— Затем, что на той самой свадьбе она попыталась убить Мерлина, — безжалостно отозвался Кей: он один среди знати навещал мальчиков в часы досуга.
Принцы изумленно уставились на него.
— Но с тех пор столько воды утекло! — воскликнул Гавейн. — Я был там — я знаю, мать мне рассказывала, хотя сам я ничего не помню по малолетству. Зачем посылать за ней теперь и призывать к ответу за то, что случилось невесть когда?
— А что, собственно, случилось? — осведомился Гахерис, раскрасневшись, воинственно выпятив подбородок.
— Он говорит, мать пыталась убить Мерлина, — повторил Агравейн. — Но ведь ей это не удалось, верно? Так с какой стати?..
— Как это было? — тихо спросил Мордред.
— Чисто по-женски. По-ведьмински, если угодно, — Негодующие расспросы младших принцев оставили Кея равнодушным, — Все произошло на том самом свадебном пиру. Мерлин был там, от имени короля. Она подбавила отравы в вино и устроила так, чтобы Мерлин выпил яд еще более смертельный, когда ее рядом не было, чтобы отвести от себя подозрения. Так оно все и вышло. Мерлин таки поправился, но болезнь затаилась в теле и нанесла удар, так что все уверились в его смерти, — а со временем и впрямь убьет его. Когда Артур послал за королевой Оркнейской и за вами, считалось, что Мерлин мертв и покоится в могиле. Так что король собирался призвать Моргаузу к ответу за убийство.
— Неправда! — закричал Гахерис.
— А хотя бы и правда, что с того? — отозвался Гавейн, поостыв, с агрессивным высокомерием, усвоенным по приезде в Камелот. — Где закон, согласно которому королева не вправе разделаться со своим недругом так, как считает нужным?
— Верно, — тут же подхватил Агравейн, — Матушка всегда говорила, что Мерлин ей враг. А что ей оставалось? Женщины на мечах не дерутся.
— Должно быть, старик оказался слишком силен для ее чар, — отозвался Гарет, — Вот они и подвели.
В голосе мальчика прозвучало сожаление — и только.
Кей обвел принцев взглядом.
— К чарам она тоже прибегала, не без этого, — к заклятию, много раз испробованному, но в конце концов хладнокровно подсыпала отравы. Это известно доподлинно. — Голос его смягчился. — Не вижу смысла продолжать этот разговор до тех пор, пока вы не повидаетесь с королем. Много ли вам ведомо? В вашем заморском королевстве вас приучали считать Мерлина врагом — а может статься, и короля тоже.
Кей выдержал паузу и снова оглядел принцев. Те молчали.
— Вижу, что так. Ну что ж, пока король не переговорит с Мерлином и с королевой Моргаузой, мы к спору возвращаться не будем. Моргаузе, почитай, изрядно повезло, что Мерлин не умер. Что до вас, довольствуйтесь заверениями короля в том, что вам вреда не причинят. Многое еще предстоит уладить: старые счеты, о которых вы и не подозреваете. Поверьте мне, король справедлив, а советы Мерлина мудры и суровы лишь по необходимости.
Едва Кей ушел, мальчики возмущенно загомонили, принялись судить и рядить. Мордред прислушивался, и ему казалось, что негодуют они, думая в первую очередь о себе, а не о матери. Дескать, гордость задета. Ни один не захотел бы снова оказаться под опекой Моргаузы. Эта новообретенная свобода, этот мир мужчин и мужских занятий устраивал их всех, и даже Гарет, который на Оркнеях того и гляди вырос бы неженкой, постепенно мужал и креп, во всем уподобляясь братьям. И он тоже, подобно остальным, считал, что при необходимости принцу дозволено прибегнуть к убийству.
Мордред не сказал ни слова, и прочие тому не удивились. В конце концов, что бастарду за дело до королевы? Но Мордред даже не слышал братьев. Он снова оказался во тьме, пропитанной дымом и вонью рыбы, и слышал испуганный шепот: «Мерлин мертв. Во дворце устроили пир, а потом… а потом… пришли вести». И еще — слова королевы в кладовой, и снадобья, и духи, и смутный запах зла, и ее губы на его губах…
Мальчик встряхнул головой, отгоняя воспоминания.
Итак, Моргауза отравила чародея. Уехала на север, на острова, зная, что уже посеяла семена смерти. А почему бы нет? Старик был ей врагом — и ему, Мордреду, тоже. А теперь враг воскрес и будет в Каэрлеоне на Рождество в числе прочих.
Каэрлеон, Город Легионов, разительно отличался от Камелота. Римляне возвели мощную крепость здесь, на реке, которую называли Иска-Силурум; эта твердыня, стратегически расположенная на излучине, близ того места, где поток сливался с ручьем поменьше, была заново отстроена сперва Амброзием, а позже расширена Артуром почитай что до первоначальных размеров. А за пределами стен разросся город — с рыночной площадью, и церковью, и дворцом, близ которого берега соединял римский мост, залатанный тут и там, и с новыми фонарными столбами.
Король с большинством приближенных жил во дворце вне крепостных стен. Но многие его рыцари обосновались в цитадели; там же поначалу поселили и оркнейских принцев. Их опять разместили отдельно, и прислуживали им люди Артура наряду с домочадцами, привезенными с Оркнеев. Злосчастный Габран, к вящей своей досаде, вынужден был остаться с мальчиками; о том, чтобы ему дозволили последовать за Моргаузой в Эймсбери, разумеется, не шло и речи. Гавейн, все еще терзаясь в душе от стыда за мать и от собственной ревности, не упускал возможности дать красавцу понять, что теперь он не более чем пустое место. Гахерис следовал примеру брата, но, по обыкновению своему, более открыто, всякий раз злой издевкой подчеркивая презрение к смешенному материнскому фавориту. Остальные двое, возможно, менее осведомленные о постельных капризах Моргаузы, едва его замечали. А у Мордреда мысли были заняты иным.
Но дни шли, и ничего не происходило. Ежели Мерлин, восстав из мертвых, и в самом деле собирался натравить Артура на Моргаузу и ее семейство, чародей явно не торопился. Ослабленный событиями лета и осени, старик почти не покидал отведенных ему покоев во дворце короля. Артур много времени проводил с ним; по слухам, Мерлин появился также на одном-двух тайных советах, но мальчикам-оркнейцам увидеть его пока что не довелось.
Поговаривали, что сам Мерлин высказался против пышной церемонии возвращения. Не было ни оповешения, ни публичных торжеств. По мере того как шло время, люди свыкались с присутствием чародея, как если бы «смерть» королевского кузена и главного советника и повсеместный траур лишний раз, и весьма убедительно, продемонстрировали привычку колдуна исчезать и возвращаться по желанию. Всякому ясно: великий чародей умереть не может, со знанием дела уверяли люди. Ежели он счел нужным погрузиться в подобное смерти забытье, в то время как дух его навешал чертоги усопших, так что ж, возвратился он еще более мудрым и могущественным, нежели прежде. А вскорости он снова отправится в свой полый холм, в священный Брин-Мирддин, и там и останется — всесильный, хотя, возможно, не всегда зримый хозяин святилища, готовый ответить на зов тех, кому нужен.
Тем временем если Артур и нашел время обсудить оркнейских принцев — о том, что Мордред — самая важная птица из всех, никто из мальчиков и не догадывался, — вслух о том не говорилось. Правда заключалась в том, что Артур, в кои-то веки оказавшись во власти сомнений, оттягивал решение. Но вот руку его подтолкнули, и сделал это, волею случая, сам Мордред.
Это случилось в канун Рождества. Весь день бушевала снежная буря; о том, чтобы выехать верхом или поупражняться с оружием, не велось и речи. Близились праздники, Рождество и день рождения короля, всем было недосуг, так что принцы, освобожденные от повседневной муштры, бездельничали с самого утра, изнывая от скуки в просторном покое, где спали вместе со слугами. Мальчики бессовестно объелись, злоупотребили крепким валлийским метеглином, поссорились, подрались и, наконец угомонившись, сошлись понаблюдать за игрой в триктрак, что шла полным ходом в противоположном конце комнаты. Толпа зрителей наблюдала за финальной партией, не скупясь на ободрения и советы. Играли Габран и один из местных, по имени Лир.
Было уже поздно, светильники горели тускло. От очага тянуло дымом. В окно просачивался сквозняк, наметая снег на пол, но никто этого не замечал.
