— Мне надо обязательно быть там на собрании, — закончил Таю. — Моя бригада первой переезжает…
Вольфсон слушал Таю, не перебивая. Усы его понемногу обвисали, и доктор несколько раз возвращал им приданное строгое положение.
Таю замолк. В комнате стало тихо. Так было долго. Обеспокоенная Рочгына украдкой заглянула в комнату.
— Только при одном условии я вам разрешу поехать в Нунквак, — торжественно сказал доктор и сделал паузу.
Таю в нетерпеливом ожидании приподнялся с постели.
— Только при одном условии, — повторил Вольфсон. — Если вы меня возьмете с собой.
— С удовольствием! — выкрикнул от радости Таю.
— Тише, — поднял руку доктор. — Лежите спокойно, вам вредно волноваться.
— А радоваться тоже вредно? — спросил Таю.
— В меру, — коротко ответил Вольфсон.
Встречная волна била в правый борт сейнера. Миша Павлов гостеприимно предложил Таю место в рубке рядом с собой.
— Посторонним вход воспрещен! — строго сказал капитан, когда вслед за Таю потянулись Кэлы и Вольфсон.
Таю был благодарен Мише Павлову, избавившему его на время от нудной опеки доктора. Вольфсон смотрел за ним, как за малым ребенком, делал вслух замечания, одергивал. Таю молча повиновался и стыдился поднять глаза на товарищей.
— Заболел? — участливо спросил его капитан.
— Мотор испортился, — сознался Таю. — Дает перебои. Доктор говорит, надо ему дать отдохнуть.
— Сзади вас скамеечка, — заботливо сказал Миша, — присядьте. Так вам будет удобнее.
— Как рейсы проходят? — осведомился Таю.
— Отлично, — отозвался капитан. — Теперь мы не теряем время в хорошую погоду, изучаем очертания берегов, составляем собственную лоцию… Слышал, что переселяется Нунивак на новое место.
— Верный слух, — подтвердил Таю.
— Ну и правильно делаете, — сказал капитан. — Я сразу приметил Нунивак. Другие прибрежные селения похожи друг на друга, как штампованные изделия, один Нунивак выделяется. Смотришь на него с моря и дивишься, как это люди могут так жить?
— Эскимосы могли выжить только потому, что селились в таких местах, — сказал Таю. — Море близко, значит зверь рядом. А где зверь — там сытость, тепло, есть что надеть, чем покрыть хижину.
— Наверное, теперь эскимосы с большой радостью переселяются! Ждут не дождутся! Это же великое дело — начать жизнь на новом месте! — восторженно сказал капитан.
В Нунивак «Морж» пришел в середине дня. На берегу его встречали почти все люди селения. Сегодня по случаю сильной воды и ожидающейся бури вельботы остались на берегу. Лучшего времени для общего собрания нечего было и желать.
Пока люди собирались в самом большом классе пустовавшего летом школьного здания, Таю в сопровождении доктора Вольфсона поднялся в свое жилище. Таю открыл дверь на ременных петлях и вошел в сенцы. Только три дня не было человека в жилище, а здесь уже пахло нежитью, сырыми шкурами и остывшим очагом. Доктор вошел следом за Таю и молча огляделся.
— Так жили люди, — многозначительно произнес он.
Таю сел на плоский камень, и вдруг чувство горькой утраты заполнило его грудь! Он больше не живет в этом нынлю! Деревянные подпорки крыши, потемневшие от времени и дыма, обступили его и прощались с ним навсегда — сюда больше не вернется эскимос. Мягко шуршала земля, осыпавшаяся из щелей каменных стен: казалось, камни что-то шептали Таю, напоминая ему прошлое. Прощался с Таю и кусок неба, долгие годы наблюдавший за жизнью простой эскимосской семьи, и круглое отверстие — дымоход на крыше. Деликатный доктор Вольфсон, понимая чувства опекаемого, отвернулся и смотрел в открытую дверь на Берингов пролив… Таю глянул на водную ширь пролива через плечо доктора и с горьким сожалением подумал о том, что теперь по утрам он будет видеть другое море, слышать незнакомый голос ветра…
Таю тряхнул головой, как бы освобождаясь от грустных мыслей и воспоминаний.
— Пошли, доктор, — позвал он Вольфсона. — Люди, наверное, уже собрались.
Самый большой класс Нунивакской начальной школы был переполнен. Вот уж сейчас точно можно было сказать, что дома никого не осталось.
Таю пробрался к столику, покрытому красным флагом, за которым уже сидели Утоюк, Кэлы и совершенно трезвый Матлю, который считал для себя общественной обязанностью садиться за стол президиума. Был как-то случай, когда старика выбрали в президиум. С тех пор Матлю решил, что нет удобнее места на собрании, чем место за столом, покрытым красным флагом.
Таю оглядел собравшихся и убедился в том, что капитан «Моржа» Миша Павлов крепко ошибался, полагая, что жители Нунивака испытывают большую радость и восторг, покидая навсегда свои каменные жилища.
По селению уже пронесся слух о том, что настало время решиться хотя бы части нунивакцев. Пробегая взглядом по хмурым лицам собравшихся, Таю читал в них скрытый страх перед непривычным, что их ждало в «Ленинском пути», и мысль: только не я первый.
Утоюк поднялся и объявил:
— Слово имеет председатель колхоза «Ленинский путь» товарищ Кэлы!
Кэлы пригладил волосы, откашлялся. Все притихли в ожидании.
— Как в вашем магазине с иглами и нитками?
Неожиданный вопрос был обращен к продавщице Неле Муркиной. Она растерялась. Кто-то из женщин пришел ей на помощь и ответил:
— Нет ни ниток, ни иголок! Приходится мужьям наказывать, когда они бывают в вашем селении.
— А разве это мужское дело? — проворчала жена Ненлюмкина. — Вот мой муж в моторе хорошо разбирается, а иглу выбрать не может.
— Вот так было и в нашем селении до недавнего времени, — сочувственно сказал Кэлы. — В прошлом году мы сами составили список необходимых товаров для женщин и весь заказ передали в Чукотторг. Через месяц придет пароход. Нам сообщили, что, кроме необходимых товаров и строительных материалов, нам везут много разноцветной материи для платьев, камлеек, новые женские пальто, костюмы, шелковые нитки, целые наборы иголок и швейные машины…
Упоминание о швейных машинах вызвало оживление среди женской части собравшихся.
— А всем ли хватит швейных машинок?
— Всем не хватит, — ответил Кэлы и поднял руку. — Но мы посовещались у себя в сельском Совете и решили, что швейные машины мы будем продавать в первую очередь переселенцам из Нунивака. Почему? Очень просто. Ведь сколько надо вам сшить наволочек, простыней, изготовить белья! Эту работу вручную придется долго делать. Кроме того, мы договорились с районным промкомбинатом о присылке мастеров-швейников. Конечно, кто хочет, пусть сам себе шьет наряды, но районные мастера берутся сшить новые модные платья быстро и хорошо. К чему я это говорю? А к тому, что наряды понадобятся на большом празднике, которым мы отметим ваше переселение. Каждому из вас хочется приблизить этот праздник. Что нужно для этого сделать? Помочь строителям, помочь охотникам. Сейчас в «Ленинском пути» готово двенадцать домов, можно хоть завтра вселяться. Есть и мебель — кровати, столы, стулья. Вот если в эти дома въедут нунивакцы, мы дополнительно получим свободную рабочую силу и ускорим строительство оставшихся домов. Вот всё, что я хотел вам сказать.
Кэлы сел. Таю наклонился к нему и шепнул:
— Хитрый ты человек.
— Психология, — поднял палец Кэлы.
— Кто имеет слово? — спросил Утоюк.
Таю поднял руку. Утоюк кивнул ему.
