А как же иначе, ведь одно дело "вмозговывать" западный образ жизни обезьянствующему обществу, и совсем иной коленкор - пытаться перевести примитивнейшие и банальнейшие категории "прав человека", да еще имеющие специфику двойного стандарта, на принципиально иную базовую основу, будет даже эта основа на первых порах не слишком вразумительна для самих "омонархизированных" граждан вчерашней супердемократической "барахолки", именуемой Независимым Российским государством.
Я с удовольствием читаю многомудрые труды-рекомендации по выходу России из кризиса, я печатаю эти труды в журнале и горжусь именами авторов этих трудов. Более того, я полагаю, что наш журнал сегодня должен лежать на столах всех ведущих политико-аналитиков, искренно озабоченных проблемой выхода из кризиса...
Но в свободное от работы время подумываю: а стоит ли вообще "выходить из кризиса"? Что, может быть, наоборот - так "кризиснуть", чтоб вдребезги полопались пружинки всего столь ладно отлаженного механизма давления на бедную Расеюшку, в результате этого давления утратившую к самой себе элементарнейшее уважение?
Или мы, в конце концов, не особые? Или зря об особости нашей талдычили из века в век лучшие русские люди? Или тютчевская установка на то, что "умом Россию не понять", снята с повестки дня? Или мы забыли, что если как следует "ухнуть дубинушкой", то она "сама пойдет"? Ладно! Пусть все это только наши национальные мифы. Но американский миф - работает! Китайский - работает! В человеческой истории вообще работают только мифы народов о самих себе. В особенности в критические периоды. Да, известны судьбы мифов Третьего рейха и Страны восходящего солнца... Но исключения, как известно, правил не отменяют.
И если вдруг - нате вам - Русское царство, что случится с мировой компьютерной системой? А что есть по сути весь нынешний нерусский мир? Компьютер в стадии отладки. Или иначе - курс на глобализацию. Но какая глобализация без России?
Потому-то вот в нерабочее время я позволяю себе помечтать о монархии, не восстановленной из вымерших династий, а так, вдерзкую - с потолка. И как говорил Иван Солоневич, храни нас Бог от царей-гениев, дай нам Бог царя-хитреца, который бы и с компьютерной Ордой ладил, и собственно внутреннюю нечисть не спеша переквалифицировал на служение Царю и отечеству. Ведь в сущности, наш внутренний раздрай - главная причина бед и бедствий.
О причинах очередной российской катастрофы ныне столько сказано и написано, что хоть каталог составляй. Я же хочу поговорить о причинах столь опасного состояния многомиллионного народа, все более теряющего веру и надежду на восстановление нормального народного бытия.
Восстание маленького человека - в том вижу причину дления смуты. Маленький человек - это не простой (советский) человек, как принято было говорить. Вспомним Евгения из "Медного всадника":
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной,
"Добро, строитель чудотворный!
Ужо тебе!.." И вдруг стремглав
Бежать пустился. Показалось...
Куда стопы ни обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжелым топотом скакал.
Сумасшествие и гибель - следствие бунта маленького человека, несправедливо загнанного в угол безысходности бедствиями и напастями, к каковым он сам, лично, никак причастен не был.
Тысячи людей советского времени в последние годы существования так называемой советской власти осознавали себя маленькими человеками именно по причине повседневного вознесения над ними грозных копыт "государственного коня". Знаменитое "Ужо тебе!" - нет! Это было не модно, не уместно, унизительно...
И вдруг чудо! Задние копыта "государственного коня", по причине несовершенства знания строителем законов сопротивления материалов, подломились сами по себе, и "коняга" рухнула - лишь пыль к небу!
Тысячи вчерашних маленьких людей на радостях заголосили кто во что горазд, вслушивались в свои прорезавшиеся голоса, и всяк непременно "на особинку" сперва проорал то самое: "Ужо тебе!" А далее, войдя во вкус права на "проорание", и затем, слегка приостыв, вкусив права на говорение и главное - по любому поводу, на любую тему и по любому адресу, вчерашние "маленькие" осознали, что эти "халявно" обретенные права не только фактически равняют их с кем угодно высоко стоящим, но если прочно пристроиться к мощному "матюгальнику", то и любого "немаленького" можно "заорать-заговорить" и попросту размазать по стенке.
