— До свиданья.
Игнат
Вахтер в цирке поднялся навстречу Максиму.
— Вам к кому?
— К Воеводину Игнату.
— У них репетиция идет.
— Ну и что?
— Репетиция!.. Как «что»?— вахтер вознамерился не впускать.
— Да пошли вы!— обозлился Максим, легко отстранил старика и прошел внутрь.
Прошел пустым, гулким залом.
На арене, посредине, стоял здоровенный дядя, а на нем, одна на другой,— изящные, как куколки, молодые женщины.
— Але!— возгласил дядя. Самая маленькая женщина на самом верху встала на руки.— Гоп!— приказал дядя. Маленькая женщина скользнула вниз головой.
Максим замер.
Дядя поймал женщину. И тут с него посыпались все остальные.
Максим подошел к человеку, который бросал в стороне тарелки.
— Как бы мне Воеводина тут найти?
Человек поймал все тарелки.
— Что?
— Мне Воеводина надо найти.
— На втором этаже. А зачем?
— Так... Он брат мой.
— Вон по той лестнице — вверх.— Человек снова запустил тарелки в воздух.
Игнат боролся с каким-то монголом. Монгол был устрашающих размеров.
— Э-ээ... Друг ситцевый!— весело орал Игнат.— У нас так не делают. Куда ты коленом-то нажал?!
— Сево?— спросил монгол.
— «Сево, сево!» — передразнил сердито Игнат.— На душу, говорю, наступил! Дай-ка я тебе разок так сделаю...
Монгол взвыл.
— А-а!.. Дошло? Игнат слез с монгола.
— Максим!.. Здорово. Ну, иди, погуляй пока,— сказал он монголу.— Я с брательником поговорю. Здоровый, бугай, а бороться не умеет.
— Неужели ты его одолеешь!— усомнился Максим.
— Хошь, покажу?
— Да ну его. Игнат, я письмо получил из дома...
Пошли в уборную Игната.
— ...Але!— возвещает дядя на манеже.— Гоп!— Маленькая женщина опять бесстрашно скользит вниз.
Человек с испитым лицом бросает вверх тарелки и поет под нос (для ритма, должно быть):
Какой-то шут гороховый кричит в пустой зал:
— А чего вы смеетесь-то? Чего смеетесь-то? Тут плакать надо, а не смеяться. Во!
— Ну, как они там? Я ж еду завтра к ним!— вспомнил Игнат.
— Мать захворала...
— Но? Что с ней?
— Радикулит. Степка пришел.
— Пришел? Ну, это хорошо. А отец как? Верка...
— Игнат, надо достать змеиного яда. Матери-то. Я второй день хожу по городу — нигде нету.
— Змеиный яд... Это лекарство, что ли?
— Но.
— Тэк, тэк, тэк...— задумался Игнат.— Счас я отпущу своего чайболсана и пойдем ко мне. Попробую дозвониться до кого-нибудь.
Игнат ушел.
Максим стал рассматривать фотографии брата на стенах. Их тут было великое множество - Игнат так, Игнат эдак: сидит, стоит, борется, опять стоит и улыбается в аппарат. Лента через плечо, на ленте медали.
— ...Ну а ты как живешь?— вернулся Игнат. Стал одеваться.
— Ничо.
— Все на стройке вкалываешь?
— На стройке.
— Эхх... Максим, Максим...
— Ладно, брось про это.
— Чего «брось»-то? Чего «брось»-то? Жалко же мне тебя, дурака. Упрямый ты, Максим, а — без толку. Так и загнешься в своем общежитии!
— Загнусь — схоронишь. И все дело.
— Дело нехитрое. А ты лучше подумай — как не пропасть! Такой красивый парнина, а...
— На квартире жениться?
— Да не на квартире, а — нормально, чтобы не бегать потом друг к другу из общежития в общежитие. Что, Нинка — плохая баба?
— Для тебя, может, хорошая, для меня — нет. Вообще, не суйся в мои дела.
— Ох ты, господи!.. «Дела»... Пошли.
Опять прошли пустым залом.
— Как жизнь, Савелий Иваныч?— покровительственно-снисходительно спросил Игнат у вахтера. Игната просто не узнать: в шикарном костюме, под пиджаком нарядный свитер, походка чуть вразвалочку — барин.
Вахтер заулыбался.
— Спасибо, Игнат Ермолаич. Хорошо.
— От это правильно!— похвалил Игнат.
Пошли к троллейбусу.
— Мне же тебе помочь охота, дура. Давай разберемся...
— Сам разберусь.
