Василiй Мартынычъ вспомнилъ, что было сегодня на дорогѣ. Кровь ударила въ голову. Онъ сорвался съ мѣста, поднялъ кулаки и затопалъ.
− Бей его, разбойника, обормота!..
− Лопнешь неравно вдрызгъ − забрызгаешь… Положь имъ по рублику, можетъ, и бить будутъ. А ты самъ меня ударь, погляжу!
Онъ все такъ же лѣниво покуривалъ на животѣ.
− Уйди отъ грѣха… − угрюмо сказалъ Трофимъ, глядя мимо солдата.
− Иванъ, бери извозчика, гони за становымъ отъ моего имени…
− Губернатора присылай, что мнѣ становой!
− Уходи, солдатъ… Видишь, никто тебя не желаетъ… − просилъ Трофимъ. − Что жъ намъ, пропадать изъ-за тебѣ!..
− Уходи! − глухо сказалъ Михайла.
− Можетъ, за двугривенный и бить будете человѣка?..
− Уходи, сдѣлай милость… Ухо-ди!
− Слышу, не глухой!
− Ломокъ-отъ съ мотыжкой-то… на емъ… − сказалъ Мокей. − Уплати за ломокъ-то…
− Со-ло-ма! − сказалъ, подымаясь солдатъ. − Я-то давно ушелъ, самъ… Калуцкiе черти!
Плюнулъ и пошелъ къ сараю.
− Послѣди тамъ… − мигнулъ Гаврюшкѣ Трофимъ.
Смотрѣли, какъ собирался солдатъ, − искалъ кацавейку и фуражку, которая оказалась подъ пролеткой. Накинулъ кацавейку на плечи, лихо задвинулъ фуражку и оглядѣлъ всѣхъ.
− Мало еще васъ мяли, чертей! Можетъ, толстопузый выучитъ… Товарища такъ!..
Выругался и пошелъ на дорогу. Дошелъ до выѣзда и обернулся.
− Ужъ досвищешься, Василь Мартыновъ!
Опять выругался и пошелъ.
− А вы его, ребята, чуть заявится − прямо по шеямъ, безъ разговору. Нечего на него смотрѣть. Ну, чортъ съ вами, становись на работу… Накину полтинникъ…
Трофимъ молчалъ.
− Не желаешь − въ городѣ поищи. Иванъ, въ городъ сейчасъ, нарядишь…
− Не желаешь… − раздумчиво повторилъ Трофимъ и тряхнулъ головой. − И не желаешь, дакъ пожелаешь… Ваша милость, кирпичь-то какой…
Поглядѣлъ на своихъ. Они молчали. Стояли мутные, съ тяжелыми головами, встрепанные, съ заплатами на колѣняхъ, съ опущенными тяжелыми руками, съ култышками побитыхъ кулаковъ. Крѣпкiе, какъ хорошо склепанные котлы.
− Что жъ? − взглядомъ спросилъ Трофимъ.
И взглядами же отвѣтили ему:
− Что жъ…
Смотрѣли къ саду. Тамъ высились сложенные кубики, и изъѣденными красными горбами выпирала изъ зелени и ползла по кустамъ стѣна, которой, кажется, и конца не было. И въ ней-то была работа − много дней работы, тяжкой и дурной. Но зато много дней.
А день уже теперь, въ шесть часовъ, обѣщалъ быть жаркимъ. На глазахъ поѣдало солнцемъ влажные ночные слѣды, и уже курилось мигающимъ зыбкимъ паромъ надъ кучами просырѣвшего щебня.
− Ваша милость…
− Обгоните по три кубика − цѣлковый надбавки.
− Да мы… − началъ съ прояснѣвшимъ лицомъ Трофимъ и сейчасъ же понялъ, что не обгонишь.
И когда покончилъ Василiй Мартынычъ съ артелью, поманилъ приказчика.
− Съ народишкомъ не управишься! Чортова кукла! Самъ пьянствовалъ − морда вся запухла!..
− Никакъ нѣтъ-съ, это… это ночь не спалъ…
− На четвертной сведу!
Приказчикъ отошелъ и сейчасъ же сдѣлалъ видъ, что у него съ хозяиномъ былъ деловой разговоръ. Выпрямился и крикнулъ:
− Нечего стоять, время!
