Безумный страх овладел этими людьми, как белыми, так и темнокожими. Они все прошли через войну и не раз мужественно смотрели в лицо смерти, но теперь, столкнувшись со сверхъестественным, тряслись от ужаса, словно дети.
И все же они не потеряли головы. Поскольку хозяйка вместе с детьми уехала на отдых в горы, где не так знойно, сами сделали все, что можно было в данной ситуации. Прежде всего тщательно обыскали спальню, заглянув под кровать, за мебель и за зеркала. Проверили пол и стены. Но ничего не обнаружили.
Тогда кому-то пришла в голову мысль зайти в комнатушку, где обычно восседал на высоком бамбуковом табурете слуга, приводивший в движение опахало. Он был мертв, но продолжал сидеть на своем месте со шнуром в руке. Сначала решили, что и он стал жертвой убийцы. Но доктор, которого вызвали к судье, увы, уже не нуждавшемуся в его услугах, констатировал, что слугу поразил удар молнии: по шнуру, сыгравшему роль громоотвода, пробежал электрический заряд. В стене обнаружили и пробитое электрическим разрядом отверстие — в том самом месте, где крепился блок опахала, но оно хотя и вело в комнату судьи, было столь мало, что в него не пролез бы даже ребенок.
Вопрос о том, каким образом убийце удалось добраться до своей жертвы, а затем безнаказанно скрыться, так и остался без ответа.
ГЛАВА 7
Смятение в Бенгалии. — Вмешательство дипломата. — На яхте. — Часовые не помеха. — Индус. — Изумление моряка. — Благодарность факира. — Священная клятва. — Тайное послание. — Оклик часового. — Выстрел в ночи.
Убийство судьи Тейлора, последовавшее едва ли не тотчас после безвременной кончины несчастной герцогини Ричмондской, взволновало всю Калькутту. У белых оно вызвало ужас, у индусов — плохо скрываемое злорадство, но, так или иначе, событие это не оставило безучастными ни завоевателей, ни побежденных.
Обращаясь по аналогии к тяжелейшим временам своей колониальной истории, англичане вспоминали кровавое Сипайское восстание и связанные с ним драмы.
Индусы осмелели. Они собирались группами, устраивали тайные сборища, шептались с таинственным видом и с ненавистью поглядывали на перепуганных англичан, удрученных к тому же вестями и с театра военных действий.
Победа горских племен, отбросивших европейские войска от Пешавара, эпидемия чумы в Бомбейской провинции, повсеместный голод, убийства в Калькутте, активизация деятельности тайных сект — было чему радоваться подстрекателям, призывавшим обездоленных индийцев к бунту.
Считалось, что с опасной сектой душителей-тхагов давно покончено, и вдруг последователи культа богини Кали снова заявили о себе, совершив с поразительной дерзостью и ловкостью два злодеяния подряд! Нагло расписавшись в совершенных ими преступлениях, они бросили открытый вызов властям, будучи твердо уверены в своей безнаказанности. Примером мог служить тот же Берар, чье имя за несколько часов приобрело в охваченной страхом Калькутте зловещую известность.
Все понимали, что обострение обстановки — неизбежное следствие опрометчивого осквернения останков пандита Нарендры. Англичане рассчитывали запугать этим — и надолго! — индусов. Но чрезмерная суровость политически недальновидного поступка лишь ожесточила фанатиков. Ведь мало нанести сильный удар, нужно уметь ударить точно и вовремя.
А тут еще история с богачом-янки, капитаном Бессребреником, которая неожиданно получила столь большой общественный резонанс, что грозила английскому правительству серьезными дипломатическими осложнениями. Англичане и американцы, эти соперничающие братья, издавна живут как кошка с собакой, и представитель вашингтонской администрации в Калькутте энергично вступился за соотечественника, пытаясь добиться его освобождения.
В этой атмосфере тревоги и растерянности весьма кстати пришлись бы богатый опыт, чувство такта и вместе с тем решительность и твердость духа, которыми обладал вице-король, но он, как это обычно случается в подобной ситуации, находился в отъезде! В результате сумятица и смятение в умах, не ограничившись Калькуттой, захлестнули всю Бенгалию.