— Вижу, как ты разбираешься. Два года на стройке вкалывать, и все разнорабочим. Разобрался, называется, что к чему.
— Чем же моя работа хуже твоей?
— Ну, конечно,— научили. У тебя своя-то башка должна быть на плечах или нет?
Они разговаривают мирно, не привлекая ничьего внимания.
Сели в троллейбус.
Игнат оторвал билеты. Сели на свободное сиденье.
— Ведь тебе уж, слава те господи, двадцать пять. А ты еще — ничем ничего: штанов лишних нету. Заколачиваешь девяносто рублей — и довольный. Устроился бы по-человечески — хоть вздохнул бы маленько. А то ведь на себя не похож стал. Я ж помню, какой ты в солдатах ко мне приходил — любо поглядеть.
Сошли с троллейбуса, пошли двором к подъезду.
— Там, глядишь, курсы бы какие-нибудь кончил... Жить надо начинать, Максим. Пора.
Стали подниматься в лифте.
— Я старше вас и больше вашего хлебнул. Поэтому и говорю вам... А вы — что Степан, что ты — упретесь как бараны и ничего слушать не желаете.
Приехали.
Игнат позвонил.
Открыла Тамара.
— Цыпонька! Лапочка!.. Что же ты сидишь-то? Я думал, у тебя тут дым коромыслом. Надо ж собираться в дорогу-то!
— А у меня все собрано.
— А подарки! Верке-то надо взять чего-нибудь. Давай, давай, а то магазины закроют, останемся на бобах. Быстро! Не скупись — платье какое-нибудь.
Тамара стала одеваться.
— Вот сапоги купил тяте!— похвалился Игнат.— Глянь. Обрадуется старик. А это шаль — матери... Она здорово хворает-то?
— Лежит. Ногу, говорит, к затылку подводит.
Игнат сел к телефону. Заговорил миролюбиво:
— Я хочу, чтоб Воеводины жили не хуже других. Что, мы у бога телка съели, чтоб нам хуже других жить? Чтоб собрались мы, допустим, с тобой на праздник погулять, так не хуже разных там... Чтоб семьи были — все честь по чести. А то придешь — голодранец голодранцем, аж совестно...
— Если совестно, не якшайся, никто тебя не заставляет.
— Алё!— заговорил в трубку Игнат.— Коля? Коль... у меня мать, оказывается, приболела... Ты бы не мог там достать змеиного яда... Ага. Ну-ка, поинтересуйся. Жду. Совестно, Максим, совестно — честно тебе говорю...
Максим резко встал и пошел к выходу.
— Куда ты?
Вместо ответа Максим крепко хлопнул дверью.
Так же решительно, как шел от двадцать седьмой аптеки, Максим пошел снова туда.
Подошел к старичку аптекарю.
— Я к вашему начальнику пройду.
— Пожалуйста,— любезно сказал аптекарь.— Вон в ту дверь. Он как раз там.
Максим пошел к начальнику.
В кабинете заведующего никого не было. Была еще одна дверь, Максим толкнулся в нее и ударил кого-то по спине.
— Сейчас,— сказали за дверью.
Максим сел на стул.
Вошел низенький человек, с усами, с гладко выбритыми, до сияния, жирненькими щеками, опрятный, полненький, лет сорока.
— Что у вас?
— Вот.— Максим протянул ему рецепт.
Заведующий повертел в руках рецепт.
— Не понимаю...
— Мне такое лекарство надо.— Максим поморщился — сердце защемило.
— У нас его нет.
— А мне надо. У меня мать хворает.— Максим смотрел на заведующего немигающими глазами: чувствовал, как глаза наполняются слезами.
— Но если нет, что же я могу сделать?
— А мне надо. Я не уйду отсюда, понял? Я вас всех ненавижу, гадов!
Заведующий улыбнулся.
— Это уже серьезнее. Придется найти.— Он сел к телефону и, набирая номер, с любопытством поглядывал на Максима. Максим успел вытереть глаза и смотрел в окно. Ему было стыдно, он жалел, что сказал последнюю фразу.
— Алле!— заговорил заведующий.— Петрович? Здоров. Я это, да. Слушай, у тебя нет...— Тут он сказал какое-то непонятное слово.— Нет?
У Максима сдавило сердце.
— Да нужно тут... пареньку одному... Посмотри, посмотри... Славный парень, хочется помочь.
Максим впился глазами в лицо заведующего. Заведующий беспечно вытянул губы трубочкой — ждал.
— Да? Хорошо, тогда я подошлю его. Как дела-то? Мгм... Слушай, а что ты скажешь... А? Да что ты? Да ну?..
