Алексей Слаповский
Настоящему, чтобы обернуться будущим, требуется вчера.
Меня любили, я любила...
Письмо первое1
Дорогой мой сын! Я долго негативилась, что ты не родился. Особенно мне не хватало тебя в золотые пятидесятые, когда я могла заказать любого ребенка любого возраста – даже старше себя, как нравилось некоторым. Но я хотела по старине, то есть зачать в себе от семени твоего отца, выносить и родить. Именно родить, пусть ученые и доказали полноценность потомства, полученного вне женщины из любой части отца и матери. Общего ребенка также могли иметь и два мужчины или две женщины. Или один человек сам от себя. Или группа людей. В итоге каждый при желании мог иметь потомство от себя и произвольного биологического существа: хоть любимой собаки, хоть дорогого сердцу кактуса.
А потом я перестала из-за этого страдать, то есть из-за нерождения и отсутствия тебя, даже радовалась, что ты не увидел нашего заката.
Я хочу рассказать тебе о жизни твоей мамы, то есть о моей. И объяснить, почему ты не появился на свет, хотя витально существуешь в моем воображении, следовательно, ты реален, ибо реально всё, о чем думает человек.
Мне очень трудно. В моей голове похоже на то, будто мерцает электричество, полная темнота сменяется тут же яркостью, но так быстро переход, что от света я слепну больше, чем от темноты. Только начинаю видеть – опять темнота. И я не успеваю. Электричество я вспомнила не контактно с действительностью, электричества давно нет. Я пишу днем где-нибудь без людей, чтобы не отняли бумагу. А иногда ночью при свете chip2, но редко, chip достать не очень легко.
Я отвыкла буквить по бумаге рукой. Это можно понять: почти всю жизнь я это делала клавишами компьютера и кнопками коммуникативных устройств. Потом голосом. Потом мысленными импульсами. Потом много лет вообще ничем: исчезла необходимость. И вот опять составляю письменные слова, это так же тяжело, как долго лежавшему учиться ходить. Учти еще мой возраст – сто двадцать четыре года. Нет, это не так уж и много, но отсутствие реплантатов делает мои перспективы бесперспективными. Учти и то, что я не перфектно знаю родной русский язык, потому что приходилось в силу жизненных обстоятельств говорить на многих других – и на арабском, и на китайском, и на английском, который стал вторым, а иногда и первым языком для меня. Ну, и еще с десятками полторами языков я имела знакомство: такова была моя жизнедеятельность.
Но эти трудности минимальны по сравнению с отсутствием систем поиска. Исчезновение этих систем так выбило многих людей из... как это... след, оставляемый движущимся колесным средством... в общем, они растерялись, некоторые без помощи поиска не могут не только ничего сказать, но даже нормально подумать. Как было раньше? К примеру, я забыла слово «молоток», потому что этот предмет исчез из моего обихода, как и у многих других людей. Я иду немедленно в электронную поисковую систему, то есть иду не ногами, это такое выражение, я иду образно. И ищу это слово по его значению, по описанию. Например, я составляю поисковую фразу: «То, чем забивают гвозди». Но сложность в том, что для того чтобы это сформулировать, нужно знать слово «гвозди». Поэтому сначала ищем «то, что забивают». При этом можешь наткнуться на выражения вроде «забить гол», «забить на всё», «забить стрелку», «забить косяк», «забить барана», значения которых я абсолютно не понимаю, хоть сейчас вот неожиданно вспомнила. Но ясно, что тут о забитии гвоздя нет и речи. А если человек не знает слова «забивать»? Как поступить в этом случае? Объяснить знаками? Да, такая система существовала: сидя перед монитором, юзер показывал, что хочет найти. Если он показывал предмет, фотографию или чтото другое, результат появлялся тут же. Если он показывал жестами, предлагались варианты. Но невозможно показать, как забивают молотком гвоздь, если не помнишь ни что такое молоток, ни что такое гвоздь, ни что такое забивают, а самое главное – зачем забивать гвоздь молотком и зачем ты вообще это искал?
Сейчас у меня нет Интернета, как и ни у кого, пример о молотке и гвозде я помню случайно, подобно многим другим случайным вещам, засевшим в моей голове вместо необходимых. Поэтому я буду, как уже начала, некоторые слова заменять иностранными, если помню, или описательными оборотами и помещать их в...
Вот, оказывается, я и это забыла! Вот это – ( ). Такие загнутые знаки, которыми с двух сторон обставляли слова и предложения, которые почему-то выбивались из текста. Их открывали и закрывали. Дверцы? Калитки? О, какое древнее я вспомнила слово – «калитка»! Отвори потихоньку. Кажется, это пословица: «Отвори калитку потихоньку». «Не спешишь – людей не смешишь». «Тише будешь – дальше уедешь». А вот как называются знаки ( ) – не помню! Откуда-то вдруг выскочило: «степень ответственности андеррайтера в новой эмиссии». Что это такое? Я не понимаю собственных мыслей!3
Итак, я буду вставлять в них описания, а потом вернусь и, может быть, вспомню слова.
Я плохо помню, что было вчера, еще хуже – что было позавчера, и совсем иногда не помню, что было неделю назад, зато отлично помню ту эпоху столетней давности. Что ж, известный любому старому человеку парадокс.
Какое это было время, когда ты не родился, но мог родиться и даже собирался?
О, это было чудесное время! Конечно, не сравнить с пятидесятыми в смысле цивилизационного развития, но была зато спокойная патриархальность, мирная гладь перед Энергетической революцией, освободившей человечество от проклятия органических энергоносителей. Правда, как потом выяснилось, благоденствие пришло не навсегда, ибо большие возможности порождают гигантские проблемы.
Жизнь была в общем и целом приятной. Люди передвигались очень неторопливо, имели изобилие натуральной пищи, уделяли большое внимание культуре, науке, искусству. Ты не поверишь, Никита, несмотря на то что они жили вдвое и втрое меньше возможного, им не жаль было времени на усвоение и потребление музыки или книг в формате 1×1. То есть, чтобы ты понял: если симфония длится 1 ч 30 мин., то и слушали ее 1 ч 30 мин. В результате человек получал примерно около 5 % информации по сравнению с той, что он мог освоить за то же время в развитые годы. Хотя в таком on-line environment4 была своя прелесть.
В мировом масштабе главные союзники США и Россия прочно сдерживали напор основных экономических и военных соперников – ими были мусульмане Европы, арабо-израильский союз и китайский дальневосточно-сибирский оплот, придвинувшийся к предгорьям Урала. Если выделить год твоего возможного рождения, 2009-й, то, насколько я помню, он был особенно счастливым и стабильным. В США избрали первого и последнего черного президента, доказали свою толерантность и на этом надолго успокоились. У нас это был период зашествия на должность премьер-министра России любимца народа Владимира Путина, а на второстепенную, но важную должность президента назначили Дмитрия Медведева. Фактически прекратились политические и экономические убийства, которые до этого не давали стране покоя. Население с радостью поддержало инициативы правительства, его знаменитый лозунг, который я помню наизусть: «Государству – власть, народу – закон, жуликам – тюрьма» (в сокращенном варианте: «Власть – закон – тюрьма)». Россия заобладала большим международным авторитетом, что подкреплялось поднятием военной мощи, очевидностью полной свободы слова и других гражданских свобод, успехами наших спортсменов и футболистов, развитием автомобильной и особенно велосипедной отраслей, глобальным завоеванием мирового рынка товарами лайт-промышленности, миропризнанием наших очевидных достижений в области литературы и кино. Россия не только поднялась с колен, как говорили некоторые, но вытянулась во весь рост.5
Кто-то идет...
