном — когда же я, наконец, избавлюсь от нее.
Вернувшись в пансионат, я увидел Зухру — она несла кофе в комнату Амера Вагди. Большие часы ударили пять раз, и я попросил чаю. Зухра пришла, сияющая, как нарцисс. Когда она подавала мне чашку, я коснулся ее руки и прошептал:
— Только ради тебя я запер себя в этих четырех стенах…
Она потупилась, чтобы не выдать своих чувств, и, повернувшись, направилась к двери. Но прежде чем она вышла из комнаты, я успел сказать ей:
— Я люблю тебя… He забывай этого никогда.
На следующий день мы вновь встретились в это же время. Мне хотелось узнать о ней побольше.
— Что привело тебя сюда из Зиядии? — спросил я.
— Хлеб… — ответила она на деревенском наречии.
Она рассказала мне о своих родных, о причине бегства из деревни, о том, как нашла убежище у мадам.
— Но ведь она иностранка, — страстно сказал я, — а пансионат, как тебе известно, — это базар!
— Мне знакомо и поле и базар, — сказала она уверенно.
Странно. Вначале она не показалась мне уж настолько наивной. Может быть, не стоит понимать буквально все, что она рассказывает? Ведь те, кто бегут из деревни, бегут для… Гм!
— Зухра, все это случилось для того, чтобы мы встретились здесь! — горячо сказал я.
Она посмотрела на меня с сомнением.
— Я люблю тебя, Зухра… Именно это я хочу тебе сказать…
— Хватит! — пробормотала она.
— Нет, не хватит, пока я не услышу подобных слов из твоих уст, пока не заключу тебя в свои объятия…
— Так вот о чем ты мечтаешь!..
— Никогда не узнаешь, каков плод на вкус, пока не попробуешь его.
Она ушла с ясным лицом, на котором не было и тени смущения или гнева. Я поздравил себя с первыми успехами и вдруг с новой силой ощутил тоску по семейной жизни. Я всей душой хотел бы этого, если бы не… Да, если бы не… Прочь, прочь, смертельно надоевшие мысли.
* * *
К нам прибавилось два молодых человека — Хусни Алям и Мансур Бахи. Я рад был познакомиться с ними, так как по природе своей склонен к расширению круга знакомых и друзей и всегда смотрю на новое лицо глазами исследователя. Хусни Алям происходил из древней семьи города Танты. Знатного рода, владелец ста федданов земли, красивый, крепкого телосложения — такому любой позавидует. И хотя я ненавижу класс, к которому он принадлежит, тем не менее был бы в восторге, если бы счастливый случай позволил мне подружиться с кем-нибудь из его представителей. Легко вообразить, какую жизнь ведет подобный молодой человек.
Что касается Мансура Бахи, то этот юноша другого сорта. Он диктор на радиостанции в Александрии и брат крупного чина из госбезопасности. Сам он словно изящная статуэтка с чистыми, невинными чертами лица, какие бывают только у детей. Как отыскать ключ к нему, как найти путь к его сердцу?
* * *
Сидя в большом кресле, я ждал, пока Зухра поставит на стол чашку, потом взял ее за руки и привлек к себе. Потеряв равновесие, она упала на меня. Я крепко обнял ее и поцеловал в щеку. Зухра оттолкнула меня своими сильными руками, выскользнула из объятий и выпрямилась, нахмурившись. Я посмотрел на нее с опаской, затем ласково улыбнулся. Она, кажется, сумела перебороть себя — лицо ее осветилось, словно море в погожее осеннее утро. Я поманил ее к себе, но она не шевельнулась. Тогда, охваченный безумным желанием, я бросился к ней и, схватив в объятия, прижал к груди, не ощутив заметного сопротивления. Губы наши встретились в долгом поцелуе, запах ее волос опьянил меня.
— Приходи ко мне ночью, — прошептал я ей на ухо.
— Чего ты хочешь? — насторожившись, спросила она.
— Я хочу тебя, Зухра…
На лице ее появилось суровое выражение.
— Ты придешь? — настаивал я.
— Чего ты от меня хочешь? — повторила она свой вопрос.
Я уже успокоился и осторожно ответил:
— Побеседовать. Я хочу рассказать тебе о своей любви!
— Но ведь ты это делаешь и сейчас…
— Поспешность и страх портят всю радость!
— Мне не нравятся твои мысли.
— Ты плохо думаешь обо мне.
Она покачала головой, как бы давая понять мне, что ей все ясно, и, улыбнувшись, вышла.
Печаль и разочарование охватили меня, и я сокрушенно воскликнул: «О если бы она была из порядочной семьи… если бы у нее было образование или капитал!»
* * *
Наступил вечер концерта Умм Кальсум. Я мог бы его провести в доме Али Бекира, меня приглашал также Рафат Амин, однако после некоторого раздумья я предпочел остаться в пансионате, чтобы лучше познакомиться с его обитателями.
На столе уже стоял большой поднос с жареным мясом. Я поспешил выпить, чтобы придать себе храбрости.
За столом царили воспоминания. Я в свою очередь рассказал легенду о роде аль-Бухейри, о своей должности заведующего отчетной частью — не столько желая придать себе веса, сколько для того, чтобы не было неожиданным появление капитала, который я надеялся получить в результате авантюры Али Бекира.
Затем, как неизбежный рок, последовал разговор о политике. «А вы не слышали?» «Что вы скажете?» «Хотите знать мое откровенное мнение?» Интуитивно я понял, что в этом обществе являюсь представителем сил революции и что Мансур Бахи, возможно, мой союзник. Мы обменивались тостами. Посмотрев на Зухру, я подумал, что она — настоящая представительница сил революции.
* * *
Мадам Марианна мне нравится не только потому, что она любит наши песни, но и потому, что у нее веселый, живой характер.
Амер Вагди — осколок прошлого. Он жил в самый привлекательный период нашей истории, о котором мы почти ничего не знаем.
Что касается Талаба Марзука, то, когда он стал превозносить заслуги революции, я мог только приветствовать в душе его удивительное умение притворяться.
* * *
— Значит, ты не веришь в существование рая и ада?
— Рай — это место, где человек пользуется безопасностью и уважением, а ад — где все наоборот.
* * *
Когда Мансур, словно ребенок, смеялся моим шуткам, у меня возникала надежда, что я смогу найти верный путь к его сердцу и что эта вечеринка будет первым шагом на пути к нашей дружбе. Другое дело Хусни Алям. Да здравствует Хусни Алям! Он единственный принес вина. Сидя в своем кресле, словно староста, он наполнял бокалы и, подавая их, сотрясал воздух смехом. Когда около полуночи он неожиданно исчез, наша компания понесла заметную утрату.
Я не прислушивался, как обычно, к пению Умм Кальсум и не подпевал ей. Несмотря на опьянение, я все время подсознательно ощущал присутствие Зухры. Я чувствовал, когда она входила и выходила, когда сидела у ширмы, наблюдая за нашими чудачествами с веселым изумлением.
* * *
Я, несомненно, когда-то прежде видел этого человека. Он приближался к кафе «Трианон» от улицы Саада Заглула, а я направлялся туда же со стороны площади. Через несколько шагов я узнал в нем Талаба Марзука! Я впервые видел его в полном облачении. На нем был плащ, куфия, на голове — торбуш. Я почтительно поздоровался с ним и пригласил выпить чашечку кофе. Он согласился, и мы уселись за столиком у широкого окна, выходившего на море. Легкий ветерок играл листьями пальм, окружавших памятник Сааду Заглулу. В нежно-голубом слегка облачном небе светило солнце, и лучи его отливали алмазным блеском. Мы болтали о всяких пустяках, но меня все время не покидала мысль о том, как бы подружиться с ним, добиться его расположения. Внутренний голос подсказывал мне, что не может такой человек остаться без гроша в кармане. Вполне вероятно, что он хочет использовать то, что у него имеется, но страх сдерживает его. Поэтому, когда разговор зашел о средствах существования, я сказал:
— Молодому человеку вроде меня невозможно рассчитывать на одну только зарплату.
— Какой же у него выход?
— Торговое дело. Я как раз и подумываю об этом. — Я понизил голос, будто сообщал секрет.
— Откуда у тебя деньги?
— Продам несколько федданов земли и подыщу себе компаньона, — ответил я.
— Но как же ты сможешь совмещать службу с торговлей?
— Торговое дело будет оставаться в глубокой тайне, — засмеялся я.
Он пожелал мне успеха, раскрыл газету и углубился в чтение, будто забыв, о чем мы только что говорили. Возможно, он и в самом деле не придал никакого значения нашему разговору, а возможно, это был маневр. Но так или иначе, я понял, что на него рассчитывать мне нечего.