Так началось завоевание телевидения "чебурашками". Помните песенку: "Теперь я чебурашка. Мне всякая дворняжка при встрече сразу лапу подает"? Те, что посообразительней, сперва выдвинули концепцию, а затем и добились констатации факта субстанциональности, то есть неприкасаемости, "говорящих". Субстанция общественного бытия - СМИ!
Вот главное завоевание смуты-перестройки. Ни какая-то там четвертая или пятая власть, но единственная именно в силу неприкасаемости. Перетасовавшись на несколько порядков, некоторые "чебурашки" фактически доросли до уровней "полевых командиров" новой русской смуты, и к ним на допросы-отчеты, фактически "на ковер", периодически приглашаются политические функционеры, в отличие от "чебурашек", никакой неприкасаемостью не подстрахованные, даже которые с мандатами...
Овладев столь заоблачными социальными высотами, "полевые командиры" имеют ныне перед собой единственную и важнейшую задачу: не допустить вознесения на дыбы очередного "медного коня". Сопротивление государственной регенерации - и цель, и смысл, и даже нравственная потребность "неприкасаемых", и нужно отдать должное профессионализму сопротивления, с каковым приходится сталкиваться и новичкам-архитекторам, и бывшим советским партгосаппаратчикам в их зачастую бестолковой суете по восстановлению простейших элементов порядка - первейших признаков государственности как таковой.
Бывшие соваппаратчики, по тем или иным причинам включившиеся в дело восстановления "порядка", ни к какому сопротивлению не привыкшие, но успевшие основательно "позамараться" во всяких "приватизациях", фактически скоро капитулировали перед "полевыми командирами", получившими к тому времени мощнейшую поддержку со стороны "прогрессивной мировой общественности". Систематически вызываемые на "телековры" смотрелись жалкими и беспомощными тем более, чем профессиональнее к "разборке" был подготовлен телеследователь.
Я - специалист. Я могу отличить обычную беседу телерепортера с "героем дня" в галстуке или без от обыкновенного, но умно построенного допроса, имеющего целью или размазать по стенке, или слегка притоптать, или спровоцировать на самокомпрометацию подозреваемого в государствовосстановительных устремлениях того или иного "политика новой формации". Я узнаю и типично следовательские прищуры, и ухмылки, и реплики-хохмы, и, как правило, ударные финальные комментарии - иногда одна-две фразы - приговор, который обжалованию не подлежит, потому что подозреваемого уже нет в кадре.
Но вот случилось: профессионалы, но самоучки столкнулись с профессионалами по образованию и практике. Вчерашний КГБ, взявший на себя инициативу в государственно-восстановительном деле, разумеется, по степени понимания этой задачи, имеющий колоссальный опыт "игры" на нескольких фронтах сразу, то есть и нашим и вашим, по обстоятельствам либо "по рукам", либо "по шее", прямо на глазах изменил конфигурацию соотношения сил смуты. Тысячи, чьи личные судьбы не срослись по-сиамски с самим процессом распада и разложения, охотно начали выстраиваться в ряды "собирателей меди" для новой лошадки, каковую "инициаторы" обещают для успокоения "мировой общественности" на дыбы не вздымать и воли ей особой (к примеру, гоняться по набережным за маленькими человечками) не давать... Но бить копытом да высекать искры из мостовой- этого ей не запретишь, потому что натура такая, и вторично при том, кто в седле на лошадке: мордоворот или, напротив, улыбчивый да ласковый при черном поясе по каратэ.
Принято считать, что лучшая защита - это нападение. Увы! Что пригодно было при Ельцине, негодно при Путине. Теперь как раз все наоборот: лучшее нападение - это защита. И тысячи других, кому смута стала благоприятной средой обитания, сбиваясь в стаи, отрабатывают новую стратегию сопротивления робким попыткам отстраивания государственного бытия - хоровое исполнение жалобливых текстов о грозовых тучах тоталитаризма, нацеленных пока еще невидимыми стрелами сокрушительных молний на святая святых - на неприкасаемых, чью неприкасаемость торжественно и грозно гарантировало мировое прогрессивное мнение в лице нескольких совершеннейших авианосцев и банков-кредиторов.
