— Хо-хо-хо… — загрохотал по комнате веселый смех, вызвав у Скибы пунцовую краску стыда.
— Оно, конечно, — проговорил смущенный Скиба, — это одна брехня да бабьи балачки, однако же своего достигает. У нас вон низовые — первые контры. С их хуторов, кажись, ни одного в Красной Армии нет.
— Ничего. И они придут. Пусть на них еще немного атаманы с генералами поездят, и они раскумекают, что к чему.
— Верно. Еще как раскумекают. Уж и так недолго. Вон у нас как в бой, так есаул с вахмистром позади сотни идут.
— Чего так? — не понял Шевкопляс.
— Страшатся. — И, вспомнив расстрел красноармейцев, удары Дудько, свой арест и смерть Николы, Скиба крепко стиснул зубы.
— Чего ты, Панас, или что припомнил?
— Так, товарищ начальник, вспомянул про друга, что утонул… Ровно кто углем горячим по сердцу провел. Хоть бы довелось сквитаться.
— Сквитаемся, браток, не печалься. Еще так сквитаемся, аж дым пойдет. У меня у самого, кадюки, на хуторе брата порубали. Так посекли, и не узнаешь. Ну, да ладно, для квитов времени еще хватит.
Через час после того как Скибу опросил начальник штаба дивизии, бывший подполковник царской армии, Скиба вместе с отходившими под прикрытием бронепоезда обозами направился к станции Гумрак, где стоял запасный эскадрон кавалерийской дивизии Буденного и откуда время от времени получали пополнение полки.
Когда обозы отошли довольно далеко от хутора Коваля, до них стали доходить частые удары пушек и еле слышная, то и дело прерывавшаяся дробь пулеметов.
— Бьются, нет им покоя. Все лезут вперед, гады, — недовольно сплюнул возница и, повернув голову к лежавшему на телеге Скибе, сказал: — Не бойсь, шевкоплясова стальная не выдаст.
Сбоку от обозов медленно шагало прикрытие, а в стороне полз охранявший их бронепоезд.
ГЛАВА XI
«Цветная» дивизия, расположившаяся на двухдневный отдых в районе станции Медынь, внезапно получила приказ переброситься на мобилизованных по всей округе подводах на юго-запад от стоянки и, пройдя за ночь более пятидесяти верст, занять село Медвежье, чтобы перерезать путь отходившим на Изюм красным войскам. Ночью, едва над степью опустилась темнота, на сотнях мобилизованных фургонов и повозок выступил в поход 2-й дроздовский полк. Спустя полчаса вслед за ним потянулись остальные. Бесконечная лента обозов, артиллерии и пехоты, нарушая безмолвную тишину, текла через степь, чтобы до рассвета занять село Медвежье.
С того памятного дня, когда прапорщик Клаус впервые открыл огонь из пулемета и обстрелял конный разъезд красных, в ожесточенных боях прошло недели две. Неуверенность и бессилие, на минуту охватившие Клауса, оставили его, но на их место явилось новое, еще более сильное и гнетущее чувство тоски. Вспоминая эти две недели, Клаус понял, как нелепы были его мальчишеские мечты о боях, романтические бредни о бранных подвигах. Там, в тепле и покое, война казалась ему торжественным рыцарским поединком, веселым турниром, в котором освободители-добровольцы побеждали погрязших в грехе и насилиях красных. Ему рисовались богатые города, которые под звон колоколов, восторги населения освобождают они, принимая как приятную дань счастливые улыбки и поцелуи устилающих им путь цветами женщин.
Увы… Война оказалась совсем иной. Яркие снопы огня взлетали к небу над жалкими деревнями. Не сказочные красавицы, а жалкие, дрожащие от страха мужики встречали их. Смерть, голод, увечья, вши и усталость вместо цветов устилали их путь. Клаусу до слез было жаль оставленной им спокойной жизни. Он вспоминал безмятежные дни в родном городке, мать, Соню. И тяжелая тоска по утраченному охватывала его…
Ночь, подобно паутине, окутала спящую землю, и в ее колеблющейся тьме утонули обозы.
Прикорнув между пулеметом и спиной невидимого в темноте кучера-солдата, Клаус незаметно для себя задремал и сразу же опустился в мягкую, сладковатую истому, волной захлестнувшую его.
Движущиеся впереди повозки, храп и пофыркиванье коней, осторожные голоса солдат и сладковатый дым махорки кучера — все исчезло. Тачанка то натыкалась на идущих впереди и останавливалась, то резко срывалась вперед. Но ни толчки, ни ухабы, ни остановки не пробудили прапора.
— Господин прапорщик, господин прапорщик. Вас командир батальона требует к себе, — словно из другого мира донеслось до сознания Клауса. Поеживаясь от утреннего холодка и широко зевая, он открыл глаза.
Звезды уже слабее горели на начинающем сереть небе, край сгустившейся мглы был чуть подернут белизной. Впереди в серой полумгле неясно вырисовывались расплывчатые фигуры людей, недвижные фургоны и уныло приставшие кони. Где-то в стороне неуверенно мигали редкие огни.
— Скорее просят, господин прапорщик. Кабы не осерчали.
Клаус быстро вскочил с сиденья тачанки, спрыгнул на землю и хриплым от сна голосом произнес:
— Иду, где командир?
— Пожалуйте за мной, — из мглы ответил вестовой, и прапорщик скорее почувствовал, нежели увидел его. Стараясь не отстать, он поспешил за вестовым между стоявших орудий и фургонов, то и дело натыкаясь на лежащих прямо на земле людей.
По приказанию командира бригады полурота под командой штабс-капитана Геловани с приданными ей двумя пулеметами Клауса осталась охранять хуторок Карпушина и следить за скрещением проходящих здесь дорог на села Медвежье и Люшня.
Суетливый и чрезмерно любезный хозяин хутора проводил Клауса и Геловани в дом.
Проснулся, Клаус поздно. Старые отцовские часы, подаренные ему матерью перед отъездом в училище, показывали девять, когда он открыл глаза и, разнеженный покойным сном, чистой постелью и сознанием, что ему не надо никуда спешить, сладко зевнул и от избытка приятных чувств улыбнулся глядевшему со стены портрету.
Тюлевые занавески на окнах, пестрая ткань на мягких стульях, круглое зеркало на комоде придавали комнате веселый и праздничный вид. На полу у самой кровати лежал бархатный, полустертый австрийский ковер.
— Долго спите, прапорщик, — входя в комнату, сказал штабс-капитан. — Я уже хотел будить вас.
— А что? Разве что-нибудь случилось?
— Да с нами пока нет, а вот там, у Медвежьего, как видно, идет не шуточный бой. — Подойдя к окну и с силою распахивая его, Геловани продолжал: — Слышите? Как бы скоро и до нас не докатилось.
Застегивая на ходу гимнастерку, Клаус быстро подошел к окну.
Издалека, из-за неясной линии горизонта, по земле низко и тяжело стлался густой гул. В нем было что-то зловещее.
— Неужели пушки? — широко открытыми глазами уставился прапорщик на Геловани.
— Конечно. И это с самого утра, не переставая. Воображаю, какой там идет кавардак. Это напоминает мне бой под Екатеринодаром в прошлом году. Что было, ужас… Сплошной рев. Ну, вы все-таки умойтесь да потом валите в столовую, закусите, пока есть время. Надо пользоваться каждой минутой.
Когда прапорщик наскоро умылся и пришел к столу, там уже сидело несколько человек дроздовцев. Хозяин с озабоченным видом прислушивался к гулу и, боязливо покачивая головой, спрашивал гостей:
— Не собьют ваших-то? Не дай господи, собьют, пропали тогда мы.
И он тревожно поглядывал в окна, недоверчиво слушая успокоительные фразы Геловани.
— Господа, аэроплан. Все во двор, по местам, — крикнул Геловани. — Спрятать людей за укрытием.
Пролетев над домом и сделав два больших круга, аэроплан снизился и почти вплотную подкатил к экономии. Из него вылезли два офицера, которых сейчас же окружили высыпавшие из-за прикрытий дроздовцы.
— Село за нами, но с северных высот красных сбить не удается, — говорил летчик, передавая запечатанный пакет штабс-капитану.
В пакете был приказ немедленно двигаться на хутор Карамыш.
Станция Карамыш, в прошедших боях дважды служившая местом ожесточенных схваток, очень пострадала от артиллерийского огня. Когда-то веселый хуторок был почти дотла разбит снарядами.
В молодой зелени побитых садов расположились дроздовцы. Чубатые донцы, держа в поводу коней, не спеша расхаживали по улочкам хуторка, уныло и безнадежно пытаясь набрести на съедобное среди опустевших и полуразрушенных хат.
— Чего шукаете-то? Здесь до вас небось не один полк проходил. Вишь, как развернули, — кивая на обгорелые руины, сказал один из пехотинцев.
— Дале некуда, как есть зруиновали… — печально оглядывая мертвый хутор, подтвердил донец, — видать, здесь дюже бились.
— Хватало, — закуривая, подхватил солдат.
Через дорогу, саженях в пятнадцати от них, среди молодой фруктовой поросли расположился офицерский взвод. Утомленные переходом офицеры вповалку лежали на мягкой, недавно напоенной дождем земле.
На окраине хутора были выставлены пулеметы, возле которых прохаживался командир роты.
— От Изюма на нас бронепоезд идет, большевистский. Через полчаса будет здесь, — доложил прибежавший вестовой.
Командир роты быстро, почти бегом, бросился к отдыхавшим в саду дроздовцам.
Улица хуторка заполнилась серыми фигурами, быстро перебегавшими в широкий яр, полукольцом окружавший станцию.
Позади семафора, в густой низкорослой зелени крыжовника, дулом вперед, прямо на железнодорожное полотно, были установлены два снятых с передков горных орудия, невидимыми стволами хищно стороживших еще свободный путь.
— Прапорщик Клаус, вы с двумя пулеметами и офицерским полувзводом займите двор станции и, как только артиллерия откроет по бронепоезду огонь, стреляйте по вагонам. Я с полуротой и остальными пулеметами буду из оврага обстреливать фланг, — командовал ротный. — Вы, сотник, — обратился он к ожидавшему своей очереди казачьему офицеру, — с вашим разъездом поддерживайте огнем остающуюся здесь офицерскую заставу. Помните, господа, будет позором и преступлением, если мы упустим бронепоезд. Уйти он не должен, ни в коем случае.
Люди быстро рассыпались по садам и оврагам. Клаус со своими пулеметами и офицерским полувзводом примостился у станции. Страха не было, взамен него было чувство тоскливого одиночества.
Он быстро окинул взглядом рассыпавшихся по двору офицеров, устанавливавших пулеметы и занимавших позиции.
— Господин прапорщик, гудит, уже близко, — услышал он внезапно около себя шепот, и над пулеметом поднялось напряженное лицо наводчика.
Впереди гудели рельсы, по которым, словно по гигантским струнам, полз набегающий шум подходившего к хутору бронепоезда.
Прапорщик чуточку приподнялся и быстрым шепотом приказал:
— Приготовьтесь. Без моей команды не стрелять!
Пулеметчики замерли в проломах стены. По двору, на корточках, пригибаясь и волоча винтовки, перебегали, прячась за камнями, офицеры.
Гул рос и приближался. Над холмами поднималось облако дыма, из-за пригорка медленно вырастала закопченная паровозная труба подходившего бронепоезда.
— Сергеев, ну-ка взгляните, дружок, не блестит ли орудие? Вам с фланга виднее, — прикрывая рукой рот, негромко крикнул артиллерийский капитан одному из дроздовцев.
— Куда там видно. Да вас теперь и в бинокль не рассмотришь. Так в зелени упрятались, что любо-дорого, — похвалил дроздовец.
— А все матушка германская война научила, — любовно похлопывая по стволу трехдюймовки, проговорил батареец.
Из зелени ветвей на расстилавшееся впереди полотно дороги и платформу полустанка смотрели два внимательных орудийных дула, мастерски замаскированных срубленными в саду деревцами и ветвями.
У орудий, в полной боевой готовности, ждали батарейцы, тщательно, не в первый раз выверяя прицел наведенных в упор на станцию пушек.
Вдруг капитан поднял голову и внезапно изменившимся голосом произнес:
— Да что там такое? Остановился он, что ли? — и, прячась в кустах, поспешно бросился к дороге.
Шум подходившего бронепоезда стих, потом опять застонали-запели рельсы, возник тяжелый, но теперь уже удаляющийся гул. Дымное облако над трубой закачалось и тоже стало уплывать назад.
— Уходит! — с отчаянием закричал ротный. — Заметил, видно, засаду. Да бейте, бейте же по нему! — завопил он.
И сразу же на дорогу из кустов высыпали прятавшиеся в засаде дроздовцы. Кто стоя, кто с колена, кто даже на бегу открыли частый огонь по быстро уходившему задним ходом бронепоезду.
— Да стреляйте ж из орудий, окаянные! — вопя и матерясь орал капитан.
Оба орудия беглым огнем стали бить по бронепоезду, но он, даже не отвечая на выстрелы, быстро уходил на север.
— Упус-ти-ли! Проморгали, мерзавцы! И кто это вылез, кто высунулся? Обнаружили себя, не смогли замаскироваться. Под суд отдам негодяев! — орал капитан, ясно понимая, что за упущенный бронепоезд в первую очередь придется отвечать ему.
— Да, Борис Иваныч, все было скрытно, ни один человек не появлялся. Видно, они получили приказ по рации, — оправдываясь, стали говорить офицеры.
Еще два гулких выстрела проводили быстро исчезавший за холмами бронепоезд.
— Проспали, прозевали, — чуть не плача от бесполезной ярости, простонал ротный.
Все стояли молча, с растерянными и смущенными лицами.
— Борис Иванович, верно, так и есть — они по рации получили приказ вернуться, иначе не могло и быть. У нас все было сделано отлично, — наставительно сказал артиллерист.
И Клаус, молча наблюдавший за капитаном, заметил, что тот с надеждой и удовлетворением кивнул головой.
— Пишите рапорт, а мы все присутствующие здесь господа офицеры подтвердим, что только случай спас красных от гибели, — еще раз подсказал артиллерист.
— Так точно. Именно случай, не будь у них рации или искрового телеграфа, каюк бы, — заговорили офицеры.
Капитан обвел всех глазами и уже спокойнее сказал:
— Благодарю, господа. Сейчас пошлю донесение штабу.
«И тоже ложь, и тоже обман! Господи, все, все обман!» — подумал Клаус и медленно пошел к своим пулеметам.
ГЛАВА XII
«Я больше не могу. Пусть я трус, пусть слизняк, ничтожество, но я не мо-гу больше, — шептал Клаус, в сотый раз обдумывая состояние, которое не покидало его все последние дни. — Пусть это стыдно и отвратительно, но ведь я-то ничего, решительно ничего не могу поделать с этим…» — как бы оправдываясь перед собою, повторял прапорщик.
«Ах, почему не ранили меня, — неожиданно пришло в голову Клаусу. — Ведь ранят же других легко, куда-нибудь в кисть руки или в ногу. Сейчас же эвакуировался бы в тыл, и все эти страхи прошли бы, а там — мама, Соня. Я, раненный, для них герой». Прапорщик сразу сжался и остыл. Ему стало стыдно. «Ведь ранят же не по заказу, а если убьют… — Клаус съежился и боязливо оглянулся по сторонам. Противная угодливая мыслишка закопошилась в голове: — А что, если по заказу: именно в мякоть или в кисть».
К вечеру разыгрался бой. Авангард «цветной» дивизии наткнулся на казачий хуторок Генералов, где неожиданно оказалась красная пехота Жлобы, отразившая все атаки белых на хуторок. Обходная колонна, посланная во фланг, встретила по пути заслон и, ввязавшись в бой, не смогла продолжать движения, а артиллерия красных, открывшая шрапнельный огонь по цепям дроздовцев, приостановила их. Спешно послали за орудиями, шедшими вместе с головной колонной. Красные, сбив цепи дроздовцев и обстреляв их беглым орудийным огнем, перешли в наступление и, смяв обходную группу белых, врезались в авангард наступавшей колонны. Паника и смятение охватили дроздовцев. Впервые за несколько недель, проведенных в полку, Клаус видел, как боевые, казавшиеся ему до этой минуты бесстрашными офицеры, потеряв в общей суматохе голову, бросали винтовки и бежали назад. Грохот лопавшихся шрапнелей, треск пулеметов, взрывы ручных гранат и гул частой беспорядочной стрельбы, крики и ругань отступавших усиливали панику. Неожиданно где-то со стороны захлопали пулеметы. В тылу послышался шум и топот скачущих коней…
— Обошли, обошли, кавалерия в тылу! — этот крик, подхваченный обезумевшими, потерявшими самообладание людьми, подхлестнул еще дравшихся впереди дроздовцев.