Где-то в одной из комнат затрещал телефон. Иван-сын скоро пошел туда.
— А ведь какая видимость деятельности!— все ворчал профессор.
Иван и Нюра не понимали: всерьез профессор чем-то недоволен или же это такая его манера говорить дома?
— Папа, тебя!— позвал сын.
Профессор пошел к телефону.
Супруги Расторгуевы на малое время остались одни.
— Опять вылетел с языком?— сердито, негромко заговорила Нюра.— Чего рассказывал про учительницу-то? Про какую учительницу?
— Да это... про Федорову...
— Тьфу! Вот пропишут куда-нибудь в газету!.. Сказал — рассказал такой-то. Чего рассказывал-то?
Иван лихорадочно обдумывал положение.
— Ну, во-первых, можно сказать, что я был выпивши... Спьяну молол. Так? Потом, я говорил, что она получает сто рублей... Но я же забыл алименты! Сорок семь рублей алиментов. Сто сорок семь — не такая уж это бедность.
— Дрова бесплатно привозют,— подсказала Нюра.
— Налогов меньше. Телефон провели, а мне, допустим, фигу…
— Для чего он тебе, телефон-то?
Иван сердился, что не понимают тонких извивов его мысли.
— Да здесь-то, для сравнения-то, надо чего-нибудь говорить! Мало ли, что он не нужен,— делай вид, что пропадаешь без телефона...
— А чего ты ему говорил-то?
— Та-а...
— Ванька, скажи! Я, может, чего-нибудь придумаю — выручу тебя. Чего говорил-то?
— Ну, говорил, что я, необразованный человек, живу лучше ее... Ненормально, мол, это. Оно, так-то подумать — ненормально, конечно. Она наших детишек учит, а живет хуже... Да я готов ей вскладчину допла...
В комнату вошли профессор с сыном.
— Ну иди, иди,— говорил отец.— Ай да наука!.. Наизусть на дом не задают?
Иван-сын пожал плечами и вышел.
Иван-гость и Нюра сидели на стульях прямо, неподвижно.
— Иван, Нюра... вы распрямитесь как-нибудь... Чувствуйте себя свободней!
Иван пошевелился на стуле, а Нюра как сидела, так и осталась сидеть — в гостях-то она знала, как себя вести. Она только чуть улыбнулась и чуть кивнула головой.
Профессор пошел на кухню.
— Они надолго?— спросила Марья Ивановна.
— А что?— наструнился профессор.
— Ничего, просто спрашиваю.
— Мне показалось — не просто.
— Но я должна подумать, рассчитать...
— Изволь, они пробудут здесь две недели,— спокойно сказал профессор. И даже не стал смотреть, как удивилась Марья Ивановна.— Приготовь завтрак.
— Почему «две недели»? Они же куда-то дальше едут...
— Они едут на юг. А почему бы им не пожить две недели в Москве? У них это не так часто случается.
— Пожалуйста, пусть живут. Почему ты нервничаешь?
— Я? Нисколько.
— Только очень тебя прошу: води их по Москве сам, не проси Ивана — ему действительно некогда.
— Я знаю, у него лекции.
— У него лекции, да,— стала утрачивать спокойствие Марья Ивановна.— Если тебе...
Иван-гость осмелел в большой, обставленной книжными шкафами комнате. Прохаживался, смотрел книги.
— Не тронь!— сказала Нюра.
— Чего?
— Сядь и сиди. Не лазий там. Чего ты там забыл?
— Книги смотрю... Что тут такого? Все культурные люди так делают.
— Культурные люди в чужом доме сядут и сидят.
— Ну и неправильно! Надо... развязней быть. Поговорить...
— Ты уж один раз поговорил... Говорун.
— Конечно. А то сидим, как аршин проглотили. Надо, чтоб мы людям не в тягость были... Чтоб интересно с нами было,— учил Иван. Откуда только набрался!— Возьми вот расскажи, как вы в прошлом годе от медведя чесали. Пусть люди похохочут...
Вошел профессор, весело объявил:
— Сейчас будем завтракать!
Нюра не шевельнулась.
А Иван кивнул головой, одобрил:
— Хорошее дело.
— Ну, так как вам Москва-то?
— Очень большая,— вежливо сказала Нюра.