Только вот ведь в чем дело: народ русско-российский... Либо его уже нет как народа, а лишь население... Либо он еще есть. Лично я надеюсь на последнее. И тогда восстановление государства Российского в соответствии с его величинами, и территориальными, и духовными, - этот процесс неизбежен.
Но усилиями инициативных советских людей (а других не было) идею государственности за прошедшее десятилетие так глубоко затолкали в болото смуты, что за "плечи" оттуда ее уже не вытащить.
Только за волосы.
А это больно! Это будет больно. При том - всему социальному организму. И "организму" придется подготовиться к этой боли - такова расплата за бездумное, за двуличное и безыдейное, безгражданственное состояние общества в течение последних десятилетий коммунистического правления. Без боли государства не возникают, без боли не распадаются и тем более не воскрешают.
Или мы, русские, растворимся в "новом мировом порядке", либо с воплем воскреснем как народ, как нация, как государство. Третьего варианта что-то не просматривается на горизонте....
Страстишки и страсти
Если под словом "страсть" понимать нечто нарушающее норму обычного человеческого поведения, где уже отчетливо просматриваются вероятные дурные последствия как для индивидуума, так и его непосредственного окружения, то в этом смысле сиим страстям, а если справедливее сказать - страстишкам - с детства я был подвержен весьма.
Например - горы. На той байкальской стороне, где я вырастал, горы были невысоки и почти все достижимы. Если на иную скалу "в лоб" забраться бывало и невозможно, то всегда можно было обойти ее распадком и, так сказать, с тыла, но восстать на ее последнем к небу камне и произнести нечто торжественное, вроде: "Кавказ подо мною. Один в вышине..." Всегда при том присутствовал и эстетический момент, потому что с каждой скалы-горы вид на Байкал был своеобразен, какая-нибудь сущая мелочевка, но добавлялась к уже накопленным в памяти картинкам про него, бога моего любимейшего - Байкала.
Но страсть, как уже сказал, без "негатива" не бывает, и потому ревность к горам, куда не сумел, не успел, не захотел забраться, - эта ревность была недоброй.
Лет в одиннадцать выучил стих Лермонтова:
В теснине Дарьяла я знаю скалу.
Туда залететь лишь степному орлу...
К Кавказу, куда не стремился и куда попал уже в преклонном возрасте, в детстве относился с неприязнью. На фига, спрашивается, нужна скала, на которую лишь степному орлу...
Зато наши южнобайкальские горы - они были мои.
Я с тоскою ловил уходящие тени.
Уходящие тени погасавшего дня.
Я на пашню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
Да! Все бывало именно так! Я всходил на любимую скалу, что над поселком, под ритм стиха, на шаг опережая "огневое светило", спешащее в свою потаенную пещеру для ночного отдыха...
Я с тоскою
ловил
уходящие
тени...
Поэт, когда-то забиравшийся всего лишь на башню, тем не менее точно уловил ритм неторопливого, но единственно верного ритма подъема на мою скалу...
Последний раз, уже в 90-м, с больными ногами, со стоном и непрестанными охами и уже без всякого ритма взобрался я на скалу своего детства и знал, что в последний раз... Там, на самой вершине, как и полвека назад, стояла сосна с переплетенными ветвями. Но ветра... Корни сосны оголились, серыми анакондами уплели всю скальную площадку, где когда-то я и встречал рождение дня, и прощался с ним...
Отсюда, с этой высоты, видны мне были отчетливо другие горы, что по ту сторону Байкала, - отроги хребта Хамар Дабана. Со снежными шапками, почитай, круглогодично... Но на том берегу я, к счастью, не жил. Иначе в детстве извелся бы от мук ревности - ведь зачем нужны горы, если на них нельзя, невозможно забраться. В том вызов. Вечный вызов, на который только и можно что ответить косым взглядом. Но известно же, что косой взгляд - недобрый, будь его объектом гора или человек.
Итак, горы в моем детстве были страстью. Я жаждал над ними возвышаться. Не покорять, нет. Что значит - покорить гору? Глупость! Но возвыситься над ней - это совсем другое дело!