Что же касается непосредственно судьбы капитана Бессребреника, то вмешательство американского дипломата скорее ухудшило его положение. Компрометировали пленника и угрозы душителей, и совершенное вслед за ними убийство. Власти, потерявшие голову от страха и подозрений, упорно винили его в смерти судьи. Несмотря на яростные протесты капитана Бессребреника, многие полагали, что для этого имеются все основания. По мнению даже наименее предубежденных граждан, несчастного судью убили за то, что он ослушался пандитов. Так что следствию предстояло лишь выяснить, был ли капитан организатором этого преступления или же явился невольным соучастником.
Сам же узник находился в полном неведении относительно собственной судьбы и не имел ни малейшего представления о том, что творится за стенами тюрьмы. Его держали в строгой изоляции, без права переписки даже с собственной женой.
Она же по-прежнему находилась на яхте, но под бдительной охраной, лишившей ее малейшей возможности общения с внешним миром.
Экипажу также было запрещено сходить на берег. Мало того, для подстраховки судно отвели от причала на расстояние кабельтова. Вся провизия доставлялась на борт исключительно англичанами, но не индусами, которым не доверяли.
На носу, корме и у рубки стояли посты. Солдаты, сменяясь каждые два часа, несли караул день и ночь. Ружья их были заряжены, задача четко определена стрелять в каждого, кто попытается самовольно покинуть судно или подняться на него. И часовые, не задумываясь, выполнили бы этот приказ с присущим английским солдатам автоматизмом.
В свободное от дежурства время англичане с надменным видом разгуливали по палубе. Они чувствовали неприязненное отношение к себе, но это их мало трогало.
Для матросов распорядок дня не претерпел ни малейших изменений, и они, как и прежде, добросовестно несли службу, словно находились в открытом море: наводили чистоту, занимались ремонтом, налаживали двигатель, подновляли пооблупившуюся краску, чинили снасти. Одним словом, времени на безделье у них не оставалось.
Ночью, само собой, все спали, за исключением вахтенного на палубе или у двигателя, работавшего на малых оборотах — лишь для того, чтобы поддерживать электрическое освещение.
__________
…Река со стоявшей на якоре яхтой, которая лениво разворачивалась на волнах отлива, погрузилась во мрак. Шла четвертая ночь после обернувшегося драмой прибытия капитана Бессребреника и его молодой супруги в Индию.
Было около десяти часов. Боцман лежал в темноте на своей койке у приоткрытой двери каюты, размышляя о затянувшемся отсутствии капитана и ото всего сердца проклиная свое бессилие, как вдруг услышал тихую поступь босых ног и чье-то прерывистое дыхание. Приподнявшись, он вместо того, чтобы спросить: «Кто идет?» — сказал по-провансальски:
— Кесако? — что означало примерно то же самое.
И услышал в ответ тихий шепот:
— Френд!
Введенный в обман английской речью, боцман скаламбурил:
— Э, приятель, мое имя вовсе не Фред, а Мариус! Слысис? Мариус!..
— Т-с-с! Тихо!..
— Знаешь, браток, я секретов не люблю!..
— Включи свет, пожалуйста!
— В сем дело, сорт побери?! — возмутился Мариус, но кнопку нажал. Каюту залил яркий белый свет.
Хотя боцман и славился своей провансальской выдержкой, но вид стоявшего перед ним в одной набедренной повязке индуса, с которого ручьями стекала вода, ошарашил его. Тот же слепо хлопал глазами, как попавшая на солнце сова.
Бродяга Мариус, немало повидавший за двадцать пять лет своей службы и на море, и на суше, мог с любым поговорить, на каком бы языке тот ни изъяснялся.
— Откуда, сорт тебя подери, ты взялся? — спросил он на невообразимом, но вполне понятном английском.
Индус молча ткнул своим сухим и черным как смоль пальцем в сторону реки.
— Нисего себе, прогулоску соверсил! — молвил Мариус. — Кто же ты?
— Искренний и преданный друг…
— А, из тех, кого сють не слопали кокодрилы?
— Да.
— И сто тебе нузно?
