Вначале думали, что беды в этом большой нет. Что такое несколько белокрылых бабочек в чужой для них стране, полной неведомых опасностей! Конечно, они погибнут…
Но они не погибли. Через двадцать лет, в 1889 году, небольшой городок, из которого бежали подопытные мотыльки, испытал ужас чужеземного нашествия. Действительный ужас, не риторический.
Сказочные полчища гусениц, опустошив окрестные леса, ринулись на городские сады и парки. В миг объели всю листву — среди лета деревья стояли голые. Шелестящими струпьями покрывали черви раскинутые в отчаянии черные ветви, сплошь облепили заборы, тротуары, стены домов. Ползли в дома. Их находили в ларях с хлебом, в шкафах, в постелях, на столах. Нельзя было и шагу сделать, не наступив на гусеницу. Пешеходы и экипажи давили их миллионами. Едкий смрад стоял над городом от разлагающихся трупов шелкопрядов. А по ночам их «чавканье» мешало людям спать: говорят, что в тихую ночь слышно было, как грызут гусеницы последние остатки зелени в городе, как шуршат по земле, словно моросящий дождь, их падающие с деревьев экскременты.
Жители города оставили свои повседневные дела: всех мобилизовали на борьбу с шелкопрядами. Сгребали их в кучи, зарывали в ямы, поливали керосином, жгли огнем.
Старые газеты и жители Массачусетса в своих воспоминаниях называли нашествие шелкопрядов новой казнью египетской, ниспосланной богом теперь уже на Америку. Вред гусеницы причинили огромный, и не только садам. Они попортили немало белья, перепачкав его, когда оно сушилось на веревках. Смешно, но факт — даже городские часы остановились, забитые вездесущими червями! Жители Медфорда несколько дней, пока лавина шелкопрядов не отхлынула, ходили в вымазанных паутиной костюмах и платьях.
В течение следующих десяти лет власти штата Массачусетс вели регулярную борьбу с шелкопрядами. И хотя зараженная ими площадь распространилась уже на четыреста квадратных миль, надеялись полностью истребить всех гусениц за несколько ближайших лет. Но вдруг в 1901 году почему-то антигусеничные мероприятия были прекращены. В результате за четыре года шелкопряды расширили свои владения в десять раз: уже не четыреста, а четыре тысячи квадратных миль лучших земель были заражены непарными шелкопрядами. Они перебрались в соседние штаты, и тут только кто-то догадался пожаловаться на гусениц правительству Соединенных Штатов. Конгресс выделил необходимые суммы, и битва с шелкопрядами разгорелась с новой силой. Она велась так успешно, что общими усилиями прожорливого врага сумели оттеснить снова за Гудзон, где непарные шелкопряды теперь и обитают. Как пишут, «к востоку от долины Гудзона». Полностью их истребить теперь уже, наверное, никогда не удастся, хотя для борьбы с вредными гусеницами американцы импортировали жужелицу красотела, очень красивого и энергичного жука. Днем он прячется под опавшей листвой, а ночью рыщет по лесу, забирается даже в кроны высоких деревьев и беспощадно расправляется с шелкопрядами. Этих жуков большими партиями перебрасывают сейчас в те районы, где гусеницы начинают слишком плодиться.
Улита едет — скоро будет
Последняя треть XIX столетия была эпохой великого переселения насекомых. Много и других вредителей в ту пору переплывало океан и опустошало земли завоеванных континентов. О всех рассказывать нет смысла. Из них упомяну я только калифорнийского червеца, завезенного с фруктовыми деревьями из Китая в Америку и из Америки в Европу, хлопкового долгоносика, который из тропиков пробрался в Северную Америку, после чего урожаи хлопка на полях Техаса, Луизианы и Каролины сразу упали в пять — десять раз. Тогда же и японского жука завезли в
Нью-Джерси. Он с жадностью набросился тут на розы, георгины, цинии, малину, вишню, яблони, виноград, сою, кукурузу, липу, тополя, вязы, ивы и лавр.
Расскажу я только об улитке ахатине: она побила рекорды не только гигантизма, но и «туризма». Отправившись из Восточной Африки, к 1950 году ахатина уже наполовину обошла вокруг земного шара.