Пошел какой-то базарный треп: кто-то заворовался, кого-то сняли и хотят судить, какого-то Борис Михалыча. Максим смотрел в пол, чувствовал, что плачет, и ничего не мог сделать — плакалось. Он крепко устал за эти два дня. Он молил бога, чтобы заведующий подольше говорил,— может, к тому времени он перестанет плакать, а то хоть сквозь землю проваливайся со стыда. А если сейчас вытереть глаза, значит, надо пошевелиться и тогда заведующий глянет на него и увидит, что он плачет.
«Вот морда! Вот падла!» — ругал он себя. Он любил сейчас заведующего, как никого, никогда, наверное, не любил.
Заведующий положил трубку, посмотрел на Максима. Максим нахмурился, шаркнул рукавом пиджака по глазам и полез в карман за сигаретой. Заведующий ничего не сказал, написал записку, встал... Максим тоже встал.
— Вот по этому адресу... спросите Вадим Петровича. Не отчаивайтесь, поправиться ваша мама.
— Спасибо,— сказал Максим. Горло заложило, и получилось, что Максим пискнул это «спасибо». Он нагнул голову и пошел из кабинета, даже руки не подал начальнику.
«Вот теж морда!» — поносил он себя. Ему было стыдно, и он был очень благодарен начальнику.
На другой день рано утром к Максиму влетел Игнат. Внес с собой шум и прохладу политых асфальтов.
— Максим!.. Я поехал! Будешь провожать-то?..
Максим вскочил с кровати.
— Я быстро. А яд-то я достал вчера! Я сейчас...
— Давай. Только — одна нога здесь, другая там!— орал Игнат.— Пятнадцать минут осталось. Жена сейчас икру мечет в вагоне. Я тоже достал флакон.
— Она уже там, Тамара-то?— Максим прыгал по комнате на одной ноге, стараясь другой попасть в штанину.
— Там.
— Сейчас... мигом. Мы в магазин не успеем заскочить? Хотел тоже каких-нибудь подарков...
— Да ты что!— взревел Игнат.— Я что, по шпалам жену догонять буду?!
— Ладно, ладно...
Побежали вниз, в такси.
— Друг,— взмолился Игнат.— Десять минут до поезда. Жми на всю железку! Плачу в трехкратном размере.
Жена ждала Игната у вагона. Оставалось полторы минуты. Она вся изнервничалась.
— Игнат, это... это черт знает что такое,— встретила она мужа со слезами на глазах.— Я хотела чемоданы выносить.
— Порядок!— весело гудел Игнат.— Максим, пока! Крошка, цыпонька,— в вагон!
Поезд тронулся.
— Будь здоров, Максим!
Максим пошел за вагоном.
— Игнат, передай там: я, может, тоже скоро приеду! Не забудь, Игнат!
— Не-ет!
Максим остановился.
Поезд набирал ходу.
Максим опять догнал вагон и еще раз крикнул:
— Не забудь, Игнат: скажи — приеду!
— Передам!
Надо было уже бежать за вагоном.
— Игнат, скажи!..
Но Игнат уже не слышал.
Уже расходились с перрона люди.
А Максим все стоял и смотрел вслед поезду.
...Уже никого почти не осталось на перроне, а Максим все стоял. Смотрел в ту сторону, куда уехал брат. Там была Родина.
Летит степью поезд.
Кричит...
...Игнат пинком распахнул ворота, оглядел родительский двор и гаркнул весело:
— Здорово, родня!
Тамара, стоящая за ним, сказала с упреком:
— Неужели нельзя потише?.. Что за манера, Игнатий!
— Ничего-о,— загудел Игнат.— Сейчас увидишь, как обрадуются. Э-э... А дом-то новый у них! Я только счас заметил. Степка с отцом развернулись...
Из дома вышел Ермолай Воеводин... Тихо засмеялся и вытер рукавом глаза.
— Игнаха, хрен моржовый,— сказал он и пошел навстречу Игнату.
Игнат бросил чемодан... Облапили друг друга, трижды крест-накрест — поцеловались. Ермолай опять вытер глаза.
— Как надумал-то?
— Надумал...
— Сколько уж не был! Лет пять, однако. Мать у нас захворала, знаешь?.. В спину что-то вступило...— Отец и сын глядели друг на друга, не могли наглядеться. О Тамаре совсем забыли. Она улыбалась и с интересом рассматривала старика.
— А это жена, что ли?— спросил наконец Ермолай.
— Жена,— спохватился Игнат.— Познакомься.
Женщина подала старику руку... Тот осторожно пожал ее.
