— Для меня много значит оценка старейшего деятеля национал–социалистской партии, — сказал Кертнер еще почтительнее.
— Это в полном смысле слова золотой значок, — «Вильгельм Второй Гинденбург» благоговейно коснулся лацкана на пиджаке Теуберта, — он дает право на свидание с Адольфом Гитлером в любое время. — И обратился к Теуберту: — Герр Кертнер пользуется нашим полным доверием, и он знает, что в те страны, где ветры дуют не в нашу сторону, мы продаем и скорострельный картофель…
— Вы хотели сказать скороспелый? — спросил Кертнер, и все трое расхохотались.
— Ну вот, мы нашли общий язык! — сказал «Вильгельм Второй Гинденбург».
Да, с «Нептуном» начинают все больше считаться. Фирма попала в один ряд с самыми могущественными концернами, синдикатами, трестами и тоже приглашена завтра в советское посольство; русские устраивают прием для представителей деловых кругов в связи с приездом торговой делегации во главе с наркомом торговли.
«Где–то на рабфаке или в рабочем клубе их обзывали не иначе, как «акулы капитализма», — мимолетно усмехнулся про себя Этьен. — А в случае надобности мы величаем их «представители деловых кругов».
— Большевики явно хотят установить деловые контакты. Если у герра Кертнера есть желание, ему тоже будет вручен билет на прием в советское посольство.
Так хотелось принять приглашение, побывать в посольстве на Унтер–ден–Линден, услышать родную речь. Только раз в жизни он был в здании посольства, помнит просторный зал для приемов, столовое серебро, знаменитый сервиз из саксонского фарфора на пятьсот персон…
Но вдруг его увидит кто–нибудь из знакомых и узнает? В числе сотрудников военного атташе может оказаться бывший слушатель военной академии. Недоставало еще, чтобы кто–нибудь с радостным воплем: «Каким ветром?! Маневич, дружище, сколько лет, сколько зим!» — бросился ему на шею.
Нет, рисковано, будет просто мальчишеством отправиться туда с директорами «Нептуна».
Размышление заняло какую–то долю секунды, Кертнер, выслушав приглашение, уже почтительно поблагодарил и отказался. К сожалению, он занят. Завтра у него важное свидание с асом германского спортивного пилотажа.
Вильгельм Теуберт любезно вручил Кертнеру свою визитную карточку и пригласил посетить его контору в любое удобное для гостя время. Может быть, «Эврика», помимо поручений, столь блестяще выполняемых для фирмы «Нептун», согласится на тех же условиях представить в Италии и его фирму? А директор–распорядитель «Нептуна», стоявший рядом, не возражал, даже уговаривал принять предложение.
По–видимому, герру Кертнеру небезынтересно знать, что в фирме Теуберта работают только люди, преданные рейху, исповедующие национальные идеалы. Теуберт уверен, что герр Кертнер найдет единомышленников среди сотрудников фирмы.
Кертнер поблагодарил за интересное предложение. Он непременно зайдет, когда вернется через неделю в Берлин. Завтра по приглашению директора–распорядителя он отправляется в Гамбург, Бремен, Осло и Кенигсберг, чтобы поделиться опытом своей работы с коллегами, работающими в тамошних отделениях фирмы «Нептун».
Вот и хорошо, пусть герр Кертнер попутно наведается в норвежский филиал «Центральной конторы ветряных двигателей», ознакомится с работой в условиях севера. Казалось бы, двигателю все равно, какой ветер приводит его в движение — холодный или знойный. Но система смазки и правила эксплуатации совсем другие, есть немало тонкостей.
Теуберт осведомился — не пугают ли герра Кертнера морские путешествия в штормовую погоду. Тот ответил, что к сожалению, его родная Австрия, от которой отторгли даже Триест, остается пока сугубо сухопутной страной. Но, право же, не все австрийцы отличаются водобоязнью и страдают от морской болезни. Он верит, что Австрия когда–нибудь приобщится к великой морской державе.
Его намек на желанный аншлюс был достаточно прозрачен, собеседники поняли его с полуслова…
После ужина заиграл салонный оркестр. Сотрудники помоложе приглашали на танцы величественных фрау, увешанных ювелирными изделиями. Герр Кертнер отличал настоящие бриллианты от фальшивых, но сегодня вечером он не увидел ни одной стекляшки. Уже во второй раз оркестр сыграл модный фокстрот «Паприка» и танго «Ночь в Монте–Карло», — кинематопраф принес этим мелодиям всемирную известность.