— Как можно быстрее поговорить с женой сахиба… капитана Бессребреника…
— Но, приятель, сейсас не осень подходясее для визитов время.
— Пойми, я не явился бы сюда, рискуя погибнуть в пасти гавиала или от английской пули, не будь в том особой необходимости.
— Я не против… Но мадам, возможно, спит… Придется разбудить горнисную, пусть узнает.
— Жена сахиба не спит. Сердце ее разрывается от горя. Она оплакивает того, кого любит… Пойдем же! Мои слова утешат ее… Пошли! — решительно заявил индус.
Провансалец погасил свет и в сопровождении индуса бесшумно направился к корме, где размещалась хозяйская каюта. Так как выставить караул у жилых помещений судна англичане все же постеснялись, их никто не заметил.
Подойдя к каюте миссис Клавдии, боцман тихо спросил по-французски:
— Мадам, вы меня слысите? Это я, Мариус.
— Да, друг мой, что случилось?
— Здесь один индус… Из тех, кого мы тогда спасли… Он хочет сообщить о капитане.
Молодая женщина радостно воскликнула:
— Входите же скорее, Мариус! Ведите его!
Открыв дверь, боцман разглядел, несмотря на мрак, супругу капитана, спешившую им навстречу. Оставив на всякий случай провансальца снаружи, она провела индуса в салон, опустила ставни и драпировки и, удостоверившись, что не осталось ни единой щелочки, включила свет.
Лицо этой прелестной женщины побледнело, под глазами залегли темные тени. Но и теперь на нее нельзя было смотреть без восхищения.
Сраженный красотой, индус почтительно поклонился и опустился на колени. Он не пытался скрыть своих чувств. Взгляд его сверкающих глаз стал мягок, выражение лица уже не было столь свирепым, а гортанный голос приобрел чуть ли не нежное звучание.
— Я раб твой, о женщина, обликом своим подобная рожденной в цветке лотоса богине Шри! И ты не только прекрасна, но и отважна, а рука твоя тверда и сильна, словно длань бога войны Сканды — сына всемогущего Шивы.
Индиец взирал на нее со страстным благоговением фанатика, готового на все ради своего кумира.
— Мы всегда рады видеть тебя, друг мой, — проговорила Клавдия. — Но ты ведь пришел не просто так, а с какой-то вестью?
— Да, конечно. Дело в следующем: англичане обвиняют твоего мужа в том, что он спас нас и будто бы подстрекает индусов к бунту…
— Какая низость!
О, это отъявленные мерзавцы! Но ты ничего не бойся. Десять тысяч индусов дали клятву, что освободят его. А завтра нас будет уже сто тысяч. И если понадобится, то поднимется вся Индия, чтобы только вырвать капитана из тюрьмы и вернуть тебе, его нежной супруге!
— Но и англичане не станут сидеть сложа руки!
— Не волнуйся! Мы обещали богине Кали, что наш благодетель, жив и невредим, будет на свободе — и не позже чем через три ночи!
— Да сбудутся твои слова, отважный пандит!
— Я не удостоен чести быть пандитом, посвященным в сокровенные тайны, я простой факир. Пандиты — наш разум, мы же — руки. Они приказывают, мы выполняем. На всей земле не найти правителей, которым бы так повиновались, как им!.. Помни же, что бы ни случилось, что бы ни говорили тебе, ничему не верь и ничего не бойся. Даже если услышишь, что капитан Бессребреник болен… что он умер… Даже если сама увидишь его остановившиеся глаза, бездыханные губы, холодное и окоченевшее тело… Никогда не думай о смерти и не сомневайся в том, что он жив.
— Ты пугаешь меня!
— Еще раз повторяю, ничего не бойся. И пусть сердце твое всегда будет преисполнено надеждой, даже если она и покажется тебе беспочвенной. А без этого нам не спасти капитана.
— Я поступлю так, как ты сказал, — твердо произнесла бесстрашная американка.
— А теперь мне пора, — сказал факир. — Напиши мужу несколько нежных слов, ведь он больше всего страдает от разлуки с тобой. Он вне себя будет от радости, когда завтра утром получит записку.
Миссис Клавдию глубоко тронула такая забота о них обоих. Сев за письменный стол, она написала короткую, в несколько строк, трогательную записку и вручила факиру.