Это вторая по величине сухопутная улитка мира. Длина ее раковины — двенадцать сантиметров, а длина тела — двадцать два! Если несколько таких улиток заползет на ветку, ветка обломится.
Каким образом ахатина попала на Мадагаскар — никто не знает. В 1803 году ее нашли уже за семьсот миль от Мадагаскара — на Маскаренских островах. Но она не успела здесь еще толком расплодиться, редко попадалась. Поэтому губернатор французского острова Реюньон предпочитал импортировать этих улиток с Мадагаскара. Дело в том, что губернаторша болела туберкулезом, а считалось, что суп из улиток хорошо его излечивает.
В 1847 году исследователь моллюсков Бенсон увидел здесь гигантских улиток, и так они ему понравились, что он взял несколько штук с собой в Индию, куда уезжал. В Калькутте улитки убежали из комнаты Бенсона, отлично прижились в окрестных лесах, расплодились и двинулись дальше.
В начале нашего века они добрались до Цейлона. А в 1928 году объедали посадки каучуковых деревьев в Малайе. Взрослые ахатины большого вреда не приносят. Они даже полезны: поедают гниющие растения и разные нечистоты. Но молодые улитки опустошают плантации бананов и других культурных растений.
Через два года ахатины ползали уже в садах Сингапура. Год спустя перешли китайскую границу, а в 1935 и 1936 годах под их тяжестью сгибались ветви деревьев на Яве и Суматре. Тут началась вторая мировая война. Японские военачальники решили, что такие огромные улитки, как ахатины, могут служить отличной пищей для их солдат. Улиток завезли на Марианские острова и выпустили в лесах. Улитки ели растения — японцы ели улиток. Когда американцы высадились здесь в конце войны, плантации Сайпана и Гуама буквально кишели мягкотелыми голиа- фами. Много их было и на других островах Тихого океана, на Гавайских например.
Знатоки не были особенно удивлены, когда в одно прекрасное утро пришло сообщение, что гигантские улитки развлекают толпы зевак в садах Сан-Педро, в Калифорнии. Итак, преодолев еще один океан, ахатины начали свой грандиозный «дранг нах Остен» по землям Американского континента. Будущее покажет, насколько успешно осуществят они этот марш и где, в какой стране Африки, закончат кругосветное путешествие.
Улитки ползают не очень быстро — каждый знает. Однако этот их недостаток не мешает им предпринимать дальние странствия. Можно было бы здесь много рассказывать о путешествиях по планете разных улиток. Например, о булимусе, который за сорок восемь лет, начав свой путь в Европе, пересек весь Американский континент и вышел к берегам Тихого океана в штате Вашингтон. Или об испанской и французской съедобных улитках, которые теперь обычны во многих штатах Северной Америки. Подсчитали, что в этой стране живет сейчас не меньше сорока пяти различных видов и разновидностей улиток-иммигранток. Когда и как они сюда попали — никому не ведомо.
Но хватит о насекомых и моллюсках. Поговорим теперь о существах более крупных.
Сколько в мире воробьёв?
Переселенцы из Европы привозили в Америку не только розы, но и птиц своей родины. В 1890 году восемьдесят пар скворцов благополучно переплыли океан и обрели свободу в парках Нью-Йорка. Их потомки обитают сейчас в Канаде и почти всюду в США. Не добрались они лишь до самых западных штатов. Скворцы поедают здесь множество японских жуков и других вредителей.
Вместе с тринадцатью другими европейскими видами птиц акклиматизировался скворец в Австралии и Новой Зеландии. Нигде люди не жалеют, что по соседству с ними поселились скворцы.
Жалеют они о другом: зачем развезли по всему миру воробьев!
В 1852 году несколько пар этих птиц выпустили в Нью-Йорке. Нью-Йорк стал их базой. Разлетаясь отсюда, воробьи быстро завоевали почти весь Новый Свет, словно Колумб открыл его именно для них. Всюду они шли за человеком, а главное — за лошадьми: непереваренные зерна овса в навозе служили им пищей. Когда в «борьбе за существование» машины вытеснили с планеты лошадей, воробьев сразу везде стало меньше.
Сейчас воробьи обитают по всей Канаде, в США, Мексике, на Кубе и Бермудских островах, в Южной Америке, Бразилии, Аргентине, Уругвае и Парагвае.
Много воробьев в Северной и Южной Африке (и сюда их кто-то и зачем-то привез), на Маскаренских и Коморских островах, в Новой Зеландии и Австралии, в Аравии, Индии, на Филиппинах и Гавайских островах.
В Китае воробьев тоже немало, но там другой вид — полевой воробей. А рассказывал я сейчас о домовом, или городском, воробье. Оба эти вида обитают и у нас.
Американские орнитологи считают, что в их стране живет сейчас не менее ста пятидесяти миллионов воробьев. Почти на каждого американца по воробью!
Едва ли их меньше в Европе и Африке. Допустим, что столько же воробьев и в Сибири, столько же в Китае, в Австралии и Индии. Тогда получается, что в мире не меньше миллиарда воробьев. И цифра эта скорее уменьшена, чем преувеличена.
Если действительно, как полагают некоторые, на нашей планете обитает сто миллиардов всевозможных птиц, то, значит, каждая сотая птица на земле — воробей.
Необдуманные переселения животных из одной страны в другую всегда грозят самыми неожиданными и часто весьма опасными последствиями для обитателей, для лесов и полей той страны, в которой эмигранты поселяются. История уже знает немало таких примеров.
В 1788 году первые поселенцы привезли с собой в Австралию пять пушистых зверьков. Их очень берегли. Через семьдесят лет один человек был приговорен местными властями к штрафу в десять фунтов стерлингов за то, что застрелил кролика на земле некого Робертсона. А еще несколько лет спустя тот же Робертсон истратил пять тысяч фунтов стерлингов, безуспешно пытаясь истребить кроликов в своих владениях.
Кролики стали национальным бедствием Австралии. Они пожирают эту страну, опустошая ее луга и поля. Жители Австралии ведут с кроликами настоящую войну с применением авиации, отравляющих газов и воинских подразделений. Но кролики не сдаются, их удалось лишь несколько оттеснить во внутренние пустынные районы страны, отгородившись от них китайской стеной новейшего образца — хитроумными изгородями из колючей проволоки, которые оплели весь восток и юго-восток континента, протянувшись на тысячи километров (семь тысяч миль изгородей в одном лишь Квинсленде!).
Ежегодно Австралия экспортирует семьдесят миллионов кроличьих шкурок и около шестнадцати миллионов их замороженных тушек. Но не заметно что-то, чтобы кроликов здесь стало меньше…
И понятно: ведь они очень плодовиты. Овца за год может принести одного-двух ягнят, за два года — двух — четырех. А крольчиха произведет на свет через двенадцать месяцев сто тридцать, а через два года — 5088 потомков. Травы, съеденной этой прожорливой ордой грызунов, хватило бы на пропитание стада баранов в тысячу голов.
Но пожалуй, ни одно животное в мире не страшно так зеленым травам и деревьям, не истребляет их с такой быстротой, как… маленькая козочка. Там, где долго пасутся большие стада коз, леса умирают, всякая растительность исчезает с лица земли, пустыня наступает на цветущий край. Козы съели дочиста леса Северной Африки, Испании, Турции, Сирии, Ливана, Палестины и многих-многих других стран.
Гибель лесов, принесенных в жертву козьему обжорству, — одна из самых печальных страниц в истории цивилизации.
Козы пожирают леса
«Коза — злейший враг человека!» — говорит крупнейший знаток козьей проблемы французский академик Раймон Фюрон. Враг этот скрытый, не явный, но тем он и опаснее.
«Козы, — пишет Фюрон, — не только щиплют траву — они вырывают ее с корнем. Они обгладывают побеги деревьев и кустарников, навсегда лишая их возможности роста.
Но это еще не все: коза, поднявшись на задние ноги, дотягивается до низко растущих веток и даже ухитряется влезать на некоторые деревья. Ни один самый крутой косогор не смутит это необыкновенно проворное существо. Ни один побег, даже если он спрятался под камнями, не может ускользнуть от козы».
Но козы не только начисто уничтожают зеленые побеги, они, пишет другой биолог, «буквально грызут землю, чтобы добыть семена трав и других растений, которые могли бы прорасти в ближайший дождливый сезон».
Оголенная козами почва, особенно на склонах гор и холмов, остается без защиты. Солнечный зной и дожди разрушают ее.
Потоки, которых не сдерживают больше деревья и травы, смывают плодородный слой земли и уносят его в реки и моря. А суховеи и пылевые бури сдувают с цветущих некогда пастбищ остатки перегноя. Земля трескается, овраги, точно ржавчина, разъедают склоны косогоров, и вот уже земледельцы, пораженные быстрым оскудением края, качают сокрушенно головами, произнося страшное слово эрозия.
Эрозия разъедает плоскогорья Кастилии. Эрозия превратила в пустоши склоны Атласских гор. Кедровое дерево — большая редкость теперь в Марокко. А где те кедровые рощи Ливана, в которых рабы царя Соломона заготовляли деревья для храма в Иерусалиме? Их нет.
Во всем виноваты козы. До того как стада коз были привезены в Африку, до того как марокканцы стали рубить мимозу на корм своим козам, до этого, две тысячи лет назад… горы Северной Африки, пишет очевидец римский консул Светониус Паулинус, зеленели лесами. Климат был влажный, земля плодородной. В лесах водились медведи, олени и (представьте себе!) слоны. Теперь ничего этого и в помине нет.
Но правда ведь, не верится что-то: неужели все это погубили козы?
Да, козы. И вина их не однажды доказана. Вот другие собранные исследователями улики из обвинительного дела, заведенного на коз специалистами ЮНЕСКО и Международного союза охраны природы.
Когда португальцы открыли в 1502 году остров Святой Елены, он был необитаем и покрыт густыми эбеновыми лесами. В 1513 году завезли на Святую Елену коз. Через два столетия они обглодали кору и ветви последних деревьев. От лесов остались одни воспоминания. В 1810 году английский губернатор острова приказал истребить всех коз. Но, увы! было уже слишком поздно: дожди смыли в море с голых склонов последние комочки почвы, «остались лишь мрачные твердые скалы».
Острова Хуан-Фернандес дали однажды приют шотландскому моряку Александру Селькирку. Его приключения описал позднее Даниель Дефо в романе «Робинзон Крузо». Чарлз Дарвин посетил эти острова сто лет назад.
Он был восхищен сандаловыми деревьями, которыми изобиловали острова. Теперь все леса здесь объедены козами. Уцелели они лишь кое-где на небольших необитаемых островках. В 1952 году Международный союз охраны природы обратился к правительству Чили с просьбой истребить на архипелаге Хуан-Фернандес всех коз: есть некоторая надежда, что, может быть, зазеленеют тогда молодые поросли сандала.
Козы продолжают пожирать остатки лесов на Гавайях. Они стали здесь, говорит Раймон Фюрон, «таким бедствием, что на них устраивают облавы, сгоняют к берегу, убивают и бросают акулам».
Как быть? Как спасти от коз леса и почву, которая ведь тоже гибнет, когда исчезает растительность?
Очевидно, нужны законы против коз, вернее, против их владельцев. Коза, которую держат на привязи, не опасна. Опасны стада коз, разгуливающие в поредевших лесах без всякого присмотра (или с весьма лояльными к их аппетитам пастухами).
Против такого выпаса и направлены законы, принятые во многих странах, где козья опасность стала реальной. Но оказалось, что принять эти законы куда проще, чем их осуществить на деле (ситуация, типичная для мира, в котором господствует капитал). Владельцы стад дружно восстали против посягательств общества на их частную собственность. Поэтому, несмотря на принятые законодательства, большие стада коз продолжают уничтожать последние деревья, в том числе и новые лесопосадки, на Ближнем Востоке, в Северной Африке и на Мадагаскаре. На этом острове сейчас около полумиллиона коз — небывалая концентрация для такой сравнительно небольшой страны: почти на каждый квадратный километр по козе! В прямой пропорции с увеличением козьего населения сокращаются леса Мадагаскара: их площадь уменьшилась на девять десятых своей первоначальной величины. Зеленые массивы не задерживают больше бешеных потоков, низвергающихся после тропических ливней с гор в долины. В последние годы с Мадагаскара приходят тревожные вести о разрушительных наводнениях. Дождевые потоки смывают незащищенную растительным покровом плодородную почву, размывают склоны холмов. Овраги и пустоши наступают на поля.