Мама сочла нужным вмешаться:
- Ну, ты уж прямо тормозишь его, будто тут радиация!
- Радиация! -фыркнул отец. - Когда радиация - поздно будет.
С чьего-то двора пахнуло гнилой рыбой.
- Пойдем быстрее, - попросила мама.
Мальчик уже обогнал их и шагал впереди, размахивая зажатым в кулак стебельком.
Путь теперь лежал под уклон, и домики послушно катились с горки. Строго прислушиваясь к радиопозывным, путники шли мимо черных вил, торчавших из навозного холмика; прочь от брошенного в траве автомобильного остова, ржавого и облезлого, заросшего бурьяном; куда подальше от лопухов и юрких птиц; стороной от дождевой бочки с подозрительной водой; одесную огородного пугала, бившегося в судорогах на холодном ветру. Сухость и влажность, вода и огонь, и пятое, сборное образование, пятая дачная эссенция - держащаяся особняком и вмещающая остальные. Плюс неожиданные люди в огородах, как сомнительные вкрапления в безлюдную природу.
Через двести шагов проселочную дорогу раздавило расплющенное шоссе. Папа замедлил ход и придержал маму за локоть. Он остановился на кромке асфальта и внимательно посмотрел налево. Оттуда вмиг приехал стрекозий спортивный велосипед, стрекотавший монотонно и мягко, как часы; велосипедист был в очках и тоже смахивал на стрекозу. Когда он скрылся, шоссе онемело. Тройка пешеходов пересекла шершавую ленту, напомнившую мальчику аварийный запас бумаги в отцовском кармане, и углубилась в новое садоводство.
- Да что же это - гонит и гонит, - сказала мама, глядя из-под ладони в небо, где тучи громоздились друг на дружку сырыми ломтями, чередуясь с прожилками белесой голубизны.
- Поторопимся, - сказал папа и остановился, чтобы прикурить. Он тут же выругался, ибо слепень пристал к нему при первых признаках обездвиженности объекта. - Вот же чертова сволочь! И ветер ему нипочем.
По счастливой случайности папе удалось сбить слепня на землю так, что тот, опрокинутый навзничь, забился, охваченный тупой паникой. Мальчик опередил отца и с чувством впечатал его каблуком в песок, провернувши три раза, будто затаптывал окурок.
- Правильно, - сказал папа, перевесил корзинку на другое предплечье и пошел вперед.
Справа и слева от них расстилалась лужайка с выцветшим клевером.
- Сплошные враги, - бормотал папа, не в силах забыть слепня.
- Сынуля, смотри - коза! - пригласила мама, и мальчик проследил за ее пальцем, нацеленным на желтоватую козу, которая застыла возле колышка и глядела на них через узкие щели зрачков, похожих на ясеневый лист.
- Я ее поглажу, - решительно сказал мальчик.
- Погладь, - разрешил отец, остановился и стал смотреть, как мальчик пересекает лужайку, подходит к козе и осторожно дотрагивается до репьев, застрявших в ее долгой шерсти.
Коза равнодушно отвернулась. Тот, осмелев, прикоснулся к хребту; потом опробовал рог, орудуя кончиком пальца.
- Ну, поговори с ней, поговори, - ядовито посоветовал папа. - Не боишься? Придет еще ночью...
- Очень надо, - поджал губы сын и едва не добавил: "она же не настоящая".
- Тогда пошли, раз не надо, - отцу надоело стоять.
Не дожидаясь ответа, он тронулся с места и через несколько шагов обернулся.
- Веселей! - потребовал отец. - Еще только озеро, а времени уже черт-те сколько. Какой тут, к дьяволу, пикник!
Мама взяла мальчика за руку, и они быстро догнали папу, который успел дойти до поворота к озеру.
На песчаной проплешине пляжа ветер усилился. Мама придержала панаму, отец поднял воротник, а сын погнался за пластиковым стаканчиком, который никак не давался ему под носок. При виде одинокого деда, с мылом мывшегося в озере, папа застыл, как вкопанный.
- Эй, - закричал он в крайнем возмущении, сложив руки рупором.
Фигура медленно обернулась и стала протирать непонимающие глаза, заляпанные белым.
- Тебе, тебе! - бесновался папа, и мама взяла его за руку, опасаясь беды. - Ты что - дурак тут мыться, в озере? В баню не сходить? Пенсию по инвалидности задерживают?