Письмо второе
Дорогой мой Никита! Я тороплюсь рассказать тебе о себе, чтобы ты меня знал. Я хочу также рассказать людям о том, каким ты мог быть, а для меня был реально, настолько часто я думала о тебе. Если никто не думает о человеке, его будто и нет, ведь так? А если кто-то думает постоянно и живо, то он живой, правда?
Еще я должна записывать, потому что боюсь потерять память. Если я потеряю память, я фактически умру. А если умру я, умрешь и ты. И никто не узнает, что ты был.
Итак, сыночек, агу, агу, как почему-то говорили в старину мамы и бабушки, меня зовут Дина Василий Лаврова. Судя по отчеству (среднему имени), моего отца, твоего деда, звали Василий. Василий Андрей Лавров. А мою маму, твою бабушку, звали Алевтина Георгий. Мама мыла раму. Не обращай внимания. У меня некоторые слова идут самовыговором, я их не понимаю, но оставляю: может, они что-то значат?
Мой отец работал в системе трубопроводного обеспечения водой жилых помещений. Мама тоже работала – на пищепроизводительной фабрике, чтото связанное с молочными продуктами. Еще была бабушка Нина, мама отца. Она умерла в моем детстве. Были у меня также старшая сестра Лариса, Лара, и младший брат Денис. Лариса работала в магазине, продавала белье. Это то, что люди надевали под верхнюю одежду, когда еще существовало различие между верхней и нижней одеждой. Белье – от слова «белый», хотя оно часто было цветным. Таков закон: вещи меняются, слова остаются.
Денис учился в младшем классе школы, а я уже заканчивала школу и была счастлива, несмотря на контрапункт моей красоты и окружающей меня в родном очаге бедности. Чем я была счастлива? Ничем, сынок, просто своей молодостью и своим существованием. Ты спросишь: как сопрягается мой рассказ о благополучии времени с очагом бедности? Очень просто – всем хорошо не бывает. Если бы кому-то предложили отправиться на машине времени, которую, предвижу твой любознательный мальчишеский вопрос, так и не изобрели, куда-нибудь, например, в античные времена, каждый представил бы себя перед отправлением полководцем, или патрицием, или ученым, или скульптором. Но ведь он мог бы оказаться и рабом, и даже скорее всего – рабов было больше. А жизнь их была страшной, бессмысленной, скотской. Где память об этой жизни, кроме скудных сведений о рабских восстаниях? История не забывает ужасов, но все же приятное вспоминает чаще. Человек в этом смысле ничем не отличается.
Город Саратов, где я родилась и жила, находился, насколько я помню (а проверить не могу из-за недоступности книг, отсутствия систем поиска и невозможности у кого-то спросить – остальные вообще всё забыли), на южном побережье какого-то озера, образованного втекающей рекой. Он был весь покрыт зеленью деревьев, спускался к озеру, прибрежная зона вытянулась на несколько вогнутых внутрь километров, усыпанная золотистым песком и телами отдыхающих, приезжавших со всех концов страны и из-за границы. Вдоль пляжа выстроены были гостиницы, бунгало, увеселительные заведения. Туристический бизнес давал саратовскому бюджету животную (тут какое-то конкретное хищное животное из кошачьей, кажется, породы, забыла) долю доходов, промышленность была неразвита, зато из-за этого хорошей была экология. Губернаторы, выбиравшиеся волей народа, оставили о себе благую память: они понимали, что без хороших дорог не будет никакого развития, и все силы бросили на их прокладку. Затем уничтожили убыточные и вредные промышленные объекты у воды и устроили там зоны рекреации, о которых я уже сказала. Оставили в городе только те предприятия, которые доказали свою жизнеспособность на конкурсной основе6.
Но, как в Древнем процветавшем Риме было много рабов, так в России большинство составляли хоть и свободные, но бедные люди. Некоторые из них обитали в невообразимых лачугах деревень и окраин городов. В подобной лачуге жила и я со своими родителями. Отец был умеренно пьющим, мама работящей, но все-таки больная бабушка, трое детей. Семья задыхалась от материального недохвата.
Я даже не знаю, как тебе это описать, ты не поверишь.
Вот пример: ко мне пришел в гости одноклассник, который испытывал ко мне сексуально-психологическое влечение. Сам он жил в большом многожилищном доме. Он побыл у меня в гостях, а потом выразил желание пойти в туалет. Мне пришлось показать ему строение во дворе, составленное из досок. Да, Никита, в начале двадцать первого века в России еще существовали подобные удобства. Вернее, неудобства. Тогда еще не знали, что через сотню лет все вернется, что отправлять свои естественные нужды будут вне жилья, но не в специальных строениях, а где придется, часто среди голого пространства, не стесняясь присутствием посторонних, – этому научились еще в конце прошлого века.
В общем, мы жили скудно, бедно, но я была не несчастной, скорее наоборот, любила свою семью, своих родителей, добрых, хороших, хоть и не пассионарных людей. Иногда, правда, чувствовала себя достойной лучшей участи – возможно, от моей врожденной тяги к прекрасному. Одно посещение того же туалета тяжело действовало на мою эмоциональную сферу, особенно вечером, когда (насекомые, не помню названия, кровососущие и жужжащие, они давно вымерли: почти некого сосать и некому досаждать жужжанием, о котором сейчас старожилы вспоминают как о райской музыке) жалили в открытые участки кожи и портили гладкость эпителия, которым я всегда гордилась. Зимой еще хуже, потому что холодно, образуется наледь и рискуешь упасть в дыру.
Но летом иногда у нас было хорошо: расцветали цветы, покрывались листьями деревья, воздух казался чистым и пахучим, если ветер не со стороны туалета. Однако выяснилось, что с этим надо будет расстаться. На месте нашего и других маленьких домов наметили построить большой дом. Это хорошо, но нам предлагали в виде 补偿7 только плохие, крохотные жилые ячейки, это не устраивало отца и мать. Других жителей тоже, хотя все-таки кто-то согласился и съехал, говоря, что могут и ничего не дать. Я не понимала, как это возможно. И вдруг однажды ночью в нашем поселке произошел огонь. Мы спаслись с минимальным количеством вещей. И вынуждены были поселиться в предложенном нам двухкомнатном помещении, где мы с сестрой и младшим братом притеснились вместе.
Мама была всегда озабочена, а отец не унывал. Он сердился на окружающее, но сердился весело, каждый вечер нейтрализуя ситуацию алкоголем. Мама говорила ему, что вместо этого он мог бы найти вторую работу, папа отвечал, что вторая работа – это так же глупо, как вторая жизнь: надо одну прожить достойно.
– И ты считаешь, что живешь ее достойно? – спрашивала мама.
– Более чем, – отвечал папа.
Мы любили его за то, что он нас любил, а мной восхищался за мою редкостную красоту, хотя старался не выделять меня, чтобы не было обидно Денису и Ларисе, которая тоже была вполне красивой девушкой.
Мне нравилось учиться в школе, хотя мешал с детства агрессивный интерес ко мне мальчиков. Но я овниманивалась учебой и старалась не замечать. Подруги с наступлением половой зрелости начинали отвечать мальчикам, то есть уже подросткам и юношам, взаимностью в той или иной мере, но мне это казалось смешно. Они мазали себе глаза черным, губы красным, старались одеждой и другими способами подчеркнуть свою привлекательность, я понимала, что это естественно, что это вытекает из законов природы, но все равно мне это казалось каким-то глупым – постоянно хвалиться собой и чувствовать себя на бесконечной (место, где много и напоказ торгуют). Я не стремилась слишком красиво одеться и показать свои части тела, Лара порицала меня и говорила, что я не умею себя подать. Я отвечала, что я не какое-то блюдо, чтобы себя подавать. Она смеялась и говорила, что жизнь женщины – это выставка-продажа, что бы там ни говорили феминистки, это вечный бой за лучшего мужчину и лучшее место под солнцем.