— Вы знаете, что моя дочь живет в «Ленинском пути» и вышла замуж за эскимоса, нашего земляка Линеуна. Дочери и сыновья многих из вас тоже не вернулись в родной Нунивак, и вы знаете почему. Жизнь поставила перед нами выбор, и мы его сделали добровольно. Конечно, если бы мы захотели, остались бы здесь, в Нуниваке, доживать свой век в милых сердцу скалах, под свист ветра, подкарауливающего зазевавшегося прохожего… Но мы уже не те эскимосы, которые довольны, когда ощущали тяжесть пищи в желудке. Мы советские люди, члены высшего общества на земле. Мы хотим жить так, как подобает настоящим людям… Птице трудно оторваться от гнезда, но мы летаем выше птиц, и нам самой судьбой велено быть легкими на подъем… Многие из вас хорошо помнят моего брата Таграта. Жизнь его нелегка, как жизнь всех эскимосов, живущих по ту сторону Берингова пролива. Он мне сказал недавно при встрече на льдине, что их выселили с острова, отвели им кусок голой песчаной косы и бросили на произвол судьбы. Остров, где они раньше жили, превратили в военную базу… Мне не надо спрашивать вас о том, есть ли разница между нашим переселением и ссылкой целого эскимосского селения на голодную неприветливую землю… Я кончаю свою речь выражением большой радости и благодарности партии, правительству, нашим дорогим соседям-друзьям, чукотским колхозникам, которые принимают нас как родных… Кэлы, — обратился Таю к председателю, — запиши: моя семья готова переехать.
— Записал, — громко объявил Кэлы и добавил: — Фактически бригадир Таю уже живет в «Ленинском пути»… Кто следующий?
Молчание длилось долго.
— Ну, что ты молчишь? — послышался сварливый голос жены Ненлюмкина. — И мне хочется иметь швейную машину…
Ненлюмкин поднялся со скамьи.
— Пиши меня следующим.
— Не забудь, запиши и меня, — спохватился сидящий в президиуме Матлю. — Укажи: член бригады Таю, борющейся за звание коммунистической.
— Почему записываете только с вельбота Таю? — послышался недовольный голос Хухутана. — А мы как же? В последнюю очередь? Пиши и нашу бригаду целиком.
Желающих переехать оказалось больше, чем было готово домов. Пришлось прекратить запись. Кэлы, на которого напирали эскимосы, поднял обе руки и обещал:
— Не волнуйтесь! Всех переселим! По мере того как будут готовы дома. Не волнуйтесь!
Таю повернулся к Утоюку.
— Ну, капитан, последним покинешь корабль?
— Да, — ответил Утоюк. — Надо ведь кому-то остаться здесь.
— Ты прав, — дружески похлопал его Таю. — А вместо тебя пока возьму гарпунщиком Нытогыргына.
Перед отъездом Таю снова поднялся к себе в нынлю и взял кое-какие вещи. Вот ведь какое странное существо — человек! Таю снова охватила тоска, будто умер кто-то очень близкий… Он захлопнул за собой дверь, решив, что сюда больше не вернется. Пусть молодые выберут, что надо, увяжут… А он не может…
Обратно в «Ленинский путь» плыли на вельботе. За рулем сидел Таю. Возле него примостился доктор Вольфсон. Шла крупная попутная волна. Доктор был зеленый и часто наклонялся за борт.
Таю шутливо допытывался, что он нашел интересного в морской воде. Доктор свирепо сверкал глазами на подопечного, но даже ругнуться не мог: приходилось все время держать сжатыми зубы.
Таю поднимался с берега навстречу новым домам. Ветер кинул ему в ноги завитки стружек, принес запах свежераспиленного леса. И это показалось эскимосу так давно знакомым и привычным, что он ощутил в груди радостную взволнованность, какая бывает только у охотника, возвращающегося в родной дом с промысла.
В. КЕУЛЬКУТ,Летом