XXI.
Василiй Мартынычъ сидѣлъ у сарая, подъ бузиной, пилъ чай изъ приказчичьяго стакана, съ малиновыми полосками, и смотрѣлъ на сверкающiй промытыми стѣнами домъ. Теперь, когда все опять наладилось, и онъ остался одинъ, изъ вороха дѣловыхъ расчетовъ начинала выступать тревога. Особенно мучило, что не придумаешь, кто же это. Онъ перебиралъ въ памяти всѣхъ своихъ недоброжелателей и не могъ найти ни вины за собой, ни большой вражды. Было на примѣтѣ двое приказчиковъ, которыхъ онъ прогналъ и которые требовали недодоанное и грозили. Развѣ писарь участковый за жену? И это казалось невѣроятнымъ: писарь и знать ничего не знаетъ. Еще были разные, но все это было мелкое и неважное. И тутъ являлась освобождающая и разрѣшающая мысль: можетъ быть, такъ, обознались…
… А можетъ, и ограбить хотѣли… Народъ какой!
И вдругъ вспомнилъ, что это произошло какъ разъ тамъ, гдѣ пугала его собака. И то, что случилось съ нимъ, показалось особенно значительнымъ и не случайнымъ.
… Значитъ, знаменiе было…
И почувствовалъ жуть и тоску.
…Мимо придется ѣхать домой…
Жуткимъ казались ему теперь заросли за плотиной, кривыя акацiя по косогору.
Припомнилось ему, что видѣлъ онъ недавно во снѣ что-то противное, тошное… Какiя-то сырыя ступеньки, на нихъ маленькiе-маленькiе, какъ черные тараканы, какiе-то салистые раки, которые царапались по сапогамъ и старались забраться въ штаны. Конца онъ не помнилъ, только осталось отвращенiе и страхъ. И точно такое чувство испытывалъ онъ теперь, припоминая заворотъ на дорогѣ и густыя акацiи.
Отъ сада слышался ровный, сухой стукъ мотыгъ. Извозчики запрягали, только троечникъ выбрался изъ-подъ верха и улегся на солнышкѣ, накрывшись армякомъ. Съ крыльца землемѣръ наказывалъ извозчику съѣздить въ Тавруевку и непремѣнно достать четверыхъ рабочихъ. Вышелъ кандидатъ въ тужуркѣ и требовалъ подавать. Онъ спѣшилъ въ городъ, такъ какъ сегодня судъ выѣзжалъ на сессiю, и были казенныя защиты.
Зазвенѣла дверь на балконѣ, и вышли три женщины − бѣлая, голубая и желтая. Подошли къ периламъ и смотрѣли въ утреннiй садъ.
− Канареечки-то, хи-хи… − сказалъ вошедшiй Пистонъ. − На балъ-то, Василь Мартынычъ не потрафили…
− Всѣ вы хороши, дармоѣды… Хозяина на васъ нѣтъ.
Василiй Мартынычъ пилъ стаканъ за стаканомъ, прислушивался къ постукиванью изъ сада и думалъ, что надо обязательно добавить пятерыхъ, чтобы не задержать кладку. Забезпокоился и пошелъ осмотрѣть работы.
Проходя проломомъ, онъ вспомнилъ собаку и покосился къ углу.
Собаки не было, но въ кустахъ еще стоялъ тяжелый запахъ. И опять защемило утрешнею. Смутный, вышелъ онъ на открытое мѣсто. Въ солнечномъ саду, вдоль стѣны, бѣлѣли и покачивались въ зелени спины, подымались остроносыя мотыги и долбили камень. Василiй Мартынычъ слушалъ и смотрѣлъ, и казалось ему, что еле-еле постукиваютъ мотыги, и все почесываются рабочiе.
− Иванъ! На имъ, лѣшимъ… Пошлешь кого. Тычутся, какъ мухи…
Пересчиталъ кубики, потрогалъ кирпичи, постучалъ другъ о дружку, оглянулъ вороха щебня и пошелъ подъ бузину пить чай.
Было къ девяти, когда тронулись со двора извозчики. Василiй Мартынычъ призналъ вертлявую Фирку и отвернулся. Женщины торопливо прикрывались цвѣтными шарфами и суетливо подбирали юбки. Сѣли втроемъ на одного извозчика.