Кости со стуком падали на стол, позвякивали фишки. Поначалу игра шла с переменным успехом, кучки монет переходили от одного к другому, по мере того как сменялась удача. Мало-помалу кучки превратились в пригоршни. Было там и серебро, поблескивало и золото. Со временем наблюдатели умолкли; стихли шутки и советы — слишком много было поставлено на кон. Мальчики завороженно протиснулись ближе. Гавейн, позабыв о враждебности, заглядывал Габрану через плечо. Братья разволновались не меньше. Борьба грозила привести к размежеванию сил: Оркнеи против местных, — и в кои-то веки даже Гахерис оказался на стороне Габрана. Мордред, сам не любитель азартных игр, встал с противоположной стороны от стола, волею судеб оказавшись во вражеском стане, и праздно наблюдал за происходящим.
Габран бросил кости. Один и два: никчемные ходы. Лир, с парой пятерок, вывел последнюю фишку и радостно воскликнул:
— Победа! Победа! Да это равняется двум твоим последним выигрышам! Ну, еще одну партию — решающую! И учти: денежки плывут ко мне, друг, так что лучше поплюй-ка на руки и помолись своим чужеземным богам.
Габран раскраснелся от выпитого вина, однако был еще достаточно трезв и достаточно аристократичен, чтобы пропустить оба увешевания мимо ушей. Он подвинул к противнику монеты и с сомнением протянул:
— Боюсь, я совсем поиздержался. Прости, но на сегодня довольно. Ты выиграл, я иду спать.
— Да ладно тебе! — Лир азартно встряхнул кости в кулаке. — Удача переменчива: тебе вот-вот повезет. Ну давай, рискни. Я поверю в долг. Рано еще расходиться.
— Но я и в самом деле на мели. — Габран снял с пояса кошель и запустил в него руку. — Видишь — пусто? И где мне взять еще, ежели опять проиграю?
Для пущей убедительности Габран вывернул кошель и встряхнул им над столом.
— Гляди: пусто.
Денег и впрямь не обнаружилось, но что-то со стуком покатилось по столу и замерло неподвижно, поблескивая в неярком свете.
То был амулет: деревянный кружок, выбеленный морем до серебристого оттенка, с грубо вырезанными глазами и ртом. В глазницы вставлены две голубые речные жемчужины, а изгиб ухмыляющегося рта забит красной глиной. Оркнейский талисман Богини, топорный, по-детски сработанный, но для оркнейца — сосредоточие могучих чар.
Лир ткнул в него пальцем.
— Эге, жемчуг? Ну что ж, вот тебе и ставка! Ежели эта штука принесет тебе удачу, ты отыграешь ее назад, а в придачу и деньги. Ну, бросим, кому начинать?
Кости застучали, упали, покатились по обе стороны от амулета. Но не успели замереть на месте, как их грубо смешали. Мордред, внезапно протрезвев, стремительно подался вперед и выхватил амулет.
— Где ты это взял?
Габран удивленно поднял взгляд.
— Вот бы знать! У меня эта штука с незапамятных времен. Не помню, где подобрал. Может быть, в…
Он умолк на полуслове, с открытым ртом. И так и замер, не сводя глаз с Мордреда; краски медленно схлынули с его щек. Невооруженным глазом видно было: Габран вспомнил, откуда у него талисман; иных признаний не требовалось.
— Да что это? — спросили в толпе.
Никто не ответил. Мордред побледнел под стать Габрану.
— Я сам его сделал, — говорил принц ровным голосом; тем, кто не знал Мордреда, тон показался бы абсолютно бесчувственным, — Я сделал амулет для матери. Мать никогда с ним не расставалась. Никогда.
Мальчик впился взглядом в Габрана. Он не договорил, но наступившая тишина довершила фразу: «До самой смерти». И теперь отчетливо, словно признание прозвучало вслух, он понял, как умерла Сула. Кто убил ее и кто направил руку убийцы.
В руку сам собою скользнул нож. Споры о том, вольна ли королева убивать по своему желанию, вылетели из головы. Но принц может — и убьет. Мальчик оттолкнул стол с дороги, фишки разлетелись во все стороны. Кинжал Габрана лежал тут же. Оркнеец схватил его и выпрямился. Захмелевшие от вина наблюдатели поначалу сочли происходящее обычной стычкой за игорным столом и вмешиваться не спешили.