— Вавилон! Заметьте, однако: за последние годы рождаемость в городах упала в два раза. А прирост населения в полтора раза увеличился. Опять отдувается Деревня-матушка. Не хотим мы рожать в городе, и все тут. Нам некогда, мы заняты серьезной деятельностью!.. Охламоны.
Марья Ивановна, собирая на стол, заметила с упреком:
— Не утомлял бы гостей, товарищ профессор. Сам же...
— Им это полезно знать.
— Сына упрекаешь за лекции, а сам...
— Это цифры ученых. Социология.
— Что же здесь плохого, если они знают эти цифры? Они этим занимаются... Они ставят перед обществом вопросы.
— Честные, деятельные люди перед собой ставят вопросы, а не...
В дверь в это время позвонили. Марья Ивановна пошла открывать.
Вошел пожилой человек, по облику тоже профессор... Лысый. Поздоровался.
— Приехал?
— Приехал...
— Ну, как? Полностью сельский человек?
— Не говорите! С собой даже привез... На сына набросился — за лекции...
— Предлагает ехать в деревню?— с улыбкой спрашивал лысый профессор, снимая плащ.— В народ?
— Теперь это надолго,— вздохнула Марья Ивановна. Лысый профессор погладил лысину, вошел в комнату.
— Ну, здравствуйте, здравствуйте!.. С приездом.— Лысый уселся в удобное кресло, с улыбкой осмотрел хозяина.— Как поживает деревня-матушка?
Профессор-хозяин тоже изобразил обаятельную улыбку.
— А как себя чувствует Вавилон?
Профессор-гость не снимал игривого тона:
— Ну, ему-то что сделается! Растет. Шумит.
— Нет, это не рост — нагромождение,— сказал хозяин.— Рост — нечто другое... Живая, тихая жизнь. Все, что громоздится, то ужасно шумит о себе.
— Гуманитарии всякий раз забывают один простой и вечный закон природы: тело не упадет, если сохранит скорость... Не нам с тобой, Сергей Федорыч, дорогой, исправлять этот закон. Будут расти, шуметь, строить... Постараются сохранить скорость.
— Садитесь, пожалуйста,— пригласила хозяйка к столу.
И тут Нюра совсем выпряглась.
— Спасибо, спасибо,— сказала она.— Мы утром чай попили...
— Да вы что!— воскликнул профессор-хозяин.— Ну-ка, давайте...
— Да не беспокоитесь, мы где-нибудь в столовой...
Даже Иван понял, что это уж слишком.
— Садись, что ты?
— Садитесь, пожалуйста,— пригласила и хозяйка.— Зачем же идти в столовую, когда можно дома?
— Мы в столовой-то знаешь сколько время потратим!— убеждал жену Иван.— А тебе интересней по магазинам походить, сама говорила.
Нюра сдалась.
— Ну, можно закусить немного...
Когда сели уже за стол (профессор-гость отказался, просматривал записи, привезенные хозяином), пришла Люда, невестка, высокая, статная, очень красивая. Иван неприлично открыто засмотрелся на нее.
— Это мои гости,— сказал профессор-хозяин.
— Очень приятно.
— Людмила... как у тебя день?
— У меня с двух часов заочники.
Профессор помрачнел. Замолчал.
— Ваня звонил?— спросила Люда, не замечая, а может, не желая замечать, что свекор помрачнел.
— Он ушел на лекции.
Люда с Марьей Ивановной ушли на кухню.
— Странный ты человек, Сергей Федорыч,— заговорил профессор-гость.— Ну а что ты предлагаешь? Как предлагаешь им поступить?
— Это ты странный!.. Я предлагаю! Я уже давно ничего не предлагаю. Попробовал бы я предложить!..
— Ну, как же быть?
— На это мог бы ответить хозяин дома. Но таковых теперь в домах не бывает... Разве вот у них,— Сергей Федорыч кивнул в сторону Ивана и Нюры.— И то вряд ли.
— Частенько русские... домострой вспоминают. Странная тоска... В профессорском доме. Не находишь?
— Нет, не нахожу.
Профессор-гость уткнулся в тетрадку.
Гости — Иван и Нюра — не поняли, о чем шла речь. Иван аккуратно доставал ложечкой красную икру из вазочки и ел прямо так — из ложечки же. И снова доставал.
— Вкусная штука,— похвалил он, когда почувствовал на себе взгляд хозяина.
— Ешь, ешь,— кивнул Сергей Федорыч.— Это память о домострое. Редкая штука.
