Через три дня пришла долгожданная весть, которая сняла камень с души Ларендта. Новый командир роты сообщил ему, что нарушитель задержан на участке соседней заставы. После столкновения с Ларендтом бандит бежал в тыл, а потом снова попытался пробраться к границе уже в другом месте. Командир роты сказал также, что с Ларендтом еще будут подробно говорить о случившемся.
Вскоре появился сотрудник еженедельной газеты «Народная армия». Он передал приветы от майора и от всех солдат роты, в которой раньше служил Ларендт, подробно обо всем расспросил. О Ларендте появился очерк в газете.
Потом прибыли новобранцы, и Ларендта, который к тому времени был поощрен внеочередным отпуском, пригласили выступить перед ними на политзанятиях...
— Я расскажу вам о жизни на границе, — начал Ларендт, — о противнике, который противостоит нам, о нелегкой, напряженной службе.
Так начал свой рассказ Ларендт. Цайлерт сначала опасался, что Ларендт, как прежде, будет заикаться, путаться, но тот оказался на высоте...
Вернер вышел в коридор. Ларендт направился прямо к нему. Избежать встречи было нельзя, да Цайлерту теперь почему-то и расхотелось уклоняться от встречи.
— Тебя нужно поздравить, — сказал он и крепко пожал руку Лари.
— Спасибо, Вернер, — ответил Ларендт. — Знаешь, я все еще чувствую себя как-то неловко. В общем-то, я должен благодарить случай, что этого типа поймали. Ведь я тогда выпил немного лишнего, видимо, поэтому бандит сумел уйти от меня. — Ларендт улыбнулся и продолжал: — Как только снимут повязку, поеду домой. В Мюлентале скоро опять наступит время сбора вишни. Не махнуть ли нам туда вместе?
« Давай! — ответил Цайлерт.
Эдмунд Ауэ
ДВАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД
Недавно мы, несколько молодых пограничников ГДР и советских офицеров, приехавших в наше подразделение, собравшись вместе, говорили о разном, обо всем, что волнует солдатские сердца.
«В этом нет ничего особенного», — скажете вы. Совершенно верно. Такие встречи между братьями по оружию теперь действительно не редкость, без них немыслима повседневная жизнь наших дружественных армий.
«Особенное» в данном случае, возможно, состояло в том, что один из присутствовавших советских офицеров много лет назад, сразу же после победы над фашизмом, вместе с нами нес службу по охране нашей границы. Поэтому неудивительно, что мы вспоминали события тех лет, которые теперь стали уже достоянием истории.
Тогда, двадцать лет назад, в свободное от службы время мы, солдаты пограничной полиции и советские товарищи, которые тоже охраняли нашу границу, вот так же собирались вместе. Правда, не было у нас тогда такого уютного, хорошо оборудованного клуба, но тем не менее мы устраивались и радовались уже тому, что могли вот так спокойно посидеть вместе.
Отсутствовал только Франц Крюгер. Он находился тогда в госпитале. И тому, что остался жив, обязан был... Однако я лучше расскажу, как это случилось.
Крюгер и Пёчке дежурили на наблюдательном посту в Бендорфском лесу. Они расположились в хорошо замаскированном укрытии. Вдруг послышался приближающийся гул автомобильного мотора. Сомнений не было: по близлежащей лесной дороге к границе стремительно мчался грузовик.
Раздумывать было некогда. Старший дозора Крюгер крикнул:
— Давай, Альфред! На дорогу!
И они побежали. Когда до грузовика оставалось метров двести, Крюгер с оружием на изготовку выпрыгнул на дорогу и потребовал остановиться. Пёчке, укрывшись за стволом дерева примерно в двадцати шагах от Крюгера, страховал старшого. Машина затормозила и остановилась. В кабине сидели двое мужчин. В кузове возвышалась гора мешков и ящиков.
— Выходите! — приказал Крюгер.
Водитель медленно вылез из кабины и направился к пограничнику.
— Стой! Руки вверх!
— Ну-ну, потише, господин обер-вахмистр. Бумаги у меня в порядке, есть разрешение на межзональный проезд. Вот только я заблудился.
И водитель, не обращая внимания на приказ Крюгера, полез в карман, достал документы и протянул их пограничнику. Крюгер помедлил немного, потом протянул руку, взял документы и, раскрыв удостоверение личности, начал внимательно его просматривать. Воспользовавшись этим, бандит ребром ладони мгновенно нанес Крюгеру сильный удар по горлу. Пограничник свалился. Бандит вырвал у него карабин и ударил ногой в лицо. Но тут раздался выстрел. Бандит схватился за левое плечо, зашатался и упал. Пёчке не промахнулся. Молодой солдат хотел было выскочить на дорогу, но вовремя остановился. Из кузова грузовика и из противоположного кювета по нему открыли огонь несколько человек. Это был неравный бой. Пули бандитов вспахивали землю рядом с Пёчке, сбивали куски коры деревьев, свистели в воздухе. Пограничник дрался не на жизнь, а на смерть. Поначалу руки у него дрожали, но потом он успокоился. Жгучая ненависть к бандитам придала ему силы.
Бой продолжался уже несколько минут. Пёчке полез в подсумок за очередной обоймой, и в этот момент его пронзил страх: обойма, которую он достал, была последней. Боеприпасы кончались, а без них он станет легкой добычей бандитов. Пёчке начал экономить: стрелял реже, целился дольше. Но он хорошо понимал, что это всего лишь оттяжка, что скоро неравный бой закончится.
И вдруг раздались две короткие очереди из автомата, затем еще одна, длинная. Пули, как горох, посыпались на грузовик. Со звоном полетели осколки фар. Потом наступила тишина, мертвая тишина. Пёчке увидел, как из кювета вылезли три бандита и высоко подняли руки. Еще один, выпрыгнув из кузова, заложил руки за голову. В чем дело? Все стало понятно, когда на дороге показались два советских солдата. Они подошли к бандитам и обезоружили их.
Не помня себя от радости, Пёчке хотел подбежать и обнять советских товарищей, но он сдержался и спокойно подошел к ним. Двоих бандитов заставили нести раненого Крюгера. Так, благодаря помощи советских друзей, бандиты были задержаны и доставлены на заставу.
Эдмунд Ауэ
ДОРОГА К ТРЕМ БЕРЕЗАМ
Над лесом повисла луна, круглая и ясная. Ночь постепенно отступала. Мы были свободны от службы, и нам захотелось встретить утро на лоне природы. Как это прекрасно — спокойно послушать голоса пробуждающегося дня!
Мы сидели молча. Каждый думал о своем. На востоке уже заалело небо, предвещая рассвет.
Наступало росистое осеннее утро.
Буковая роща уже оделась в свой самый лучший наряд. Мы любовались пестрыми листьями, которые плясали в порывах ветра и, кружась, падали на землю.
Время медленно, капля за каплей, приближало утро, но потом как-то сразу заспешило навстречу молодому дню. Взошло солнце и высушило росу на листьях. Под папоротниками и кустами голубики началась жизнь. Одно удовольствие — слушать эти шорохи, писк и свист.
— Хорошо прогуляться на рассвете, — сказал я.
— Да, — согласился мой спутник. — Это чудесная утренняя зарядка для души и тела.
— Особенно для души, — не удержался я от иронии.
— Да, для души! — совершенно серьезно подтвердил он, — Утренняя зарядка для души, если под этим понимать духовную жизнь. Это очень важно. — И он замолчал. Я спросил:
— О чем ты думаешь? Что-нибудь вспомнил?
— Возможно. Воспоминания не заглушить, даже если этого хочешь. А для чего, собственно, их глушить? Воспоминания — это зеркало жизни. — Он сказал это так, будто хотел убедить самого себя.
Я взглянул на своего спутника. Пограничники прозвали его Стариком. «Сколько ему лет? — подумал я. — По виду трудно определить. Внешне он производит впечатление молодого человека. Более тридцати ему никто не даст...»
Как-то в нашу пограничную роту приехала журналистка. Помню, она спросила:
— Товарищ капитан, а сколько вам лет?
На какое-то мгновение Старик замялся, а потом ответил, улыбаясь:
— Раз вы меня об этом так прямо спрашиваете, отвечу не тая: ни много ни мало тридцать восемь. Из них двадцать в погранвойсках. И самое главное, — он сделал паузу, — я все еще в здравом уме и твердой памяти. — Он намеренно сделал ударение на «все еще», краем глаза наблюдая за реакцией журналистки.
Молодая девушка старалась произвести солидное впечатление, но тут она смутилась и, поправив свои большие очки,спросила:
— Как прикажете понимать это «все еще в здравом уме»?
— В юмористическом плане, — ответил он с саркастической ноткой в голосе. — Только в юмористическом, милая барышня.
Молодая журналистка еще не научилась анализировать ответы своих собеседников, иначе она узнала бы, что офицер-пограничник Вернер Вегенер, как и многие другие его сослуживцы, прошел трудный путь, полный невзгод. Узнала бы, что иногда, оставаясь наедине с собой, он грохал кулаком по столу. Правда, он умел взять себя в руки и честно нес службу там, куда его посылали.
Часть нашего жизненного пути мы прошли с ним вместе. Вместе провели не одну бессонную ночь, строили планы, спорили, ссорились и вновь мирились. Делили друг с другом скудный паек послевоенных лет. Это были, наверное, самые трудные годы, но у меня они оставили прекрасные воспоминания. И когда мы вот так, как теперь, сидя рядом, думали о прожитом, нередко перед нами вставал вопрос: если бы сейчас пришлось решать, повторить ли снова такую жизнь или же пойти более легким путем, что бы мы выбрали?.. И он, и я решили без колебаний: прожили бы только так, как прожили.
Конечно, если бы Вегенер избрал более легкий путь, никто, вероятно, не осудил бы его за это. И по вполне попятным причинам. Когда Вегенеру было тринадцать лет, фашисты, арестовали его отца, и мальчик, сам еще по-детски беспомощный, как мог, пытался утешить мать и помочь ей. А может, именно поэтому он и избрал трудный путь? Он шел по каменистым дорогам, которые и свели нас вместе.
Это было в 1948 году. Вернер с большой картонной коробкой из-под стирального порошка, а я с фанерным чемоданчиком стояли на вокзале тихого провинциального городка Балленштедт. Стояли и смотрели вслед удаляющемуся поезду.
— Пошли, — сказал я, — в него теперь уже не вскочишь.
Так я познакомился с Вернером Вегенером. Мы стали пограничниками. Нам тогда и в голову не приходило, что и через двадцать лет мы останемся солдатами границы. Теперь Вегенер — командир роты, строгий, но справедливый, по-отечески заботящийся о своих солдатах. Я штабной офицер. И мы по-прежнему прекрасно понимаем друг друга.
Мы часто вспоминаем эпизоды из нашей пограничной жизни, анализируем их, думаем, как применить наш богатый опыт в нынешних условиях. А вот об одном событии, именно событии, так как это не просто небольшой эпизод на жизненном пути, Вегенер вспоминает особенно часто. И каждый раз волнуется, рассказывая. Вот эта история...
— Ты голодный, да? — на ломаном немецком языке спросил бородатый сержант и, отломив кусок от краюхи хлеба, протянул его высокому, тонкому, как тростинка, парнишке, который смотрел на него глазами много пережившего взрослого человека. Мальчику этой весной, весной 1945-го, только что исполнилось пятнадцать лет. Взяв хлеб, он судорожно прижал его к груди.
— Почему не ешь? — удивился сержант.
Вернер не ответил. У него в голове было одно: скорее обратно.
Стоявший рядом советский капитан, заметив волнение паренька, спросил:
— Постой-ка, браток! Что с тобой?
Запинаясь, Вернер рассказал. Они прошли пешком всю Восточную Пруссию. Шли с 1944 года. Отца после ареста за «политическую неблагонадежность» отправили на фронт. Вернеру с восьмилетнего возраста пришлось гнуть спину на господ. Он работал на картофельных и свекловичных полях. В 1945-м ранней весной под городом Свинемюнде они вместе с матерью несколько часов брели по колено в воде, чтобы спасти свой скарб и вынести на сухое место малышей — Маргарет, Ханнелору и Ренату. Вернер и его маленькие сестренки пережили это. Мать — нет. От матери осталась лишь фотография: нежные глаза, добрая улыбка.
На плечи Вернера легли заботы о сестренках. Одной было три года, другой — четыре, а третьей — семь лет. Сердца немцев ожесточились в войне, и двери перед четырьмя сиротами не открывались. Маленькие беженцы терпели страшную нужду.