Выйдя из ресторана, Кертнер, отказался от автомобиля дирекции, не сел в таксомотор. Он решил пройтись перед сном по опустевшему, притихшему Берлину. К тому же два–три бокала рейнского оказались, по–видимому, лишними, в голове слегка шумело.
7
К ночи рекламный румянец столицы слинял. Почти все фонари потушены рачительной рукой бургомистра, — в Берлине жили экономно, а еще больше старались показать: после того как у Германии отобрали колонии, здесь вынуждены экономить и отказывать себе буквально во всем.
Этьен прошел по Тирпицуфер, в самый ее конец, прошел мимо громоздкого, мрачного четырехэтажного дома No 74/76; здесь помещается абвер.
За какими темными окнами — кабинет адмирала Канариса?
В стороне остался Ландверский канал. Этьен поравнялся с большим темным зданием. У парадного подъезда, у ворот прохаживались шуцманы. Хотя Этьен стоял на противоположном тротуаре, он прочел вывеску у освещенного подъезда: «Союз Советских Социалистических Республик. Полпредство». Кто–то подъехал в «газике» и вошел в здание.
Этьен тоскливо поглядел и зашагал к Тиргартену.
Он шел по набережной вдоль парапета, глядя на темную воду канала, покрытую рябью. Остановился и вгляделся в свое отражение на воде, высвеченное одиноким фонарем…
И ему представилась такая же ночная, взъерошенная весенним ветром вода в Москве–реке. Плывут одинокие льдины. Дворник в тулупе и треухе скалывает лед на набережной. Звонкая капель.
По набережной идут Этьен и Старик. Оба в форме двадцатых годов остроконечные шлемы, шинели с «разговорами». У Старика на петлицах три ромба.
Старик отстает на несколько шагов от Этьена, критически приглядывается к его походке.
— А тебе пора отвыкать от строевой выправки, — говорит Старик строго.
— Стараюсь, Павел Иванович. Не получается.
— Отвыкнешь. И фрак научишься носить. И цилиндр. — Старик остановился. — А вот притворяться в чувствах потруднее.
— Ну и дела, — ухмыльнулся Этьен. — Позавчера — комиссар бронепоезда. Вчера — слушатель академии. Сегодня — летчик. А завтра — коммерсант? Этьен попробовал сменить походку на более свободную. — Ну как?
— Чуть–чуть лучше, — подбодрил Старик и продолжал серьезно: — Ты и завтра останешься летчиком. Летчиком свободного полета! Ты должен будешь видеть дальше всех и немножко раньше, чем увидят другие. И коммерсантом ты станешь не простым. — Старик рассмеялся и хлопнул Этьена по спине. Бальзаковский банкир Нюсинжен — щенок по сравнению с твоим коммерсантом!.. — Старик помолчал и спросил потеплевшим голосом: — Сколько дочке?
— Два года.
— А Наде сказал? Командировка длительная.
— Она согласна.
— Длительная и опасная… Может, еще раз обдумаешь?
— Я обдумал еще семь лет назад. В восемнадцатом. Когда вступал в партию…
Подошел шуцман, подозрительно пригляделся — не собрался ли ночной прохожий топиться? Слишком долго смотрит в воду.
Легкая усмешка мелькнула на лице Этьена, и он пошел дальше.
Навстречу ему, пристукивая деревянной ногой, шел по аллее пожилой солдат в кителе, с крестами и медалями времен Вильгельма.
— Гуте нахт, майн герр.
— Гуте нахт.
«Этот доковыляет до дома, снимет на ночь протез, чтобы культя его отдохнула, — невесело подумал Этьен. — А я и во сне не смею забыть, что я Кертнер».
Едва войдя в сад, он присел на скамью, снял шляпу и подставил лоб теплому ветерку, который доносил дым из печных труб.
В Берлине еще топили; здешний климат — не чета миланскому…
Ему не следовало сегодня пить на банкете, но прослыть неучтивым, стать белой вороной… Не станет же он жаловаться благосклонному к нему «Вильгельму Второму — Гинденбургу» на плохое самочувствие?