— Да ладно тебе, ладно! Раз эта штука твоя, так и забирай ее, — добродушно увешевал Лир.
Другой мужчина попытался перехватить рукоять, но Мордред, увернувшись, прыгнул на Габрана, уверенной рукой сжимая нож и целя снизу вверх, в сердце. Габран, окончательно протрезвев, понял, что угроза реальна и смертельна, и ринулся в нападение. Лезвия соприкоснулись, но удар Мордреда попал в цель. Клинок глубоко ушел под ребра и остался там.
Кинжал со стуком выпал из руки Габрана. Раненый обеими руками схватился за рукоять, торчащую из-под ребра, и согнулся вдвое. Его подхватили и уложили на пол. Крови почти не было.
Воцарилось гробовое молчание; тишину нарушало лишь прерывистое, вымученное дыхание раненого. Мордред, возвышаясь над ним, обвел потрясенных зрителей взглядом, что сделал бы честь Артуру.
— Он получил по заслугам. Он убил моих родителей. Амулет принадлежал моей матери. Я сам его вырезал, мать с ним не расставалась. Габран, должно быть, забрал талисман, покончив с делом. Он их сжег.
Каждому из собравшихся доводилось убивать самому и наблюдать, как это делают другие. Но при этих словах люди переглянулись, с трудом сдерживая омерзение.
— Сжег? — переспросил Лир.
— Сжег заживо в их собственной хижине. Я видел — потом.
— Не заживо.
Это прошептал Габран. Он лежал на боку, изогнувшись вокруг ножа, руками держась за рукоять, неуверенно, словно хотел извлечь лезвие, но страшился боли. Серебряная насечка подрагивала в лад с прерывистым, слабым дыханием.
— Я тоже эго видел. — Гавейн встал рядом со сводным братом, глядя в пол. — Ужасное зрелище. Бедные люди, совсем старики. У них ничего не было. Если это правда, Габран… Ты сжег дом Мордреда?
Габран глубоко вдохнул, словно легким недоставало воздуха. Лицо его казалось бледнее пергамента, золотые кудри потемнели от пота.
— Да.
— Тогда ты заслужил смерть, — отозвался Гавейн, стоявший плечом к плечу с Мордредом.
— Но они умерли раньше, — прошептал Габран. — Я клянусь в том. Огонь… потом. Чтобы замести следы.
— Как они умерли? — потребовал Мордред.
Габран не ответил.
Мордред проворно опустился на колени, взялся за рукоять кинжала. Пальцы раненого дернулись, бессильно разжались.
— Ты все равно обречен, Габран, — проговорил Мордред с прежним обманчивым спокойствием. — Так что отвечай мне. Как они умерли?
— Яд.
При этом слове все неуютно поежились.
Весть передавалась из уст в уста, шепот зашелестел в воздухе, точно змеиный шип. Яд. Оружие женщины. Оружие ведьмы.
Не сдвинувшись с места, Мордред почувствовал, как напрягся Гавейн.
— Ты отнес им яд?
— Да. Да. С подарками. В вине.
Никто из местных не проронил ни слова. А оркнейцы в словах и не нуждались.
— От королевы, — тихо проговорил Мордред, и слова его прозвучали утверждением, а не вопросом.
— Да, — подтвердил Габран, хватая ртом воздух.
— Зачем?
— На случай, если женщина знает… догадалась… про тебя.
— При чем тут я?
— Не знаю.
— Ты умираешь, Габран. При чем тут я?
Габран, любимец королевы, игрушка в ее руках, солгал ради королевы в последний раз.
— Я не знаю. Клянусь…
— Тогда умри, — проговорил Мордред и выдернул кинжал.
Мальчика тотчас же отвели к верховному королю.
Глава 15
Артур был поглощен самым что ни на есть мирным занятием — выбирал одного щенка в помете из шести. Мальчик-псарь принес их в покои; тут же беспокойно металась сука, а шестеро белых и пятнистых щенят с тявканьем возились и боролись у ног короля. Мать, не находя себе места от тревоги, то и дело бросалась вперед, подхватывала щенка и возвращала неслуха в корзинку, но не успевала словить следующего, как первый уже выбирался наружу и присоединялся к возне на полу.
Король весело смеялся, но едва стражники ввели Мордреда, лицо владыки омрачилось, словно погасили свет. Артур вздрогнул, но тут же взял себя в руки.