- А? - донеслось от воды.
- На! - процедил сквозь зубы папа, отвернулся и пошел быстрым шагом, желая поскорее миновать озеро. Мальчик вприпрыжку бежал рядом, мама озабоченно семенила, то и дело сбиваясь с ритма.
- Паскуды, - бормотал папа и подставлял ветру запрокинутое лицо, готовый драться с ветром, солнцем, небом и землей, которые стали свидетелями беззакония, но не приняли мер, а значит, были заодно с этим беззаконием, и всей компанией - дуя, жаря, нависая и проседая - стремились досадить папе.
Оставляя озеро позади, они срезали угол и вышли на широкую грунтовку, которая разрезала поле, похожее на пестрый, но подсохший за долгую засуху пирог, на две неодинаковые части. Папа поежился, поправил корзинку и засунул руки в карманы куртки. За полем виднелся лесной авангард, состоявший из плаксивых березок; они привычно гнулись и сокрушались, покорные неистовству ветра, и намекали на тяготы древнерусской женской доли. Отец, пригнувши голову, сурово взирал из-под шлема на этот приевшийся символ горюшка и кручинушки. Им предстояло пройти полтора километра лесом и выйти на холм, одинокое образование, которое высилось аккурат посреди очередного коровьего лужка, будто плотный волдырь.
- Может, назад повернем? - робко предложила мама. Вихри рвали с нее косынку.
- Еще чего, - хмыкнул отец. - Вон сколько отмахали. Сидим, как сычи шаг влево, шаг вправо. Мы же отдыхаем, в конце концов. Эй, быстренько! прикрикнул он на сына, который успел поотстать, привлеченный каким-то событием на обочине.
Мальчик пнул небольшой предмет, неразличимый на расстоянии, и прибавил шагу.
- Где люди-то, - бросил он хмуро, когда поравнялся с родителями.
- Какие люди? На что тебе люди? - спросил папа, хмурясь.
- Ни на что. Просто нет никого нигде, странно.
- По домам сидят, возле печек, - объяснил отец. - Потом, мы видели одного. Придурка старого, который мылся. Тоже мне, морж, ворошиловец, значкист ГТО. Закаленный, черт! И не холодно ему, и ничто его не берет. А если корочками трясти - так это мы завсегда с удовольствием, с пеной у рта, с остекленелым взглядом.
- Какими корочками? - переспросил мальчик.
- Льготными документами, - ответила ему мама.
- А почему это корочки?
- Черт их знает, - пожал плечами папа. - Язык-то за всем на свете не угонится: бедный он, даже наш. Вот и выходит, что корочки - это тебе и хлеб, и документ, и ботинки, и струпья.
Мальчик выломал прут и начал хлестать, рассекая потоки холодного воздуха.
- Вон сколько слов назвал, а говоришь, что бедный, - подсидел он отца.
Тот не рассердился:
- Ну, так а что ж. Я про простой язык говорю, обиходный. Так легче. Не станешь же задумываться над каждой ерундой, слова по словарю подбирать.
Лес приблизился. Уже было видно, как там темно, на дороге, впадавшей в березняк, который тут же сменялся перепрелым ельником. Деревья раскачивали верхушками, словно желали подчеркнуть, что всяческие проявления жизни, любая подвижность - не для гостей и не их ума дело; что эта деятельность где-то далеко, в недосягаемом поднебесье, тогда как путникам придется довольствоваться неподвижностью и мертвой тишиной, которую нарушают лишь редкие тяжкие скрипы, да странная дробь, затеянная не то дятлом, не то лешим. Здесь была сырость, которую даже засушливое лето не смогло извести до конца.
- Подтянулись, - велел папа, и все подтянулись.
- У меня уже ноги гудят, - сказала мама. - Ты очень быстро идешь.
- Раньше сядем - раньше выйдем, - папа попытался засвистать, но свист ему давался плохо, выходило нечто неприличное. Мама, хотевшая было напомнить ему, что денег в доме не будет, промолчала. Они же в лесу, сообразила она. Здесь можно всякое, и никаких последствий не будет.
Поле закончилось. Мальчик шел и со скучающим любопытством рассматривал мхи, в надежде увидеть какие-нибудь грибы. Иногда ему что-то мерещилось, он резко сворачивал и прыгал через сухую канаву с тем, чтобы лишний раз обмануться. Тогда он, скривившись, брел обратно, не забывая наподдать сплющенную лимонадную банку или ядовитого цвета пакет.
- Дурной ты совсем, - не выдержал, наконец, папа. - Пораскинь мозгами: откуда здесь грибы? Их и быть тут не может, при такой-то жаре. А те, что выросли, давно собрали... местные умельцы. Которые живут тут, небось, прямо в лесу, на подножном корме. Ночуют на болотах, чтоб своего не упустить. Цап, цап, цап. Хвать да хвать - все подметут. Лесная жизнь. Эти бабулечки с лукошечками - будь здоров, они любому бегуну сто очков дадут вперед. Порхают по кочкам, как молодые...
- Будет тебе ворчать, - сказала мама. - Где ты видишь бабулечек?
- Конечно, не вижу! - вскинулся папа. - Они уж давно дома, травки сушат, ведьминские.
Увлекшись, он позабыл о том, что только что заподозрил бабулечек в постоянном лесном проживании.
Лес безмолвствовал, не участвуя в человеческом шуме, и даже эхо прибрал, так что папины слова падали чуть приглушенно и неприятно отчетливо. Отец, вероятно, почувствовал что-то неладное.
- Эге-ге-гей!! - заорал он вдруг и остановился, прислушиваясь.
Лес вновь промолчал, и папино "гей" не ушло далеко.
- Как в бочку, - засмеялся мальчик. - Бу-бу-бу, бу-бу-бу.
И он поскакал вприпрыжку, продолжая бубнить.
- Уже близко, - вздохнула мама об очевидном.
Папа приосанился, шаг его стал бодрее; он приготовился сделать последний рывок. На папином лице постепенно проступало нетерпение, ему захотелось есть.
...Холм вынырнул, когда его не ждали, как бывало всегда. Лес, казавшийся бесконечным, через два поворота оборвался, будто вбитый под землю небесным телом; на месте, где он был, осталось новое поле, гораздо больше того, на котором они уже побывали: лужок. Аккурат посреди него высился темно-зеленый горб, рябой от полевых цветов.
- Чур, я первый! - мальчик помчался к холму, но сразу притормозил, едва не сбитый с ног сильнейшим порывом ветра.
Папа взглянул на небо:
- Так, глядишь, и разгонит все! - пробормотал он недоверчиво, сомневаясь и в тучах, и в солнце, которое набирало светоносную силу, но жарило слабо.
Словно в опровержение его слов, солнце, отбиваясь отчаянными лучами, вновь затерялось в подоспевшем тучном стаде. Мама споткнулась о какую-то ветку и ойкнула; папа кивнул, будто давно уже ждал чего-то подобного:
- Говорил я тебе, надень нормальную обувь, - попенял он маме.
- Ерунда, подумаешь, - мама, несмотря на пустячность преткновения, какую-то секунду глядела вокруг округлившимися глазами, с выражением искреннего испуга на лице, который давно жил внутри и все ждал случая плеснуть кипятком. Холм, лес, луг и даже ближайшие былинки вдруг отдалились и потеряли объем, муж и сын подернулись серой дымкой, точно прикрылись целлофановой пленкой. Это продолжалось совсем недолго, и вот уже мама отважно взбиралась на холм, дыша в папину поясницу. Мальчик уже добрался до вершины и сел; он безотчетно поигрывал камешком, как девочка из его снов. Его подсознание впитывало признаки близкой бури, живя по знакомому сновидческому сценарию; ветер мнился ему следствием хода исполинских глыб, которые вскорости подомнут под себя кромку леса и покатятся прямо к ним: перекати-поле, передави-всех. Но мальчик, не воспринимая сигналов умом, с нетерпением ждал костра. Его раздирали противоречивые чувства: с одной стороны, он очень хотел развести огонь, который пускай бы подольше плясал и метался; с другой же ему хотелось, чтобы все это скорее закончилось.
- Тебе никуда не нужно? - папа многозначительно пошуршал бумагой в кармане. Мама разгружала снедь. Выкладывая продукты, она шепотом перечисляла их названия.
Сын замотал головой.
- Смотри! - отец начал складывать горку из мелкого мусора.
- Что жечь-то будем? - спросил мальчик.
Тот, склонившись над сором, предпочел не поднимать глаз. В мыслях же папа обругал себя последними словами.
- И верно: о дровах-то не подумали! - весело согласилась мама. Главное, лесом шли! Сто раз могли бы наломать.
- Я сейчас наломаю, - сказал сын и встал.
- Сиди, - возразил отец. - Напорешься там на что... С тобой вечно так. Я сам схожу. Я думал...
Он так и не договорил; предложение осталось недоделанным. Интонационный подъем, обещавший последующее оправдание, торчал завитком собачьего хвоста.
Взяв пакет, папа легко сбежал с холма и быстро пошел к лесу.
- Помогай пока нанизывать, - мама протянула мальчику длинный прут и эмалированную мисочку с нарубленными сосисками.
- Ладно, - пожал плечами мальчик. - Ой, гляди - что это такое?
Он ковырнул щепочкой какой-то предмет и вдруг резко отпрянул, инстинктивно поджимая ноги. Мама бросила миску и поспешила к нему, готовая ко всему.
- Змея? - спросила она в ужасе, еще не успев разглядеть штуковину, которая напугала сына.
- Не змея, - пробормотал мальчик. - Гадость какая-то. Смотри - вон ползет.
Мама вытянула шею, присмотрелась и тут же заметила мерзкое существо величиной с мизинец. Это был гадкий от непонятности, слепой батончик серого цвета, с шипом. Он выглядел абсолютно гладким, без признаков глаз и без намека на конечности; несмотря на это, батончик перемещался посредством тошнотворного внутреннего сокращения. Маму передернуло; мальчик уже пришел в себя, подбежал к корзине, вытряхнул из стеклянной банки вареные картофелины и быстро вернулся.
- Куда ты картошку дел? - всполошилась мама и оглянулась.
- На газете она, - сосредоточенно буркнул сын и накрыл существо банкой. - Пусть папа посмотрит, он все знает.
Отгородившись от батончика стеклянной стеной, мальчик успокоился, лег на живот и принялся рассматривать пленницу. Он уже приписал ей женские родовые качества, автоматически называя батончик то гусеницей, то личинкой. Штуковина медленно извивалась, размахивая шипом. За спиной послышались шаги: показался папа, несший хворост в пакете, будто возвращался из супермаркета. Он переступил через сына и вывалил трухлявые сучки на холодную плешь, оставленную прошлыми кострами и такую аккуратную, что она походила на след от летающего блюдца.
- Посмотри, кого он поймал, - пригласила мама. - Кто это, как ты думаешь?
Папа степенно приблизился к банке, присел на корточки. Повисло молчание.
- Не знаю, что это, - процедил папа сквозь зубы.
- Гадость такая, что хочется камнем, - признался мальчик.
- Оно живое, - тому вспомнились догмы нравственного воспитания: деревья кричат, и так далее. - Без нужды никого нельзя бить камнем. Оно тебе что-нибудь сделало?
С этими словами отец осторожно наклонил банку, подцепил ее краем увертливый батончик, сбежал по склону и вытряхнул содержимое в траву.
Довольный, он вернулся, вынул из корзины термос и тщательно ополоснул банку.
- Иди мыть руки, - позвал он сына.
Мальчик скривился:
- Но мы же на пикнике, - протянул он заунывным голосом. - Кто же моет руки, когда пикник?
- Иди сюда, - повторил папа, и сын не стал ждать третьего раза.
Он, хмурясь и пошмыгивая носом, подставил кисти под слабую струйку воды.
- Все равно измажусь костер разжигать, - пообещал мальчик.
- А ты и не будешь разжигать, - пожал плечами отец. - Ты же ни черта не знаешь, как это делать. Разве ты что-нибудь разожжешь на таком ветру? Тут сноровка нужна.
- Но хоть газету-то можно? - от огорчения тот сорвался на лай.
- Иди матери помоги, - отозвался папа.
Он и впрямь очень ловко развел костер; хворост занялся уже со второй попытки, и пламя стлалось пришибленным лисом под порывами ветра. Отец отряхнул руки от невидимой грязи, встал во весь рост и победоносно посмотрел на жену и сына.
- Скорее, - поторопил он их.
Мама проворно поднялась, держа в руках три длинных прута, прогибавшихся под грузом снеди.
- Я уж и так спешу, - сказала она. - Ветер усиливается. Как бы крышу не сорвало.
Папа заключил себя в объятия и поежился. Набежала тень. Он принял прутья, возложил их на кривые рогатины, и скороспелый жертвенник заработал в полную силу.