…Безстыжiя…
Немного помедли, чтобы не ѣхать вмѣстѣ, на другомъ извозчикѣ тронулись кандидатъ съ толстякомъ. Василiй Мартынычъ призналъ и толстяка, помощника губернскаго архитектора, съ которымъ крутился въ ночь послѣ закладки.
…Покатили, дармоѣды…
И сейчасъ же пожалѣлъ, что не поѣхалъ съ ними. Только бы до плотины доѣхать, миновать то проклятое мѣсто. Забезпокоился и пошелъ въ домъ − посмотрѣть, какъ Тавруевъ. Рѣшилъ ѣхать съ нимъ.
Землемѣры ушли на прудъ купаться, а Тавруевъ спалъ на приставленныхъ къ стѣнѣ ящикахъ.
Василiй Мартынычъ поглядѣлъ, покачивая головой, на голую грудь растерзаннаго Тавруева, на катающiяся подъ ногами пустыя бутылки, поднялъ валявшуюся нагрудную запонку, оглядѣлъ и сунулъ въ жилетный кармашекъ. Вызвалъ приказчика и велѣлъ поискать на дорогѣ слетѣвшiй на сильномъ ходу картузъ.
XXII.
Ровно въ десять прiѣхали на собственной лошади, въ англiйской запряжкѣ инженеры, и какъ только завидѣлъ ихъ Василiй Мартынычъ, проворно вышелъ изъ-подъ бузины и оживленно раскланялся, держа картузъ наотлетѣ.
− Съ хорошей погодкой-съ!
Сейчасъ же подбѣжалъ проворно и помогъ выбраться плотному и тяжелому, въ очкахъ и съ широкой сѣдѣющей бородой, который опирался на палку съ резиновымъ наконечникомъ.
− Прихватываете инструментикъ-то…
Проворно забѣжалъ съ другого бока.
− Я-то ужъ и самъ… − сказалъ, смѣясь, тощiй инженеръ который предлагалъ на торгахъ взвѣситься, кто потянетъ. − Какъ работаете?
− Да что-съ! съ народомъ не сообразишь…
− А землемѣры… здѣсь?
− Такъ точно-съ. Тутъ и господинъ Тавруевъ, со вчерашняго вечера гуляютъ…
− Да?!..
Инженеры были въ свѣжихъ, круто стоящихъ фуражкахъ, съ сверкающей арматурой, въ плотныхъ пальто внакидку на кителя, съ увѣсистыми знаками на груди.
− Лошадку-то вашу привязать… Нѣтъ никого… Дозвольте, я ее…
Онъ взялъ подъ-уздцы строгаго англiйскаго жеребца и повелъ, пятясь и попрыгивая, въ тѣнь сараевъ.
− Картинка прямо! Тпрр… дурашка…
− Ну, и вашъ тоже…
Инженеры подошли къ косившемуся Пугачу, и тотъ что прихрамывалъ, ткнулъ наконечникомъ въ подрагивавшую жилку.
− Тпрр… Супротивъ вашего гдѣ же-съ… Шшш…
Василiй Мартынычъ торопливо привязалъ неспокойнаго жеребца, опасливо слѣдя за танцующими копытами, потрепалъ по сухому храпу и поспѣшилъ къ инженерамъ.
− Продай − куплю.
− Жена обомретъ-съ… любительница до смерти!
− И плутъ же ты! Сотъ восемь далъ?
− Шутить изволите, Семенъ Семенычъ… Со-отъ восемь. Призовой крови пятилѣтка… Полторы-то только по знакомству…
− Шутъ гороховый, а!..
Полюбовались Пугачемъ и пошли къ дому, а за ними Василiй Мартынычъ задерживаясь на ступенькахъ и выжидая пока поднимется инженеръ съ палкой.
На крыльцѣ Василiй Мартынычъ обѣжалъ ихъ и распахнулъ дверь. Изъ покоевъ пахнуло ѣдкимъ духомъ спирта и табаку.
− Атмосфе-ра!
Василiй Мартынычъ отшвырнулъ попавшую подъ ноги бутылку, даже сердито взглянулъ, какъ она покатилась.
