Командарм, глядя на оробело застывшего казака, дружески потрепал его по плечу.
Делегат ВЦИКа бережно взял орден и приколол его к выцветшему полушубку Скибы.
— Носите, дорогой товарищ, на здоровье. Республика гордится такими героями, как вы, — сказал он и обеими руками крепко пожал ладонь Скибы.
ГЛАВА XXI
На станции Ельмут стоял бронепоезд «Генерал Корнилов». Он слегка дымил, посапывая котлами. Два санитарных поезда — один со звездным флагом США — стояли на другом пути рядом с бронепоездом.
За станцией тянулись длинные, крытые черепицей амбары. Здесь были продовольственные склады, поодаль раскинулся артиллерийский парк. Два бронеавтомобиля прошли по площади, пронесся мотоциклист и исчез за домами.
Генерал Май-Маевский, командир пехотного добровольческого корпуса, плотный, широкоплечий человек, только что отобедал. Обед затянулся, так как за столом помимо представителей военных миссий Франции и Англии присутствовал также американский генерал Чарльз Морелл. Сэр Морелл был главой американской миссии Красного Креста. Вместе с ним приехали пять врачей, профессор-хирург с двумя ассистентами, фельдшерами, сестрами и остальным медицинским персоналом. Целый поезд с прекрасно оборудованными вагонами, большое количество медикаментов, инвентаря привезли с собой американцы. Это был щедрый дар миллиардера Карнеджи генералу Деникину.
Обед кончился, и американцы, попрощавшись с Май-Маевским, отправились к себе. Салон-вагон опустел.
Пользуясь отсутствием дам, генерал расстегнул китель и, откинувшись в кресле, ковырял зубочисткой во рту, вполголоса беседуя с капитаном Коутсом, специальным корреспондентом английской газеты «Таймс», раз в неделю печатавшей обзоры о «действиях храброй русской армии, воюющей против большевиков».
— Красные разбиты. Остатки большевистской пехоты окружены в районе Маныча. К вечеру или завтра к утру весь район Задонья будет в наших руках.
— А Конная армия? Знаменитое детище большевиков? — записывая в блокнот слова Май-Маевского, спросил корреспондент.
— Ее уже нет. Конница генерала Барбовича нанесла ей такой сокрушительный удар, что… — Май-Маевский иронически усмехнулся, — прославленная Конармия рассыпалась и улепетывает обратно за Дон.
На станции уже зажглись огни. В сторону Торговой, тяжело громыхая, уходил бронепоезд «Генерал Корнилов».
— Прикажите подать автомобиль и конвойную полусотню. Я выезжаю на фронт, — отдал распоряжение Май-Маевский и, сопровождаемый группой офицеров, пошел через станцию на площадь.
Солдаты и офицеры вытягивались во фронт. Из-за вокзала на рыси подошел полуэскадрон драгун, конвой генерала.
Новенький открытый «шевроле» подкатил и остановился возле генерала.
Отдавая последние приказания остающимся, Май-Маевский уже садился в машину, как вдруг над самой площадью, совсем низко, показался самолет и пошел на посадку. Пробежав по земле, он остановился у забора.
Генерал с удивлением смотрел на самолет.
Через минуту летчик вылез из кабины и бегом направился к автомобилю.
— Генерал Май-Маевский здесь? — спросил летчик и вдруг, узнав командира добровольческого корпуса, крикнул: — Ваше превосходительство, красные прорвались в тыл! Конница со стороны хутора Аполлоновского идет сюда. Она уже близко. Через полчаса будет здесь.
— Идите вы к черту!.. — обрывая летчика, закричал Маевский. — Паникер, трус! Красные разгромлены, а таким, как вы, они мерещатся повсюду. — И, обращаясь к окружающим, он несколько спокойнее сказал: — Это наша конница, покончив с красными, идет сюда.
— Ваше превосходительство, я не трус и не паникер, но красные действительно… — бледный от стыда и оскорбления, взволнованно сказал летчик.
— Довольно! — гневно остановил его Май-Маевский. — Чтобы доказать вам, что вы трус и что вам не место в армии, я сейчас выеду навстречу этой коннице. Кстати, мне нужно получить дополнительные сведения от генерала Барбовича. Поручик, дайте мне коня! — обращаясь к адъютанту, сказал генерал. — Автомобиль пусть следует за нами, я там пересяду в него.
Сопровождаемый конвоем и легковой машиной, широкой рысью он направился навстречу коннице.
За околицей начиналась степь. Вправо уходила железнодорожная насыпь, огни станции остались позади. Сгущались сумерки.
Генерал оглянулся. Станция была уже далеко. Беспокойство охватило его.
«А что, если летчик не ошибся? Что, если эта колонна не Барбовича?»
Бегство из-под Орла, разгром у Нового Оскола, поражение под Воронежем были еще свежи в памяти. И если там, возле бронепоезда и юнкеров, Май-Маевский был храбр и спокоен, то здесь, посреди поля, он чувствовал себя неуверенно.
— Послушайте, ротмистр, пошлите-ка вперед, к колонне Барбовича, разъезд. Да на всякий случай вышлите по бокам дозоры, — не глядя на офицера, приказал он.
Через минуту семеро драгун под командой корнета широкой рысью понеслись навстречу кавалерии, поднимавшейся по холмистой дороге.
Май-Маевский остановил конвой и, сойдя с коня, взял бинокль. Влево от колонны уходил на юго-запад отряд, силой не меньше полка.
— Зачем это? — пожал плечами генерал.
Спешившиеся конвойные почтительно стояли позади.
Ротмистр, ожидая распоряжения командующего, приблизился к нему.
Догоравший за Доном закат облил в последний раз багровым светом холмы.
Май-Маевский ясно видел, как заблестело и заиграло на солнце оружие всадников. Бинокль задрожал в его руках.
Шедшая по дороге колонна вдруг раздалась и, разворачиваясь на ходу, ринулась вперед. Через мгновение она налетела, смяла и растворила в себе остановившийся разъезд.
— Красные! — неожиданно тонким голосом взвизгнул генерал и, уронив бинокль, кинулся к автомобилю, возле которого торопливо возился бледный, растерянный офицер. — Гони во всю мочь! — словно извозчику, крикнул Май-Маевский, оглядываясь назад.
По степи неслись конные. Казалось, степь сама рождала их. Они встали из-за холмов и лощин, охватывая село и отрезая дорогу.
Генерал в страхе обхватил обеими руками голову и даже не заметил, как рванулась машина, как, обгоняя конвойных драгун, понеслась она обратно к селу. Его било о борта и кидало в стороны от этой бешеной гонки. Когда он оправился и овладел собой, Ельмут был далеко позади. Вдоль насыпи вставали взрывы, вдалеке трещали залпы, и где-то глухо стучал пулемет.
Май-Маевский огляделся. Кроме шофера, рядом не было никого. Ни адъютанта, ни ротмистра Шенка, ни конвойных драгун. Генерал опустил голову. Сильная машина мчала его к селу Тройцы, где стояли белые резервы, откуда уже шли на помощь бронепоезда.
ГЛАВА XXII
Дул холодный январский ветер. Бродя, как бездомный пес, он глухо завывал и гудел, ударяясь с разлету о дома. Жалобно стонали телеграфные провода. По-над Доном кружила начавшаяся пурга и кидала к городу редкие горсти снега. Ерики и колдобины затянуло синим звенящим льдом, на котором тускло играл сумеречный свет.
Верстах в трех от города, в низине, на поваленном прошлогодней бурей сухом камыше лежала старая волчица. Она подняла голову, насторожив уши, и долго всматривалась в белевшую снегом и луной степь. Холод и неотвязные, густо падавшие белые мухи беспокоили ее.
Отлежавшись, она неслышно встала, медленно зевнув, потянулась всем телом, лениво сощурила сонные глаза. Потом, шурша слежавшимся камышом, сошла к черневшей вдали железнодорожной насыпи, легко перескочила через скользкие холодные рельсы и, припадая к земле, спустилась вниз.
Степь крепко спала. Волчица оглянулась. От города шел неясный шум. Пахло дымом и кислым запахом жилья. Тоскливая, безмолвная ночь лежала вокруг. И, подняв голову, вытянув к небу узкую морду, уставясь невидящими, холодными глазами на луну, волчица глухо завыла.
Внезапно вой оборвался. Волчица смолкла, настороженно вскочив, сильно потянула воздух и трусливой рысцой побежала через насыпь в камыши. Из снежной мглы, из-за бугров показались конные. Словно призраки, они бесшумно вставали впереди, заполняя степь.
Один из них, придержав коня, не поворачивая головы, сказал:
— Вот и Ростов. Полыхает, будто пожар.
— Да-а. Под боком, — глухо ответил второй и отер запушенное снегом лицо. — А ну, Столетов, скачи до командира. Нехай швыдче идут, пути свободны.
— Слухаю, товарищ Скиба! — И Гришутка, нахлестывая коня, поскакал обратно.
Ветер озверел и, срываясь с холмов, воя, кружил над полями.
В ночь на 9 января конница Буденного с боем ворвалась в Ростов с трех сторон. 4-я кавдивизия с налета захватила предместье города — Нахичевань.
Столица южнорусской контрреволюции жила шумной жизнью. Театры и кино были заполнены публикой. В кафе звенели веселые мотивы оперетт. В биллиардных с треском катались шары, в ночных ресторанах рекой лилось вино.
Взвод кавалерии рысью перешел большой генеральский мост. За мостом на площади горел костер, вокруг которого виднелись закутанные фигуры полузамерзших солдат. Два пулемета и полевое орудие, оставленное без прикрытия, горели в отблесках костра. Взвод подошел к костру и, объехав гревшихся, зашел с тыла, отрезав солдат от дороги. Трое конных спешились и стали молча возиться у орудия.
— Это что, смена, что ли? — вяло спросил сидевший у костра человек, сонно поднимая глаза на конных.
— Она самая! — ответил передовой, соскакивая с коня.
— Вроде как рано, — удивился другой гревшийся солдат. — На армянской церкви еще не били часы.
— Уже пробили! — засмеялся подошедший и властно добавил: — А ну, смирно! Сдавай оружие, вас, чертей, давно пора сменять.
— Это как же? — не поняли гревшиеся.
— А так! Без всякого. Сдавай, а то всех посечем шашками.
Солдаты медленно, равнодушно покидали ружья в кучу, недоуменно оглядывая странных гостей.
— А кто вы? — спросил наконец один с сонным любопытством.
— Красные. Буденновцы!
— А-а! — проговорил солдат. — Чисто работаете, ребята. Так вы, братцы, и офицеров наших заберите. Они вон в том доме ночуют. Нехай проснутся.
И он весьма охотно пошел проводить буденновцев к дому мирно спавших офицеров.
Трамвай быстро катил по Садовой улице. Впереди на путях чернело что-то неясное и большое. Вожатый, неистово звоня, остановил вагон за сажень от темного пятна, оказавшегося тушей павшего коня.
— Вот идолы! Середь города падаль понакидали, — рассердился он. Из вагона выглядывали пассажиры.
— Ну вы, воины царя небесного! — снова крикнул вожатый, глядя на группу солдат, молча наблюдавших за неожиданной остановкой вагона. — Чего смотрите? Убирайте с путей кобылу.
— Сам уберешь! Тебе надо, ты и убирай, — спокойно отозвался чей-то голос.
Солдаты, полускрытые тьмой, вполголоса разговаривали. Вспыхивали цигарки. Иногда кто-то кашлял, простуженно и глухо.
Из вагона вышли трое офицеров. Один из них, полный, надутый полковник, горячась, закричал:
— Эт-то что за безобразие! Немедленно убрать, мер-рзавцы!
Никто из солдат не пошевельнулся.
— Ну-ну!
— Не кричи, ваше благородие, животик надорвешь, а коня сам убирай, вишь ты какой гладкий.
— Что такое? — выкатывая глаза, затопал ногами офицер. — Это что за большевики!
— Большевики и есть! Они самые, — засмеялся один из куривших солдат. — А ну, руки вверх! Сдавай оружие, — уже серьезно добавил он.
Солдаты окружили трамвай и растерявшихся пассажиров. Офицеры, бледные и трясущиеся, молча глядели на красные звезды и кумачовые перевязи буденновцев.
Где-то за мостом слышалась редкая ленивая стрельба.
— И когда только прекратят эту хулиганскую ночную стрельбу? Возмутительно! Каждую ночь одно и то же.
— Бандиты балуются. Пугают стражу, — засмеялся второй собеседник.
Оба пешехода остановились и осмотрелись по сторонам. По освещенной Садовой шла-разливалась толпа гуляющих. Яркие огни кино и светящаяся реклама оперетты озаряли улицу.
— Пойдемте в кино. Сегодня Мозжухин и Лысенко в «Проходящих тенях», — сказал первый.
— Пожалуй, — согласился его спутник, но перейти улицу им не удалось.
Из переулка послышался бешеный топот кавалерии, затем несколько отрывистых выстрелов, неровная, оборванная дробь пулемета и гулкое «ура». Где-то грохнул беспорядочный залп, из-за поворота вынеслась на Садовую конница. Размахивая шашками, стреляя с коней, рубя бегущую, расстроенную цепь белых, всадники пронеслись через площадь, и топот их стремительных коней и громовое «ура» спустя несколько минут донеслись уже с другого конца города.
Садовая опустела. С криками, ничего не понимая, разбежались гуляющие. И только газовые фонари да продолжавшая вращаться световая реклама по-прежнему озаряли опустевшую улицу.
Спешенный полуэскадрон Скибы, которому выпала задача захватить штаб укрепленного района, вскинув по-солдатски ружья «на плечо», повернул с Садовой на Таганрогский проспект.
В первой шеренге шла Маруся, крепко держа гранату. Шаг за шагом, мерно отбивая такт, двигался полуэскадрон к гнезду ростовской контрреволюции. Впереди шагал Скиба, на плечах которого белели полковничьи погоны.
Редкие прохожие оглядывались на молодцеватых солдат, офицеры отдавали честь шедшему впереди команды молодому подтянутому «полковнику».
Штаб укрепленного района Ростова находился на углу Таганрогского проспекта. Высокое, четырехэтажное здание, над которым развевалось трехцветное добровольческое знамя, было центром военной, политической и административной власти города. Парные часовые, большой караул, особая офицерская сотня и десяток пулеметов охраняли его. Шикарные лимузины подкатывали к дому. Днем и ночью, не переставая, кипела здесь работа. Озабоченные генералы, деловитые полковники и адъютанты работали в этом большом, красивом здании. Телефоны и телеграф связывали его с фронтом. Здесь лучше, чем даже в самой ставке Деникина, знали о положении на позициях, и тем не менее атака буденновцев на Ростов и прорыв 4-й дивизии в город были неожиданностью даже тут.
По-прежнему ровно стучал телеграф, трещали телефоны, сновали офицеры с папками в руках. Над донесениями и картой сидел сухой, неразговорчивый начальник укрепленного района генерал-лейтенант Голощапов.
Генерал отодвинул карту и, устало позевывая, взял трубку назойливо звеневшего телефона.
— Слу-шаю, — сказал он.
В трубке что-то пискнуло и оборвалось.
— Да! Слушаю! — досадливо повторил он, но трубка молчала. — Алло! Алло! — обозлившись, закричал генерал, но телефон молчал, и генерал, швырнув трубку на стол, взял другую, но и тут было молчание.
Центральная не отвечала. Генерал бешено забарабанил рукой по рычагу аппарата. Сухой звук отозвался в трубке. Центральная молчала. Генерал вздохнул. Он был умным и опытным человеком, хорошо помнил отступления из Галиции, сдачу Ковно, разгром под Луцком и бегство из-под Тарнополя. Он отлично знал и гражданскую войну. Путь, проделанный от Ростова до Киева и обратно, познакомил его с превратностями судьбы, и внезапное молчание центральной, стрельба за Доном и подозрительная, могильная тишина в центре города родили в его мозгу неясные опасения. Но он отогнал их. Ведь красные были еще далеко, во всяком случае не ближе Таганрога. Он подумал, поглядел на карту и снова взялся за телефон, но напрасно. Тогда генерал встал и подошел к окну. Внизу в редких огнях спал Ростов. Было тихо, и только где-то у Нахичевани трещали ружейные выстрелы.
По улице, четко отбивая шаг, шла к штабу воинская часть.
«Вероятно, смена караула!» — подумал генерал и, перегнувшись через окно, с удовольствием смотрел на ровную, отчетливую линию молодцевато идущих солдат.
«Хорошо идут. Прямо гвардейский шаг», — мелькнуло у него в голове.
— Кто идет? — раздался голос выбежавшего из парадного к часовым дежурного офицера.
— Мировая революция! — восторженно зазвенел высокий девичий голос, и сейчас же раздался взрыв гранаты и громкое, безудержное «ур-ра!».