Но этим планам не суждено было сбыться. В октябре «горянка Мэри», как называл ее Бернс в своих стихах, скоропостижно скончалась от тифа, а Роберт неожиданно для себя стал знаменитостью. Его сборник «Стихотворения, написанные преимущественно на шотландском диалекте», изданный в августе 1786 г., понравился читающей публике. Половина тиража в 600 экземпляров разошлась по подписке, остальные были раскуплены в течение нескольких недель. Причем его поэзией заинтересовались не только знатные господа, но и простолюдины: не было пахаря, не было работницы, которые не отдали бы свои заработанные гроши за скромный томик стихов Бернса. Настолько грели их душу такие строки:
Так в одночасье к Бернсу пришла слава. Поэтому вместо Ямайки в ноябре Роберт отправился в Эдинбург, куда его пригласили «Каледонские охотники», члены влиятельного клуба для избранных. Они же взяли молодого поэта под свое покровительство, провозгласив его «Бардом Каледонии».
Эдинбургская знать настолько увлеклась молодым поэтом, что стала усиленно приглашать его в свои аристократические гостиные. Для них он был экзотической диковинкой, этаким романтическим поэтом-хлебопашцем. Но Бернс, прекрасно понимавший, что «в кругу вельмож поэт-плугарь — престранное явленье», знал себе цену и в светском обществе держался в высшей степени просто и непринужденно.
«Я был мальчик лет пятнадцати, — вспоминал о поведении и внешнем виде поэта другой великий шотландец, Вальтер Скотт, — когда Бернс приехал в Эдинбург. Я видел его среди знаменитых литераторов. Конечно, мы, мальчики, сидели в сторонке и молча смотрели и слушали… Он был коренастый, простой поселянин, гораздо более массивный, чем его представляют на портретах. Глаза у него были большие и черные, и когда он говорил с жаром о чем-нибудь, они сверкали буквально точно уголья. Подобных глаз я положительно никогда не видывал. В Эдинбурге за ним очень ухаживали».
Сразу же после выхода своего сборника Роберт познакомился с владелицей замка Дэнлоп миссис Фрэнсис Уоллес Дэнлоп, вдовой, воспитывающей 13 детей. Миссис Дэнлоп было уже под шестьдесят, но она живо интересовалась всем, что делалось на свете, много читала, переписывалась с выдающимися литераторами и даже сама писала стихи. Стихи Бернса ее покорили. И она отправила слугу с письмом к поэту, которое стало завязкой многолетней дружбы и самой откровенной переписки. «Своему дорогому другу», как Роберт называл в письмах миссис Дэнлоп, он доверял все подробности мимолетных интрижек с женщинами.
А их было немало. И божественная Элиза Барнет, дочь лорда Монбоддо, хрупкая, серьезная девушка, чья игра на арфе доставляла Бернсу истинное наслаждение. И герцогиня Гордон, знаменитая красавица, украшение светского общества Эдинбурга. Имевшая легкий и веселый нрав, 37-летняя герцогиня могла танцевать до утра, пить вино, не пьянея, и обыгрывать в карты самых завзятых игроков. Эдинбургский высший свет обожал ее, прощал ей все шалости, гордился тем, что и при дворе в Лондоне она была первой дамой, что сам король — мрачноватый, унылый и болезненный человек — оживал при ее появлении.
Разве могла она пропустить мимо своего внимания эрширского земледельца-поэта? Наверняка и статью Генри Маккензи о нем прочитала, в которой говорилось, что этот «Богом наставленный пахарь из своей нищеты и невежества взирает на людей и нравы с необычайной проницательностью и пониманием». А встретившись с ним на одном из балов, герцогиня просто пришла в восторг — и хорош, и молод, и беседует мило, даже весьма кстати вставляет в разговор французское слово. Всю ночь танцевала герцогиня с поэтом под возмущенный ропот знатных эдинбургцев. Прощаясь, Бернс наклонился к герцогине и поцеловал ее руку в перчатке. Это была неслыханная фамильярность. Но герцогиня, улыбнувшись, бросила небрежно окружающим: «Ваш пахарь совсем вскружил мне голову!»