ГУМ.
Людская река растекается здесь на десятки проток. То закрутит у прилавка с носками, то увлечет в салон электроприборов... То вынесет на горбатый мостик, и тогда можно оглядеться, передохнуть, прийти в себя.
Ивану очень понравилось смотреть сверху, с мостика, на людей внизу... Но Нюра торопила. Куда торопила? Впрочем, она что-то покупала — что-то такое Иван держал уже в руках, какую-то коробку.
Нюра неутомимо перебирала, прикидывала на голову платки... Продавщицы ей делали замечания, Нюра не обращала на них внимания. Ее очень увлекало это занятие — перебирать товары. Она прямо преобразилась вся. И куда девалась ее деревенская робость, нерешительность!
Она тащила Ивана все дальше и дальше... Они вместе трогали плащи, мяли рукава их, растягивали... Вместе заглядывали в бирочки, где указана цена... И шли дальше.
В одном месте толпа растащила их в разные стороны...
Иван забеспокоился... Стал кидаться туда-сюда, спрашивал людей, показывал руками, что потерял жену, крупная такая женщина, с веснушками.
Одни качали головой — не видели...
Другие улыбались...
А один сердобольный молодой человек стал, как видно, объяснять Ивану, что надо пойти на радиоузел, сказать фамилию, имя, отчество жены, и там объявят по радио, и жена придет к фонтану...
А профессор Сергей Федорыч в это время названивал по телефону в справочное Курского вокзала. Справочное все время было занято.
— Кошмар!..— застонал профессор.— Целый час — все занято.
Профессор-гость, читая тетради хозяина, пояснил:
— Они кладут трубку на стол и читают детективные романы.
А Иван стоял у фонтана в ГУМе и ждал... жену. Волновался, как любовник.
— Нет, это черт знает что такое!— взревел профессор-хозяин. И бросил трубку.— Это же, простите, не работа!..— Он встал и заходил по комнате.— Это не неумение работать, это не-же-ла-ние работать! Ну, как же: она десять лет училась, ей вдалбливали в голову, что удел человеческий — это беспосадочный перелет Москва — Владивосток...
— Старо!— сказал профессор-гость.
— Это первенство мира по прыжкам в высоту, а тут кто-то хочет узнать, когда идет поезд «Москва — Симферополь»! Фи!— Сергей Федорыч всерьез разволновался.— Ах ты, кудрявая, судьба обошла тебя, не повезло в жизни!.. Вот увидишь, сейчас, если дозвонюсь, рявкнет: «Москва — Симферополь» отходит в ноль целых...» И подумает: «Старый осел».
— А ты как-нибудь... молодым баритоном попробуй.
Профессор опять подсел к телефону. Опять было занято.
— Так!..— профессор тихо стал звереть. И неожиданно перешел от крика на тихий, зловеще-вкрадчивый голос: — А ведь никто не догадался объяснить ей, что простое человеческое дело — ответить, если спросили,— и есть высокий долг...
— Видишь, у тебя получается — баритоном-то.
— Пошел к дьяволу!
— Чего ты психуешь-то? Ну, занято... Один ты звонишь, что ли?
В это время пришел Иван-сын.
— Вий пришел,— сказал отец.— Слушай, Вий, объясни мне, пожалуйста...
— В чем дело?
— Не могу дозвониться в справочное Курского вокзала. Все время занято...
— Когда нужны билеты?
— Ты хотя бы узнай...
— Когда нужны билеты? Их принесут сюда, на дом.
— На завтра.
Иван-сын подсел к телефону, набрал номер...
— Сергей? Сережа, нужно два билета... Хотя, подожди... У них сквозной до Симферополя?
— Нет.
— На завтра. Два билета. До Симферополя. Спасибо.— Сын положил трубку.— Завтра утром сюда принесут два билета. От десяти до двенадцати.
Старики молчали. Долго молчали...
— Так жить можно,— не то шутя, не то серьезно сказал профессор-отец,— блат кругом.— И продолжал иным тоном: — Иван, я серьезно прошу, поговори с деревенским человеком. Это очень умный, хитрый и в то же время какой-то поразительно доверчивый человек. Ведь это сегодняшняя Россия...
— Ну уж!— воскликнул профессор-гость.— Вся сразу — в одном Иване...
— О чем поговорить? О положении сельского учителя сегодня? Но я больше его знаю об этом...
— О-е-е!