− Очень, извините, безобразiе… На балкончикъ сейчасъ…
Въ большой круглой комнатѣ, передъ балкономъ, гдѣ на вылинявшихъ стѣнахъ еще темнѣли правильные квадраты снятыхъ картинъ или портретовъ, на пристроенныхъ въ уголкѣ ящикахъ спалъ Тавруевъ, сложивъ на груди руки.
− Вотъ онъ, соколокъ-то, − сказалъ инженеръ, трогая резиновымъ кончикомъ голоый локоть Тавруева. − Встава-ай, подыма-айся…
Тавруевъ вздохнулъ и опустилъ руку, но не открылъ глазъ.
− Бита! − крикнулъ тощiй.
Тихимъ смѣшкомъ отзывался сзади Василiй Мартынычъ. Тавруевъ открылъ глаза и зѣвнулъ.
− Погоди… − промычалъ онъ и прикрылъ ладонью глаза отъ бившаго черезъ балконную дверь яркаго свѣта.
Выглянулъ съ балкона усачъ, уже одѣтый, но безъ штиблетъ, и сталъ извиняться, накручивая усы.
− А мы еще съ вчера… съ Устинкинымъ… Вдругъ Александръ Сергѣичъ нагрянулъ…
Вспомнилъ, что безъ штиблетъ, и опять извинился.
На балконѣ встрѣтилъ другой землемѣръ, совершенно готовый.
− Все готово… только вотъ съ рабочими… Два раза посылали въ деревню − не идутъ…
− Какъ же такъ, господа… − пожалъ плечами тощiй. Условились, было сказано, что спроектировка главныхъ линiй…
− Два раза посылали…
− Надо было изъ города, наконецъ!.. − нажимая на палку, сказалъ другой инженеръ. − Это… это, извините, не по-рядокъ…
Василiй Мартынычъ стоялъ позади, заложивъ руки за спину, и тоже укоризненно глядѣлъ на землемѣра.
… Что, братъ!
− Инструменты-то хоть… съ вами?..
Говорилъ, кривя губы и пристукивая наконечникомъ.
− Понятно, съ нами…
− Однако же вотъ нѣтъ рабочихъ. Что же, мы будемъ таскать вѣшки? Понятно! А мнѣ это, простите, совершенно непонятно. Сами же вы, господа, добивались работы и… − Дадите намъ вашихъ четверыхъ… − сказалъ инженеръ Василiю Мартынычу.
− Сей минутъ, съ удовольствiемъ… Ива-анъ!
− Дадите имъ тамъ…
− Не извольте безпокоиться… Иванъ! Сейчасъ нарядить четверыхъ для ихъ высокородiй… порасторопнѣй какихъ!
Сидѣли на балконѣ и курили. Землемѣры возились съ инструментами.
− Та-акъ-съ… − говорилъ инженеръ съ палкой. − Тавруевскiе не пошли…
− Серчаютъ-съ… − объяснилъ Василiй Мартынычъ, играя за спиной пальцами. − Ко мнѣ все толкались похлопотать насчетъ аренды, чтобы по прежнему было…
И вдругъ вспомнилъ утрешнее.
… Ужъ не они ли кто?..
Но сейчасъ же сдѣлалъ предупредительное лицо и спросилъ:
− На поляхъ-съ думаете участки разбивать?
− Мда…
− Полустаночекъ думаете?
− А-а…
− Очень способно-съ. Прямо прославите мѣсто!
− Та-акъ… Тавруевскiе не пошли… − вслухъ размышлялъ инженеръ. − Теперь понятно, откуда идетъ…
− А чего-съ?
− А вотъ жечь насъ грозятся… − смѣясь, сказалъ тощiй. − мы будемъ участки продавать, добрые люди будутъ дачи ставить, а они вотъ жечь будутъ…
Посмѣялся и Василiй Мартынычъ и опять вспомнилъ про утрешнее, но теперь, при инженерахъ, оно уже не казалось страшнымъ.
− И на меня ополченiе-съ, ей-Богу-съ! − даже радостно, чувствуя свое общее съ инженерами и радуясь именно этому, сказалъ Василiй Мартынычъ. − И самъ не знаю, что такое-съ!
− А что?