И все же Вернер дотащил свою семью до саксонского города Тальгейм. Вот здесь он и встретил советского сержанта, который дал ему хлеб. Мальчик хотел бежать с хлебом к своим сестренкам, но, когда с ним по-немецки заговорил советский капитан, он все рассказал.
В тот теплый весенний день советская воинская часть двинулась дальше из Тальгейма. Вместе с ней в путь отправился и Вернер со своими сестренками.
Капитан Саратов ехал в голове колонны. В кузове одной из машин сидели уставшие солдаты в выгоревших гимнастерках. На коленях они заботливо держали укутанных в видавшие виды шинели Ренату, Ханнелору и Маргарет.
Солдаты ехали на запад, и никто из них не знал, как долго им еще придется ехать, как далеко они окажутся от своей Родины.
Утром объявили привал. Солдаты высыпали из машин, собрались небольшими группами, курили, плескались в протекавшем рядом ручье.
Командир батальона Саратов стоял в стороне, опершись о ствол упавшего дерева, и задумчиво наблюдал за игрой форелей в ручье. На его широкие плечи была наброшена шинель. К нему подошел связной. Саратов расстегнул планшетку и вынул карту.
Делая пометки на карте, он вдруг услышал чей-то тихий плач. Рядом с ним стояла Ханнелора и, прижав ручку к щеке, жалобно хныкала:
— Ой, дядя Миша, мой зуб... Так мне больно.
Саратов отдал приказание связному, а потом взял девочку на руки и понес к санитарной летучке.
— Что делать, доктор?
Пожилой санитар ответил:
— Это ноет молочный зуб, его нужно удалить. Он уже шатается, — и вытащил из сумки огромные щипцы. Ханнелора от страха заревела во весь голос и вцепилась в Саратова.
— Знаешь что, парень, — рассердился Саратов, — убери-ка свои щипцы подальше. У тебя что, сердца нет?! В ближайшем городе найди зубного врача. А пока дай ребенку что нибудь болеутоляющее. Понятно?
Санитар сделал все, как ему приказали.
Так прошло несколько недель. Они жили одной большой дружной семьей — Вернер, бородатый сержант, девочки, капитан Саратов и все солдаты его батальона.
В одном тюрингском городке подразделение Саратова расположилось надолго. Как-то Вернер и девочки пошли гулять по улицам вместе с советским капитаном. Жители с любопытством следили за ними из-за занавесок на окнах.
Дети уже не удивлялись, когда встречные горожане уважительно уступали Саратову дорогу.
Ханнелора шествовала рядом с капитаном, крепко ухватившись за средний палец его правой руки. Совсем маленькая Маргарет сидела у Саратова на левой руке, обняв его за шею.
Казалось, война обошла стороной этот городок. Не было видно разрушенных домов, улицы были чистые и аккуратные. Саратов остановился перед одним ухоженным особняком. На мраморной вывеске сверкала надпись «Бургомистрат». Саратов оглядел своих маленьких спутников и сказал:
— Пошли, мы должны нанести визит бургомистру.
Несколько смутившаяся при виде необычных визитеров секретарша доложила о приходе советского офицера.
— Бургомистр Репперт. Прошу, располагайтесь, как вам удобно. Чем могу быть полезен, господин капитан?
Саратов сел в громоздкое кресло, усадил на колени маленькую Маргарет и изучающе оглядел раздобревшего бургомистра. Изображая готовность к услугам, тот стоял за своим неуклюжим письменным столом.
— Чем вы можете быть полезным? — повторил капитан вопрос бургомистра, и на лбу залегла глубокая складка. — Для меня ничем. Я новый военный комендант вашего города. Сегодняшней ночью мое подразделение расположилось в фольварке. Что касается нас с вами, то в ближайшие дни мы обязательно найдем время и обсудим все важные вопросы. А вот для этих немецких детей с завтрашнего дня нужна комната. Понятно? Комната! С водой и отоплением. Нужны, конечно, стол, стулья, четыре кровати, два ведра, умывальник...
Саратов перечислял все, что требовалось для скромного домашнего хозяйства, а бургомистр между тем внимательно изучал тех, о ком так заботился советский офицер. Вернер проследил за взглядом бургомистра, который скользнул и по изношенным платьицам девочек, и по замызганным брюкам, из которых мальчик давно вырос.