— Знаю, например, что подавляющее большинство учителей в стране — женщины. Могу назвать цифры...
— Не надо. Ну и что, что женщины?
— Это нехорошо. То есть не то что вовсе не хорошо, но желательно, чтоб мужчин-педагогов было больше. Не нужно же тебе объяснять, что для ребенка-мальчишки, положим, сказанное учителем-мужчиной совсем не одно и то же, что скажет учительница. Мы это знаем.
— Ну и что вы собираетесь делать?
— Пишем диссертации,— не то в шутку, не то всерьез ответил сын.
— Лихие ребята!
— Дальше, мы знаем, что общекультурный уровень тех же сельских учителей... Ну, как бы это... оставляет желать лучшего, что ли. И вовсе не потому, что они...
Зазвонил телефон.
Профессор поднял трубку, послушал и сказал:
— Его нет дома. Позвоните попозже. Итак, вовсе не потому, что они не хотят его повышать, а...
— Меня просили?
— Да. Переживут. А почему же?
— Первое: огромная, иногда нелепая перегруженность в школе. Учителей, я имею в виду. Любовь местных властей общественную работу на селе сваливать на тех же учителей. Они и агитаторы, и организаторы, и участники художественной самодеятельности, и депутаты сельских Советов — словом, актив.
— Не вижу ничего в этом плохого.
— Плохо то, что некогда книгу почитать, фильм посмотреть... Они падают от усталости.
— Третье?
— Третье: я бы увеличил им зарплату. Но из своего кармана, сам понимаешь, я это не могу сделать.
— И все-таки что же делать? Ведь им доверено будущеее страны — дети. Между прочим, никто из них — я говорил со многими — не пожаловался. Очень добрые, приветливые люди... Даже веселые.
— Это труженики. И потом, что же, они тебе, московскому профессору, станут жаловаться? Ты бы стал жаловаться, когда был молодым?..
Профессор-отец ничего на это не сказал. Не ответил.
— Папа, мы не помешаем, если соберемся сегодня у нас?..
— Кто? Да нет... что же? Нет, конечно, не помешаете. Этот... волосатый — придет?— Профессор весь перекорежился, перекосился — изобразил, что играет на гитаре.
Иван-сын ушел к себе в комнату, никак не отреагировав на выходку отца.
— Ах, славно!— воскликнул профессор-гость. И хлопнул ладошкой по тетрадке.— Много ты добра привез, Серега! Славные есть штучки.
Профессор-хозяин посмотрел на него... Ничего не сказал. Помолчал, задумчиво глядя на телефон... И сказал вдруг:
— А кумекают... эти-то.— Кивнул в сторону, куда ушел сын.
— А?— откликнулся профессор-гость.— Эти-то? Кумекают.
— Кумекают. Славные, говоришь, есть штуки?
— Ах, славные!— Профессор-гость ласково погладил тетрадку.
В ту ночь профессору пришла в голову блистательная идея: устроить встречу студентов, какие остались на каникулах в Москве, аспирантов и преподавателей университета — всех, кто способен насладиться музыкой живой русской речи,— встречу с Иваном Расторгуевым. Собрать несколько человек — «любителей словесности».
В аудитории, где происходила бы встреча, во вступительном слове профессор сказал бы так:
— Уважаемые коллеги, друзья! Я пригласил вас на эту встречу вот с какой — единственной — целью: просто чтобы мы послушали одного из тех, кого мы называем языкотворцем, хранителем языка. Собираются же слушать музыку!.. И собираются, и внимательно слушают бесчисленных кликуш с гитарами... Я уже говорил и писал, почему эти... «ловцы губок» привлекают к себе внимание. Если привлекает подделка, значит, есть тоска по настоящему, неподдельному. Так было, так есть. Мы очень много знаем, мы строим невиданный Вавилон... Мы оглушили себя треском машин, воем сирен... Мы, в своем упоении цифрами, полупроводниками, схемами, телевидением, мы социологи, математики, нумизматики, мастера классической демагогии... мы уже давно не слышим, как говорит наш народ. Послушайте же!
Еще в машине, когда ехали московскими улицами в университет, профессор говорил Ивану:
— Рассказать?.. Ну, расскажи что-нибудь... О себе. Расскажи, как ты собираешься детей учить. Почему непременно надо учить. Расскажи, как ты обо всем этом думаешь,— получится про жизнь.