Тот почтительно принял ее, свернул в трубочку, отвинтил навершие рукоятки кинжала, висевшего на запястье левой руки, вложил послание в открывшуюся полость и затем привел рукоятку в прежний вид.
— Прощай, госпожа, я ухожу! — промолвил индус и, не дожидаясь ответа, покинул каюту.
— Будь осторознее! Похозе, эти сельмецы в красных мундирах сто-то подозревают, — предостерег его Мариус, все это время стоявший на страже.
Факир пожал плечами.
— Англичане мне не страшны… Они для меня то же, что нечистые свиньи!
— Спасибо, приятель, и счастливого пути! — сказал Мариус.
Пожав ему руку, факир пробрался к борту и исчез в ночи — да так ловко, что даже не было слышно всплеска воды.
— Ух ты, сорт, ну и лапа! — произнес Мариус, потирая свою огромную ручищу после пожатия этого тщедушного на вид человека. — Лихой парень, англисанам не легко будет таких одолеть!
— Кто там? — вдруг раздался грозный оклик часового, и вслед за вспышкой грянул выстрел. Но цели своей он не достиг, о чем свидетельствовала беспорядочная пальба, которую тотчас открыли английские солдаты.
ГЛАВА 8
Заместитель председателя верховного суда. — В тюрьме. — Бессребреник в цепях. — Письмо от миссис Клавдии. — Нежность. — В театре «Сан-Суси». — Задушенный. — Калькутта в страхе. — Ужасные угрозы. — Пятьсот заложников. — Смерть капитана Бессребреника.
Судя по всему, индусы были полны решимости довести борьбу за освобождение капитана Бессребреника до победного конца. Однако и английское правосудие сдаваться не собиралось.
Обязанности трагически погибшего председателя верховного суда Тейлора взял на себя его заместитель Арчибальд Нортон. Он, как и его предшественник, отличался высоким профессионализмом, обладал обостренным чувством собственного достоинства, не боялся угроз и с презрением относился к смерти.
Едва он занял новый пост, как получил от пандитов такой же точно ультиматум, какой был отвергнут судьей Тейлором, и в той же самой форме. Несомненно, служба слежки и информации действовала у них безупречно!
Судья Нортон, настроенный по-боевому, приказал в ответ выставить в своей гостиной записку, кинжал и шарф, обнаруженные утром у изголовья его кровати, и со смехом, словно некие забавные вещицы, показывал их слугам. Чтобы лишний раз продемонстрировать таинственным и грозным противникам, что не боится их, он распорядился перевести Бессребреника в карцер и заковать.
Узника приковали к стене каземата сразу двумя цепями: одна шла к железному кольцу на ноге, другая — к стальному поясу. Ходить по камере было нельзя: длины цепей — около четырех метров — едва хватало на пару шагов. Бессребреник отнесся к варварской акции с деланным безразличием. Но в душе у него все кипело, он люто ненавидел своих обидчиков и твердо решил отомстить им.
Сидя в полумраке, так как свет в карцер проникал лишь через узкое зарешеченное окошко, он и не подозревал, какой радостный сюрприз ожидает его. А между тем не прошло и двух часов после водворения пленника сюда, как дверь отворилась и вошли тюремщик-европеец и слуга-индус с чашкой риса и мясом, уже нарезанным на мелкие куски, — с тем чтобы заключенный мог обойтись одной деревянной ложкой. По знаку тюремщика, строившего из себя важного белого господина и не допускавшего и мысли о том, что смог бы и сам принести все это, слуга положил еду на пол, после чего оба, как всегда не сказав ни слова, удалились.
Оставшись один, Бессребреник уселся поудобнее, поджав под себя ноги, как это делают не только на Востоке, но и в Европе — правда, в последнем случае лишь портные. Стараясь не обращать внимания на стеснявшие его движения цепи и успокаивая себя тем, что на войне как на войне, он зачерпнул ложкой рис, аппетитный на вид и приготовленный, в чем тотчас убедился, довольно вкусно, и, как человек, которому некуда спешить, стал есть чинно и не спеша, пытаясь продлить удовольствие.