− Да что-съ! Ѣду сегодня утречкомъ… и только плотину перемахнулъ − рразъ! изъ револьвера! Ей-Богу-съ! Въ подушку наскрозь! Только Пугачъ вынесъ. Чуть-чуть Господь уберегъ…
− Да что-о вы! Нѣтъ, серьезно?
− Извольте сами поглядѣть… Озорники-съ…
− Нѣтъ, это уже не озорство. Вы заявите. Это не шутка…
− Главное, за что же меня-то? И ума не приложу… Одинъ мигъ неосторожный и… на смерть-съ!..
− Помѣщики!..
Потягиваясь и улыбаясь стоялъ въ дверяхъ Тавруевъ.
− А-а!.. Ранняя птичка! − встрѣтили его смѣхомъ. − Въ гости вотъ къ вамъ…
− Знаемъ васъ, инетндантовъ! Чѣмъ же васъ, чертей, угощать? − Тавруевъ потягивался и потрясалъ кулаками. − Чортъ съ вами, нажимайте-выжимайте. А знаете что? У меня еще цѣлый кулекъ есть! А? Растрясемъ Мартыныча! За картами сейчасъ…
− Не игрокъ-съ… − ласково бѣгая глазами, сказалъ Василiй Мартынычъ.
− Такъ идетъ, что ль?
− А вотъ съ молодыми людьми промѣрочку надо кинуть…
− А, чортъ… ладно. Писто-онъ!
− И дѣвочки были… эге! − сказалъ тощiй, подымая съ полу тонкiй голубенькiй платочекъ. − Вотъ она, улика-то!..
− Чаемъ васъ, что ль, пока… Пистонъ, чортова кукла!
Подъ балкономъ ожидали рабочiе.
− Рабочiе готовы, − сказалъ усачъ.
У него болѣла голова, и хотѣлось выпить крѣпкаго чаю или хоть сельтерской. Другой землемѣръ искалъ по угламъ рулетку и звалъ усача.
Инженеры торопили. А Тавруевъ сидѣлъ на перильцахъ и грозилъ пальцемъ стоявшему подъ балкономъ Пистону.
− Чтобы все… сливки, бѣлый хлѣбъ! Въ Тавруевку слетай. Погоди… Здѣсь Федька? Ну вотъ. Возьмешь его и въ городъ, къ Копчикову, по запискѣ. Есть у кого карандашъ, бумажка?…
Получилъ и принялся писать на столбикѣ.
− Что же, господа, скоро?
Землемѣры торопливо сматывали рулетку.
XXIII.
Тронулись съ межевымъ снарядомъ рабочiе, пошли за ними въ тяжелыхъ скоробленныхъ сапогахъ землемѣры, а обходной дорогой, черезъ плотину, поѣхали инженеры. Затрусилъ за ними, сдерживая Пугача и сторожко оглядывая кусты, Василiй Мартынычъ. Ѣхалъ и думалъ одно − только бы миновать.
Увѣрилъ себя, что теперь опасности нѣтъ − все-таки ѣдетъ не одинъ, и тотъ, конечно, не сторожитъ же опять въ кустахъ. Но когда кончилась порубленная аллея, и крутымъ заворотомъ выступила знакомая чаща акацiй впереди, съ красноватой каймой глинистаго обрывчика, почувствовалъ, какъ побѣжало холодкомъ по спинѣ, наддалъ Пугача и пригнулся.
Стрѣлой вывернулся онъ сбоку отъ инженеровъ, подальше отъ зарослей, дѣлая видъ, что не можетъ сдержать, и, не слушая оклика, цыкая и передергивая, выкинулся къ плотинѣ. Здѣсь шмякнулъ онъ бляхами въ бока, совсѣмъ перегнулся къ передку и погналъ къ городу.
…Не поѣду больше…
Это онъ сказалъ себѣ въ первый разъ еще во дворѣ утромъ и потомъ все время тревожно таилъ, какъ рѣшенное и избавляющее, боясь спугнуть и потерять этотъ освобождающiй выходъ. Но теперь, когда кругомъ было видное ровное мѣсто, пугающiя заросли были позади, и вѣрный Пугачъ уносилъ по открытой дорогѣ къ городу, Василiй Мартынычъ уже увѣренно и громко сказалъ: