— Давай, давай, трепли языком. Твои приказы бессмысленны. Так только детишки требуют, чтобы им дали луну, да еще грозят ей кулачком. А миллионы короля шерсти — это еще меньше, чем клок той же шерсти во время урагана.
— Что вы хотите сказать?
— Что ты — бесприютный бродяга, выброшенный морем бог весть куда… Что тебе придется работать и терпеть больше нужды, чем последнему нищему в Париже, Лондоне или Нью-Йорке.
— Вы рассуждаете, как наивный дурак, потому что не знаете нашей силы. С нами сравнятся разве что монархи Старого Света! Усвойте себе, что и на этом пустынном берегу я не более заброшен или забыт, чем сын короля Эдуарда , кайзера Вильгельма или царя Николая . Никто не осмелится позабыть меня здесь!
— Слово «дурак» лишнее, — ответил Тотор, — и ты мне за него заплатишь. Но прежде чем я дам тебе урок вежливости, должен сказать: тебе придется голодать, терпеть жажду, печься на солнце, может быть, дрожать от холода… Ты будешь подвергаться неведомым и бесчисленным опасностям. Страшное дело! Приготовься к тому, чтобы стать игрушкой в руках рока. Будь уверен: нужда, болезни, звери и прочее, прочее нанесут твоей заносчивости такой удар, от которого слабые натуры вроде тебя могут и не оправиться…
— Месье Тотор, вы лжете!
— Сэр Меринос, я заставлю вас подавиться вашими же оскорблениями!
— Защищайтесь! И покончим с этим делом…
— Ну, давай еще раз подеремся! Глупо, но необходимо.
ГЛАВА 3
Парижанин корчится от смеха, а Меринос оскорбляет его. — Рассвирепевший человек смешон. — Довольно смеяться! — Тотор сжимает Мериноса руками, и тот сдается. — Гордость, гнев, озлобление. — Расстались. — Тотор убивает двух цапель, ест сырые яйца и засыпает.
Вот они, непримиримые противники! Подростки, чуть не дети, которых поджидает голод… Едва избегнув смерти в волнах, на суше они уже мечтают убить друг друга!
Меринос встал в боксерскую стойку: грудь колесом, кулаки сжаты, голова вздернута… Словом, поглядеть — отменный кулачный боец!
Тотор подобрался, готовый, в зависимости от обстоятельств, ударить ногой или влепить оплеуху.
Острым взглядом он следил за американцем и, казалось, обдумывал молниеносную атаку, но вдруг перекинулся назад через голову, да так, что ему позавидовал бы любой клоун. Потом принялся хохотать, его просто трясло от смеха.
— Вы что, с ума сходите? — надменно бросил Меринос. — Берегитесь!
— Погоди-ка, сейчас начнем… Буду я твоим противником, буду… Только дай посмеяться вволю… Ой, не могу… Умора! Ха, ха! Чертов Меринос! Ха, ха, ха!
— Вы или трус, или дурак, а может, и то и другое… Но ваше шутовство на меня не действует, — ответил американец. — Вижу, вы трусите! Ну и отколочу же я вас!
— Погоди, говорю, — со смехом продолжал Тотор. — Ах, если бы ты себя видел! Ха, ха! Ну, посмотрись в воду… Скажи честно сам, ведь даже деревянные лошадки подавятся от смеха! Разве можно тонуть в таком виде? Ах, бедняга! У тебя ни подходящего костюма, ни призвания для таких приключений. Ты похож на выпущенного из кутузки могильщика, которого перед тем выловили из лужи!
Действительно, юный миллиардер выглядел неважно. Его фрак, вырезной жилет, лакированные туфли, крахмальный пластрон рубашки, жесткий воротник — весь этот роскошный хлам обесцветился от морской воды и жалкими складками прилип к телу.
— И в довершение всего, — продолжал парижанин, покатываясь со смеху, — в твоих штанах прореха, и оттуда торчит рубашка, как белый султан Генриха Четвертого… Нет! Уж слишком ты нелеп! Дай посмеяться вволю над твоей рожей, жертва кораблекрушения! Такой и отец вообразить не мог!
Грубоватые шутки, град уколов по самолюбию довели американца до бешенства. В глубине души он и сам сознавал, что смешон. Только подумайте, в какое положение он попал! Элегантный молодой человек, привыкший чуть не ежечасно менять одежду! Обворожительный принц, который посчитал бы бесчестьем для себя не быть одетым так, как требуют обстоятельства! И вот его-то так унижает, представляет в карикатурном виде, даже хлещет по щекам этот веселый товарищ по несчастью!
Яростный приступ гнева овладел сыном магната. Пора кончать, во что бы то ни стало. О! Заткнуть глотку этому гаврошу, дать ему по губам, чтобы не слышать больше его острот!
Американец набросился на Тотора и попытался ударить правой, рыча:
— Подлец, убью!
Движение было молниеносным, и все же рука янки встретила пустоту. Ведь даже молния уступает быстроте мысли!
С редким проворством парижанин присел, схватил ноги Мериноса повыше икр и дернул. Бедный Меринос внезапно потерял равновесие и во весь рост грохнулся на спину. Густая трава смягчила удар, однако от жилета отлетели все пуговицы!
— Готов! — крикнул неисправимый насмешник. — Грохнулся, как чурбан! В добрые старые времена говаривали: получил билет в партер! Ну, вставай!
Когда рассерженный, бледный Меринос, скрежеща зубами, поднялся с земли, какой-то сплющенный, черный, блестящий «блин» вывалился из-под его распахнутого жилета. Тотор подскочил, поднял упавшее нечто и закричал с торжеством:
— Шапчонка, колпак, печная труба для довершения твоего наряда! Удачно, очень кстати!
Вы помните, что перед стычкой на палубе «Каледонца» молодой янки, чтобы освободить руки, сложил свой шапокляк и засунул его между жилетом и манишкой?
Судьбе было угодно, чтобы именно этот парадный головной убор, шелковый цилиндр, предмет гордости и зависти негритянских королей, избежал гибели в волнах. Теперь он внес оттенок бурлеска в трагикомедию драки.
Меринос вскочил на ноги и снова яростно набросился на Тотора. Тот сделал вид, что хочет сбежать и улепетывает Меринос кинулся за ним с проклятьями. Тогда Тотор, хохоча как сумасшедший, повернулся, держа сложенный цилиндр обеими руками, и крикнул:
— Заряжено! Берегись!
Он нажал на пружину. Хлоп! Лепешка превратилась в жесткий, блестящий цилиндр. Шляпа воскресла и чуть не ударила по лицу оторопевшего Мериноса, который, зажмурившись, инстинктивно отшатнулся.
— Боишься? — забавляясь, крикнул француз.
Но американец в приступе ярости уже ничего не видел и не слышал. Его глаза пылали, из горла вырывались хриплые, нечленораздельные звуки. Он ринулся на Тотора, как зверь: схватить его, задушить, разодрать на куски!
Вдруг парижанин отбросил шляпу, обеими руками схватил своего противника под мышки и по-прежнему с улыбкой стал его сдавливать.
Выражение лица Мериноса менялось: изумление, мука, страдание поочередно отражались в его чертах. Челюсти американца сжались, глаза закатились. Под страшным нажимом рук, которые продавливали ему бока, его щеки побледнели, губы приняли лиловый оттенок. Он, задыхаясь, скрипел зубами, чтобы не застонать. Какой удар его гордыне! Как, миллиардеру признать себя побежденным! Ни за что!
Это продолжалось всего секунд десять, а он уже терял сознание! Парижанин давил все сильнее… Задыхавшийся Меринос чувствовал себя так, будто попал в тиски, слышал, как трещат кости под охватившими его невероятно сильными руками. К нестерпимой физической муке добавилась смертная тоска погибающего человека. Уже не было сил защищаться, с губ сорвались лишь слабый стон и одно слово, которое уже невозможно было удержать:
— Пощады!
— С тебя довольно? — странно спокойным голосом спросил Тотор.
— Да… не могу больше… умираю, — пролепетал Меринос.
— Полно! Я просто нажал довольно сильно. Пройдет! Раз ты признаешь себя побежденным, на этом кончено.
И грозный человек со стальными мускулами разжал страшные объятия, в которых погибал противник. Парижанин поднял Мериноса, как ребенка, положил его под широкие, пахнущие медом листья растений с ярко-красными цветами, затем принес цилиндр и, наполнив его травой, просто сказал:
— Солнце поднимается, под тропиками его лучи смертельны, лучше надень свою шляпу. Я набил ее листьями и травой, чтобы сохранить немного прохлады. Но место для головы еще есть. Ну как? Тебе лучше?
Американец сделал еще несколько жадных вдохов и ответил:
— Да, сейчас лучше, но уйдите.
— Как? Ты все еще сердишься?
— Больше прежнего!
— Не понимаю…
— И незачем понимать. Мы чужды друг другу. Каждому — свое…
— Да у нас одна судьба, как у креветок в банке! Ты что, сбрендил?
— Да, сбрендил от ненависти к моему злому гению , виновнику всех моих злоключений… Не могу смотреть на вас, ненавижу всеми силами души. Побои, насмешки… Разойдемся в разные стороны… чтобы не встречаться больше… Не ручаюсь, что не убью вас во время сна…
— Да ты, оказывается, хорош фрукт, — ответил Тотор. — Послушай, мы в ужасном положении, а вместе у нас две головы и четыре руки! Вдвоем легче защититься от ударов судьбы…
— Из-за вас я стал несчастнее последнего нищего, все потерял… Будь я сильнее, убил бы вас, — твердил американец. — Прощайте! Желаю вам издохнуть от голода и невзгод раньше меня!
Он поднялся и, бледный, шатающийся, ушел, грозя кулаком.
Удивленный парижанин посмотрел ему вслед, пожал плечами и сказал:
— Как угодно! Злости и гордыни — хоть отбавляй… Но ты присмиреешь, мой Мериносик, присмиреешь! Ну что ж, постараюсь обойтись без тебя и прежде всего поищу завтрак.
Смешной и удручающе печальный в своем парадном костюме, янки быстрым шагом направился к небольшой возвышенности, откуда надеялся увидеть темный корпус «Каледонца» и его дымный шлейф. Надежда на скорое спасение не оставляла его.
Тотор огляделся и подумал:
«Нет у меня еще сноровки. Попади сюда отец, все пошло бы как по маслу. Вот человек! Уж он-то смог бы разыскать салат в кратере вулкана… Да что там: раздобыл бы клубничное мороженое посреди Сахары! Жареную картошку на Южном полюсе! Но он в Париже: улица Монмартр, дом сто сорок шесть. А мне, Тотору, могут помочь только унаследованные отцовские гены… Прежде всего посмотрим: каково мое имущество?»
Молодой человек порылся в своих еще влажных карманах и вынул платок, никелированные часы, записную книжку с карандашом, перочинный ножик, пилку для ногтей и зубочистку. Парижанин рассмеялся и сказал вслух:
— Ну, пилка еще туда-сюда, но зубочистка! Экое изящное излишество! Вот нож — это настоящее сокровище!
Поднеся к уху часы, он с сожалением прибавил:
— Зверюшка захлебнулась… Жаль. Может, попробовать оживить? Я бы поставил ее по солнцу, и было бы забавно знать, который час.
Тотор поднял крышку часов, вылил воду из корпуса и изо всех сил продул колесики. Освобожденный от воды, маленький разумный механизм задвигался, и француз радостно вскрикнул:
— Ожила зверюшка! Теперь буду знать время завтрака, обеда и ужина, которых нет, и говорить себе, что пора класть зубы на полку и потуже затягивать пояс! Чего бы, однако, мне поесть сегодня, в первый день приключений и спасения из воды, за отсутствием несуществующих плодов, неуловимых рыб и птиц, к которым не подберешься?
Вдруг его осенило:
— Боже, как я глуп! Тут гнезда, а в гнездах яйца, хотя и не вареные! Если бы этот дурачок Меринос остался, можно было бы попытаться проделать фокус с омлетом в его цилиндре…
Благодушно пошучивая сам с собой, наш робинзон подошел к росшим у устья реки деревьям, среди которых виднелось множество хохлатых цапель. Некоторые из деревьев возвышались на пьедестале из воздушных корней, другие, больше похожие на кусты, давали своим ветвям достичь земли, чтобы те укоренились и пустили новые побеги.
Тотор протиснулся в эту густую, как кукурузная плантация, чащу и стал осматриваться. Его поразило невиданное количество гнезд, устроенных кое-как из веток и травы! Лепясь вплотную друг к другу, они поднимались рискованной Вавилонской башней. Стоило руку протянуть, и в каждом — по три-четыре красивых зеленых яйца! Однако их надежно охраняли белые или серые птицы величиной с цаплю. Золотистые глаза засверкали при виде непрошенного пришельца.
Острые, как кинжал, клювы щелкали и дергались навстречу руке Тотора.
— Без глупостей, я хочу есть, — со смехом, но и сердито сказал он. — Я люблю птиц и не желаю причинять вам вреда! Дайте мне всего лишь совершить маленький заем… Пожалейте несчастного, у которого живот подвело…
Куда там! Несмотря на увещевания, непрошенного гостя клевали со всех сторон, норовя попасть в глаза, исколоть лицо, окровавить руки. Воинственные птицы самоотверженно защищали свои гнезда.
— Так что, вы не хотите поладить со мной добром? — снова заговорил Тотор, начиная сердиться. — Тогда придется брать силой!
Не обращая внимания на боль, парижанин схватил двух ближайших хохлатых цапель за шеи и сволок их с гнезда. Голенастые птицы яростно отбивались. Их сородичи возбуждались все больше и тоже подавали голос — крики цапель напоминали плач чибисов. Смятение увеличивалось с каждой минутой, слышалось щелканье клювов, хлопанье крыльев. Вдруг все громадное население приречной чащи слетело с кустов. Среди оглушительного шума парижанин овладел вражескими позициями. Двух птиц Тотор придушил. Бросив пернатых на землю, он печально посмотрел на них и сказал:
— Я еще никогда в жизни не убивал. И мне тяжело! Бедные птицы! Ну что же, это борьба за существование, и кто знает — может быть, я с наслаждением съем их даже сырыми… А сейчас поищем яйца.
Пока в воздухе кружились десять или двенадцать тысяч хохлатых цапель, пронзительно вопя и хлопая крыльями, парижанин, невидимый под ветвями, взял одно яйцо, проколол его ножом с обоих концов и выпил содержимое.
Он прищелкнул языком и заметил:
— Не первой свежести! А вкус… бррр! Но все же недурно…
Второе яйцо, третье… Тотор вновь заговорил:
— Черт возьми! Так и шибает в нос рыбой… нет, пожалуй, рыбьим жиром… Ой, бедный мой живот! Но надо привыкать…
Проглотив два десятка яиц, молодой человек почувствовал, что силы возвращаются к нему. Он вытер губы рукой и с новым воодушевлением продолжил свой монолог:
— Хорошая пища — сырые яйца! В них полно лецитина , они укрепляют нервы и кровь… Никакой тебе худобы, зато — что за мускулы! Словом, универсальное питание! Я вычитал это в научном журнале, а теперь вот пользуюсь плодами просвещения. Это местечко — неистощимая кладовая, я уж постараюсь тут поправиться! Эх, если б у Мериноса характер был получше, он тоже мог бы недурно позавтракать и чувствовал бы себя сильным, как никогда. Ну странный тип!.. А теперь — до чего же хочется вздремнуть!
Сытый Тотор вышел из зарослей и поискал, где бы растянуться на земле и поспать всласть. Но… тут он подумал об обеде. Исклеванные пальцы и израненные щеки навели его на мысль, что дневное вторжение, пожалуй, обойдется еще дороже, чем утреннее.
Поэтому, как человек предусмотрительный, Тотор, пользуясь отсутствием птиц, набрал из гнезд столько яиц, сколько смог унести, и спрятал их подальше, под карликовыми камедными деревьями, листья которых бросали непроницаемую тень.
Найдя, что запасов маловато, он несколько раз возвращался к гнездам и собрал около сотни яиц. К ним Тотор присоединил и двух убитых цапель. Наконец, усталый, обливаясь потом, он заснул свинцовым сном рядом с провиантом.
ГЛАВА 4
Тотор обращен в бегство. — Опять сырые яйца. — В одиночестве. — Тотор не отчаивается. — Зов в темноте. — Голод, жажда! — Напоминание о Навуходоносоре II, царе ассирийском . — Превращение. — Два друга. — Что делать с тридцатью тысячами франков? — Отправление. — Тревога. — Пресмыкающееся?