Только Тамара и Гри–Гри знают, что с конца зимы у него сильно колет в боку, а во время поездки с секретными материалами из Парижа в Цюрих с ним случился в поездке обморок. Позже он узнал, что во время обморока не выпустил из рук своего чемоданчика. И сегодня «скромный товарищеский ужин» едва не довел его до обморочного состояния — слишком большое нервное напряжение.
Размышлениям в тишине мешал мусорщик, который топтался где–то рядом на дорожке, усыпанной гравием, и в такт своим шагам шваркал метлой, потом приблизился вплотную к скамейке, с жестяным грохотом открыл и закрыл ящик для мусора — наводил в Тиргартене ночной орднунг:
— Вы сели на чужую скамейку.
— Разве здесь требуется плацкарта?
— Скамейка только для евреев. Если вы ариец, то…
— Откуда мне было знать? — Этьен лениво встал. Он знал, что для евреев здесь в скверах и парках возле мусорных ящиков выделены скамейки ядовито–желтого цвета. — Ночью все скамьи серы. Темно здесь…
— Берлин живет очень экономно.
Этьен кивнул мусорщику, надел шляпу и поднял воротник.
Ему не было холодно, но он продрог сердцем. Он в равной степени чувствовал себя сегодня трагически одиноким и в ресторане «Валькирия», и на скамейке в Тиргартене…
Кертнер выехал из Берлина утренним поездом. В кармане у него лежало письмо в контору пароходства «Нептун» — Бремен, Фрейхафен, 1.
Ходили слухи, что оба «Нептуна» — заводы и пароходство — близкие родственники, но Кертнер ничего не знал об их взаимоотношениях. Он знал только, что «Нептун» — большая пароходная компания, чьи пароходы «Гестия», «Геркулес», «Рейнланд» и еще четвертый, названия которого не успел выяснить, обслуживают регулярную линию Бремен — порты Испании.
Пароходы «Нептуна» совершают также навигацию по Немецкому морю. Кертнеру заказана каюта первого класса от Гамбурга до Осло на небольшом, но быстроходном пароходе «Нибелунг».
До отплытия «Нибелунга» оставалось почти двое суток, но Конрад Кертнер не был этим раздосадован. Он поселился в Гамбурге в отеле «Четыре времени года». Каждый раз, когда он проходил по берегу Большого Альстера, он имел удовольствие любоваться флагом пароходства «Нептун»; там на набережной в пестром соседстве полощутся флаги всех германских пароходств.
Кертнер жил в фешенебельном отеле, а много часов провел в порту, на крикливой и злачной улице Реппербан. Не сразу удалось ему найти в игорном притоне одного старого знакомого, с которым еще водил дружбу радист «Фридрих Великий», передать привет от Ингрид, а взамен получить несколько радиодеталей, без которых «Травиата» может лишиться всего колоратурного сопрано.
Кертнеру легко было сойти за старожила этих мест, он не забыл «платтдейч», — жаргон гамбургских портовиков…
Приближаясь к Норвегии, «Нибелунг» долго лавировал в хаосе островков, долго шел по узкому фиорду, который глубоко вдается в материк. Фиорд кишмя кишел яхтами, а чайки стлались над водой, как метель.
Для порядка Кертнер представился в австрийском посольстве. Еще до обеда он ознакомился с норвежским филиалом «Нептуна», с географией и оборотом фирмы и даже успел принять участие в испытаниях какого–то аккумулятора. Однако не только ради своей деловой репутации приехал Кертнер в Норвегию: он привез с собой весьма крупную сумму рейхсмарок.
Формально говоря, будучи в Германии, он мог перевести рейхсмарки на текущий счет «Эврики» в итальянском «Банко ли Рома» и на свой личный счет в «Банко Санто Спирито». Но подобный перевод расценивался тогда в Германии как непатриотический поступок. Подлинный патриот не позволит себе ухудшать валютный баланс рейха, саботировать усилия, направленные к укреплению рейхсмарки, подрывать экономику фатерланда. Можно было не сомневаться, что о таком крупном переводе за границу сразу узнают где следует, — существует специальный финансовый сыск.
Везти же рейхсмарки с собой в Италию Этьен тоже не мог. Ни в одном итальянском банке не должны знать о немецком происхождении столь крупной суммы.