Однако цену себе Бернс знал. Весь Эдинбург повторял историю о том, как Роберт повел себя, когда ему принесли приглашение от молодой избалованной дамы, которая сообщала о том, что ждет мистера Бернса к себе на вечер и надеется, что его приход развлечет гостей, созванных специально для встречи с ним. Прочитав это письмо, Роберт сказал лакею, который ждал ответа, что придет и развлечет гостей его хозяйки только в том случае, если она пригласит для развлечения своих гостей еще и дрессированную свинью, которую показывают на базарной площади.
В июне 1787 г. Бернс приехал в Мохлин — нужно было помочь матери деньгами, да и двое ребятишек без отца явно скучали. Слава не вскружила ему голову, и он оставался таким же простым и веселым парнем. Но изменилось отношение к нему горожан. Ведь теперь Роберт был не бедным хлебопашцем, а знаменитым шотландским поэтом, к тому же с деньгами. Отец Джин Армор тоже изменил свое мнение о Бернсе. Он уже был не прочь видеть его зятем. Старик Джордж даже дал дочери ключ от спальни, чтобы Роберт и Джин «отметили счастливую встречу».
Правда, теперь уже сам Роберт не хотел жениться. Сказалась гордая и страстная натура: его по-прежнему душила боль и обида на Арморов. Но с Джин время от времени он встречался. Как ни старался ее забыть, не мог, его словно влекла к ней какая-то непреодолимая сила. Обида не забывалась, но и любовь не проходила.
Осенью Бернс снова уехал в Эдинбург. И одной из причин отъезда было появление на свет еще одного маленького Роберта (Клоу). Эдинбургская служанка Пегги Камерон, родившая ребенка от Бернса, подала на него в суд, и ему снова (в который раз!) пришлось каяться в своих внебрачных связях.
Впрочем, не всегда Роберту сопутствовал успех в любовных делах. Были и разочарования, как, например, с мисс Маргарет Чалмерс. Кареглазая, изящная Маргарет очень нравилась Бернсу. Ее отец, небогатый фермер, дал дочери хорошее образование, не превратившее ее, однако, как других эдинбургских девиц, в светскую жеманницу. С ней Бернс чувствовал себя просто, непринужденно и даже написал для нее веселую песенку, где говорилось о ее грациозной фигурке, тонком личике и добром, чистом сердце. Одно время Бернс совсем уже хотел жениться на Маргарет, но та предпочла ему богатого банкира.
Затем была короткая, но очень страстная связь с Мэй Кэмерон, следствием которой стало появление на свет второй незаконнорожденной дочери Бернса.
Необычно сложились отношения Роберта с образованной замужней дамой Нэнси Мак-Лиоз, которая сама воспитывала двоих детей, а ее беспутный муж, адвокат Джеймс Мак-Лиоз, жил на Ямайке, не заботясь о семье. Красавица Нэнси, увлекающаяся литературой и любившая поэзию, узнав о «неотразимом» поэте, решила во что бы то ни стало познакомиться с ним. И она добилась своего во время одного из званых обедов. Бернс был приятно поражен, увидев хорошенькую белокурую женщину с голубыми глазами. Он весь вечер ухаживал за ней и договорился, что навестит миссис Мак-Лиоз во время вечернего чая.
Однако в тот день, когда Роберт должен быть встретиться с Нэнси, он серьезно повредил колено и не смог прийти на свидание. И тогда между молодыми людьми завязалась оживленная переписка. Каждый день они писали друг другу романтические послания, в которых Нэнси называла себя «Клариндой», а своему поклоннику придумала еще более пасторальное имя — Сильвандер. Это были страстные, безумные письма — на десяти, пятнадцати страницах каждое, с признаниями, взаимными упреками, сетованиями на горькую судьбу, препятствующую воссоединению двух любящих сердец.
Наконец они встретились, но и эта встреча не принесла желанного успокоения. Кларинда по-прежнему страдала из-за неясности их отношений, трепетала от страха, боясь огласки их любовной связи, когда поздним вечером осторожно выпускала своего обожаемого Сильвандера из своего дома. Хотя поэт и убеждал ее, что ничего дурного они не делают, их встречи «не преступают границ дозволенного». Правда, эти границы для Бернса всегда были несколько размыты.
Клятвы, слезы, «небесное счастье» и горькое раскаяние — все было в этом коротком, но страстном романе. Кларинда знала о Сильвандере все: он рассказал ей о Джин, о своих незаконнорожденных детях. Она вышивала рубашечки для крошки Бобби и возмущалась поведением Джин. «Отречься от вас, — писала она Бернсу, — нет, эта милая девушка либо ангел, либо дурочка!»
А «милую девушку» в это время родители выгнали из дому: не сумела женить на себе Роберта, снова ждет от него ребенка — пускай теперь расплачивается за все сама. Джин приютила у себя на мельнице супружеская чета Мьюр, сочувствующая бедственному положению молодой женщины.
Роберт узнал об этом из письма, которое отправили ему в Эдинбург родные. И он, еще вчера клявшийся Кларинде, что будет любить ее вечно, решил отправиться домой. Расставаясь с Клариндой, он обещал ей писать ежедневно, клялся, что будет ее боготворить и помнить о ней всегда, но та уже понимала, что пути их расходятся.
В Мохлин Бернс приехал в конце февраля 1788 г., успев посетить по дороге свою близкую приятельницу миссис Дэнлоп. Джин он застал в плачевном состоянии — подурневшая до неузнаваемости, робкая и растерянная молодая женщина была на последних месяцах беременности, которую очень тяжело переносила. В марте она родила девочек-двойняшек, одна из которых прожила всего 10 дней, а другая — 15. Судя по всему, Бернс сразу признал ее своей женой, хотя оглашение состоялось только в мае, а церковный суд утвердил их брак лишь 5 августа. Таким образом, Джин стала единственной законной женой Бернса. Причем тогда же он высказал любопытную, отнюдь не сентиментальную точку зрения на брак. Ее суть сводилась к следующему: «Иметь под рукой женщину, с которой можно спать, когда только ты этого захочешь, не рискуя получить до конца жизни это проклятие — незаконнорожденных детей… Вот вам очень солидная точка зрения на женитьбу». Однако сам он, как показала его недолгая жизнь, совершал поступки, совершенно противоположные той теории, которую проповедовал.
После женитьбы чета Бернс поселилась в Эллисланде, где Роберт взял в аренду ферму. К лету 1789 г. стало ясно, что в ближайшем будущем ферма дохода не принесет, и в октябре Бернс по протекции получил должность акцизного инспектора в своем сельском районе. С работой он справлялся неплохо, и через год его перевели в Дамфрис. Бернс отказался от аренды фермы, и с тех пор семья жила только на жалование акцизного инспектора.
И все-таки — какая ирония судьбы! Вольнолюбивый поэт, страстно воспевавший в своих стихах свободу и безудержную удаль, был обязан вести себя как образцовый служащий его величества короля Георга III. По долгу службы ему частенько приходилось объезжать всю округу в 200 миль, чтобы проверить, аккуратно ли платят сельчане налоги и не скрывают ли они незаконные доходы от казны!
Но если служащим Бернс хотя бы пытался быть образцовым, то в супружеской жизни постоянством отнюдь не отличался. Ибо, по его же словам: «Любви не знавший дуралей достоин сожаленья».
Зато Джин была прекрасной женой, верной, преданной, она стала хорошей хозяйкой и матерью (Джин родила десятерых детей, четверо из которых умерли в младенческом возрасте). Она безмерно восхищалась своим умным мужем и прощала ему все его романы и любовные связи.
Справедливости ради надо сказать, что Бернс не раз собирался «вступить на стезю добродетели», но таким уж создал его Творец — влюбчивым во всех хорошеньких девушек, с которыми сталкивала его судьба. На свою беду Роберт ничего не умел скрывать, и о его увлечениях сразу же узнавал весь свет — из стихов, из писем, из его собственных рассказов.
И никто так откровенно, с таким восторгом не воспевал любовь, как Бернс! Он умел покорить женщину остроумием, восторженными комплиментами и конечно же очередной любовной песней. Так случилось и с Анной Парк — красивой, беспечной, веселой девушкой, с которой Роберт познакомился, когда Джин с детьми уехала погостить к родным. Роберт честно предупредил ее, что никогда не оставит Джин и детей. На все его доводы Анна отвечала смехом, бросалась ему на шею — и не уходила из его комнаты до утра. И снова Бернс влюбился, и снова появилась прекрасная песня, где говорилось о «золотых кудрях Анны».
В конце апреля 1791 г., когда Джин кормила их новорожденного сына Вильяма, Роберт рассказал жене, что Анна умерла от родов и что у ее родных осталась крохотная девочка, его дочка, такая же черноглазая, как все их дети. На что Джин сказала мужу, чтобы тот привез девочку к ней, она выкормит обоих детей.
Девочку назвали Элизабет, Бетси. Она выросла красивой, умной, вышла замуж за хорошего человека, ткача Томсона, родила ему семерых детей. О Джин она говорила одному из первых биографов Бернса: «Добрей и ласковей ее не было человека на свете…»
Джин редко бывала где-либо с Робертом. Утешение и отдохновение от трудов он искал в другом обществе. Едва открылся театральный сезон в Дамфрисе, как он тут же увлекся примадонной театра очаровательной мисс Луизой Фонтенель. Бернс старался не пропускать ни одного спектакля с участием прелестной актрисы. Он посылал ей стихи с комплиментами, а если не мог попасть в театр из-за неотложных дел, писал: «О, как завидна ваша участь! Вы сейчас будете играть…. Но, радуясь с теми, кто радуется, не забудьте поплакать с теми, кто плачет, и пожалейте вашего печального друга Роберта Бернса».
Можно только поражаться сексуальной энергии поэта, умудрявшегося заводить сразу два, а то и три романа, добросовестно выполнять обязанности акцизного инспектора, писать стихи, гулять с друзьями в тавернах и еще думать о своих детях — законных и незаконных. Не успела в его жизнь войти Луиза, как следом за ней появилась молодая англичанка Мария Бэнкс Риддел, дочь губернатора одной из колоний, талантливая, остроумная женщина, с легким, непосредственным характером. Муж Марии, избалованный красавец Вальтер Риддел, отвез свою юную жену и новорожденную дочку в Шотландию к брату и совершенно ими не интересовался, вечно разъезжая по каким-то финансовым делам. Мария, очень любившая поэзию, была поражена, встретив в глухой шотландской провинции «настоящего поэта» — и какого! К тому же он оказался превосходным, остроумным собеседником и одним из образованнейших людей в округе!
«В нем было какое-то необъяснимое колдовство», — писала Мария впоследствии и, вероятно, ни с кем из друзей Бернс не был так откровенен и задушевно прост, как с ней. Он посылал ей свои новые стихи, сопровождая их маленьким письмом. «Что скажешь о них Ты — мой первый и прелестнейший критик?» — спрашивал он и подписывался: «Твой навеки».
Бернс неизменно сопровождал Марию в театр, иногда негодуя на то, что вокруг нее вертится слишком много молодых офицеров. Он даже настоял на том, чтобы кроме него и Марии в ложе больше никого не было. «На таких условиях и при такой капитуляции я согласен, чтобы моя некрасивая, обветренная, деревенская физиономия стала предметом украшения вашей ложи», — писал он ей.
Удивительно, но Марии Риддел, которая была очень дорога ему, Бернс почему-то не посвящал любовных стихов, кроме, пожалуй, довольно банальных поздравлений с днем рождения. На поэтические любовные откровения гораздо больше его вдохновляла дочь одного из окрестных фермеров, семнадцатилетняя синеглазая белокурая девушка. Он обращался к ней по-отечески нежно, называя свою очередную музу «Хлорис». К ней обращены его знаменитые песни «Малютка в локонах льняных», «Крэгберский лес» и другие.
Между тем во Франции уже вовсю пылал пожар революции, которую свободолюбивый Бернс принял с необыкновенным энтузиазмом. В Шотландии власти начали расследования относительно лояльности государственных служащих. И тут оказалось, что Бернс вольнодумец, что он отправил во Францию четыре мортиры в помощь бунтовщикам, что он позволяет себе всяческие вольные речи, тосты и тому подобное. К декабрю 1792 г. на Бернса накопилось столько доносов, что в Дамфрис прибыл Главный акцизный Уильям Корбет, дабы лично провести дознание. Стараниями Корбета дело замяли, но Бернса обязали впредь речей крамольных не произносить.