— Тамара.
— Ничего,— сказал Ермолай, окинув оценивающим взглядом Тамару.— Красивая.
— А?!— с дурашливой гордостью воскликнул Игнат.
— Пошли в дом, чего мы стоим тут!— Ермолай первым двинулся к дому.— Степка-то наш пришел, окаянная душа.
— Как мне называть его?— тихо спросила Тамара мужа. Игнат захохотал.
— Слышь, тять!.. Не знает, как называть тебя,— сказал он.
Ермолай тихо засмеялся.
— Отцом вроде довожусь.— Он взошел на крыльцо, заорал в сенях: — Мать, кто к нам приехал-то!
В избе, на кровати, лежала мать Игната. Увидела Игната, заплакала.
— Игнаша, сынок... приехал?
Сын наскоро поцеловал мать и полез в чемодан. Гулкий, сильный голос его сразу заполнил всю избу.
— Шаль тебе привез... пуховую. А тебе, тять,— сапоги. А это — Верке. А это — Степке. Все тут живы-здоровы?..
Отец с матерью, для приличия снисходительно сморщившись, с интересом наблюдали за движениями сына — он все доставал и доставал из чемодана.
— Все здоровы. Мать вон только...— Отец протянул длинную руку к сапогам, бережно взял один и стал щипать, мять, поглаживать добротный хром.— Ничего товар... Степка износит. Мне уж теперь ни к чему такие.
— Сам будешь носить. Вот Верке еще на платье.— Игнат выложил все, присел на табурет. Табурет жалобно скрипнул под ним.— Ну, рассказывайте, как живете? Соскучился без вас. Как Степка-то?
— Соскучился, так раньше бы приехал.
— Дела, тятя.
— «Дела»...— Отец почему-то недовольно посмотрел на молодую жену сына.— Какие уж там дела-то!
— Ладно тебе, отец,— сказала мать.— Приехал — и то слава богу.
— Ты говоришь — какие там дела!— заговорил Игнат, положив ногу на ногу и ласково глядя на отца.— Как тебе объяснить?.. Вот мы, русские,— крепкий ведь народишко! Посмотришь на другого — черт его знает!..— Игнат встал, прошелся по комнате.— Откуда что берется! В плечах — сажень, грудь как у жеребца породистого — силен! Но чтобы научиться владеть этой силой, выступить где-то на соревнованиях — боже упаси! Он будет лучше в одиночку на медведя ходить. О культуре тела — никакого представления. Физкультуры боится, как черт ладана. Я же помню, как мы в школе профанировали ее.
С последними словами Игнат обратился к жене.
Тамара заскучала и стала смотреть в окно.
— ...Поэтому, тятя, как ты хошь думай, но дела у меня важные. Поважнее Степкиных.
— Ладно,— согласился отец. Он слушал невнимательно.— Мать, где там у нас?.. В лавку пойду...
— Погоди,— остановил его Игнат.— Зачем в лавку? Вот и эту привычку тоже надо бросать русскому народу: чуть что — сразу в лавку.— Но отец так глянул на него, что он сразу отступил, махнул рукой, вытащил из кармана толстый бумажник, шлепнул на стол.— На деньги.
Отец обиженно приподнял косматые брови.
— Ты брось тут, Игнаха... Приехал в гости,— значит, сиди помалкивай. Что у нас, своих денег нету?
Игнат засмеялся.
— Ты все такой же, отец.
— Какой?
— Ну... такой же.
— Да ладно вам — сцепились. Что вас лад-то не берет?— вмешалась мать.— Иди в лавку-то. Пошел — дак иди.
Ермолай ушел.
— Сынок... не хотел уж при им спрашивать: как там Максим-то?
— Максим?.. Честно говорить?
— Господи, ну дак а как же?
— Плохо.
Мать вздохнула.
— А что шибко-то плохо?
— Плохо, потому что дурак... И не слушается. Причем... колосс — сильный, конечно, парень... Приходит как-то с девушкой — ничего, хорошая девушка...— Игнат повернулся к жене.— А? Нинка-то.
— Да.
— Двухкомнатная квартира с удобствами, в центре — это же!.. Ну, думаю, поумнел парень. Вызвал его на кухню. «Ты,— говорю,— опять не сваляй дурака». А девка — без ума от него. Ну и что? Через неделю — конец: горшок об горшок — и кто дальше. Наш Макся затеял. Она мне звонила потом, девка-то. Чуть не плачет. «Вы,— говорит,— скажите ему, Игнатий Ермолаич, чтобы он не уходил». Скажи ему — хлопнет дверью и поминай как звали.