Что оставалось делать? Следовало оформить перевод в итальянский банк из любой страны, только не из Германии.
Норвежский банк оказался весьма удобным посредником. Вся операция заняла не больше получаса: рейхсмарки трансформировались в норвежские кроны, которые на днях будут переведены на валютный счет Кертнера в миланской конторе «Банко Санто Спирито»…
После обеда Кертнер направился с рекомендательным письмом Теуберта в норвежский филиал «Центральной конторы ветряных двигателей». Управляющий ждал гостя. Видимо, он получил от Теуберта еще и телеграмму, потому что его общительность и предупредительность выходили за рамки ординарной любезности. Управляющий рассказал о том, что в ближайшие месяцы ожидается значительное увеличение оборота фирмы и, хотя летний сезон еще впереди, они нашли нужным разослать по многим адресам следующее письмо:
«Многоуважаемый друг нашей фирмы! Начало летнего сезона поставит перед Вами вопрос о пополнении Ваших складов. Наш ответственный сотрудник, только что возвратившийся из Германии, привез выгодные предложения различного рода, которыми Вы, безусловно, заинтересуетесь. Мы были бы Вам весьма обязаны, если бы Вы нас посетили в ближайшие дни.
В ожидании Вашего посещения остаемся с германским приветом. Хайль Гитлер!
(П о д п и с ь)».
Кертнер сделал управляющему комплимент: готов учиться у норвежского филиала деловой оперативности! Он обязательно разошлет такое же письмо своим наиболее солидным покупателям.
Пароход в Кенигсберг отправлялся лишь завтра вечером, и таким образом у Кертнера оказался свободный день. Он с чувством облегчения мог посвятить его прогулке по Осло. Он правильно решил трудную задачу с норвежскими кронами и рейхсмарками, потерявшими в весе.
Не торопясь шел он по Драмменсвейен, и ему нравилось, что каждая из поперечных улиц одета в неповторимый зеленый наряд. Он пересек улицы, сплошь обсаженные то елями, то березами, то каштанами, то соснами, то липами. Он слышал, что в Осло отлично вызревают яблоки, груши и помидоры. «Вот что значит Гольфстрим! Осло на одной параллели с нашим Ленинградом, ничуть не южнее».
У Национального театра, где стоит памятник Ибсену, он спустился в метрополитен. Снаружи к вагонам метро приделаны зажимы для лыж, в это время года ненужные.
В Осло всего несколько подземных станций, а затем поезд вынырнул из тоннеля и через десяток километров вскарабкался на макушку горы Холменколлен. Там высится трамплин для прыжков на лыжах, пользующийся мировой известностью. Но весенним днем здесь было пустынно, скучно, и тем же метропоездом Кертнер вернулся в город. Сошел на площади Валькирий, его отель по соседству.
Вскоре появился агент из бюро путешествий, они сели на извозчика, который церемонно приподнял свой цилиндр, и поехали в порт. В Кенигсберг, в штормовое море, уходил пароход той же компании «Нептун».
Встреча в восточно–прусской конторе фирмы, завтрак в кабинете управляющего, поездка на верфь в заливе Фриш–хаф, техническая дискуссия вперемежку с воинственными речами.
Здесь, в столице Восточной Пруссии, настроены еще агрессивнее, чем в Берлине. Все задыхаются без жизненного пространства, у всех на языке это самое «лебенсраум», все жаждут реванша и одобряют вступление вермахта в демилитаризованную рейнскую зону. В Кенигсберге находится «Институт по изучению России». «Вот бы посидеть там на инструктивных беседах», мелькнула шальная мысль.
Все главные улицы, площади, учебные заведения названы именами военных. Памятники только военным, исключение составляют Шиллер и Кант. Этьен смотрел на бронзового Шиллера, и казалось — поэту неловко стоять в штатной одежде и в штатской, на вытяжку, позе в компании вымуштрованных соседей в городе, где дансинги, казино и публичные дома — отдельно для офицеров и для солдат. В пивных, сосисочных и кафешантанах по команде орут фашистские песни и кричат: «Хайль!» На вывеске у мужского портного намалеваны только мундиры, на вывеске у шапочника — военные фуражки, на вывеске парикмахера — рекламный красавчик, выбритый до розового глянца, прилизанный и с нафабренными усами, он также в военной форме.