"Кавказ подо мною. Один в вышине!.." Специалист по детской психологии наверняка сделал бы нелестный для меня вывод из такого признания. Да я и сам могу его сделать. Подумаешь!
Другой страстью моего детства была вода. В основном, конечно, байкальская. Но и любая прочая тоже. С детства я был мерзляк, и никогда купание в холодной воде не доставляло мне удовольствия. Но именно потому некоторые мамаши не разрешали своим детям дружить со мной. Я купался от льда и до льда. Не один, конечно. Охотники всегда находились. Только не знаю, так ли они страдали от холода, как я, или нет...
Едва лед отступал от берега метров на двадцать, как мы, заготовив дрова для костра на берегу, уходили в воду, плыли до льда, взбирались на него, потоптавшись на нем, прыгали, плыли к берегу и затем ритмично сотрясались телесами над костром.
Уже почти взрослым человеком я переплывал Ангару в июне, когда она как лед; в Селенге плавал в шугу, обцарапывая тело ледяными иглами; переплывал Лену в районе Усть-Кута и Неву с Васильевского острова, где был подобран милицией, потому что не нашел места, где пристать на другом берегу, и заплыл в какое-то охраняемое пространство. И все это я проделывал не из удовольствия вовсе, но по той же глупой ревности: реки на то и существуют, чтобы их переплывать.
Еще одна страсть детства - тайга. Уйти без тропы куда глаза глядят и не заблудиться, немного при этом обязательно поблуждав. Долгое время я мнил себя большим спецом по таежным блужданиям, пока не был препозорно наказан, отправившись однажды просто пошататься по подмосковному лесу. Я заблудился в трех-четырех километрах от станции, и только поездные свистки помогли мне выбраться к железной дороге. А все просто! Наша-то, прибайкальская тайга, она же гористая - всегда есть ориентир. Только полный тупица заблудится. Да и ручьи все, они куда? Конечно, в Байкал. Ни по солнцу, ни по мхам, ни по каким другим приметам - нет нужды башкой вертеть. Так что в равнинной тайге я и поныне полный лох. Впрочем, слово "лох" - это что-то из современности. В мои времена говорили - лопух. И было это очень обидное слово.
Однако все эти мои детские страстишки не шли ни в какое сравнение с другой, воистину хмельной страстью - чтением! Бабка-бабушка приучила, мать поощряла, но уже к одиннадцати годам ни в каких поощрениях я не нуждался. И годам к двадцати я был уже безобразно начитанным человеком.
Безобразие моей начитанности заключалось не только в том, что чтение было бессистемным - читал что ни попадя... Но дело в том, что оно, чтение мое запойное, было совершенно некритическим.
Читал ли "Крошку Доррит" Диккенса или "Счастье" Павленко, "Роб Роя" В.Скотта или "Кавалера Золотой Звезды" Бабаевского - я верил тому, о чем читал, безусловно и в равной степени сопереживал будто бы где-то и когда-то, но непременно происходившему. Мысль о том, что писатель может не только элементарно врать по конъюнктуре, но просто сочинять небылицы, то есть то, чего в действительности не было, - приди такая мысль в голову, глядишь, и бросил бы читать вообще.
Я ненавидел, нет - презирал тонкие книжки: не успеешь расчитаться, вжиться в мир героев, пофантазировать на предмет их мыслей и поступков- и на тебе! Конец! Любая же толстая книга - что пещера с тысячей ходов, где ждут-поджидают тебя невстречаемые люди, неслыханные события и дивные переплетения судеб героев и антигероев! Потому рассказов не читал вообще. За исключением Джека Лондона и Лескова.
К концу седьмого класса перечитал все романы Тургенева. А "Записки охотника" только по принуждению - по школьной программе. К концу десятого класса - все романы Толстого, но "Севастопольские рассказы" по-настоящему читал через десять лет, в следственном изоляторе питерского КГБ.
Нынче поговаривают о так называемом виртуальном мире... Да я треть жизни прожил в нем. Пример: книга о Марии Стюарт. Автора и не помню вовсе. Но когда "отболел" темой, такой вот стишок сочинился: