Дело М. Я. Чернина рассматривалось Военной коллегией 26 мая 1938 года. Приговор был предсказуем — расстрел.
Таким же исходом окончилось 1 февраля 1940 года рассмотрение дела прокурора Западной области Моисея Никитича Еремина, арестованного еще в августе 1937 года, бывшего прокурора Оренбургской области Сергея Ивановича Лутцева (31 января 1938 года), следователя прокуратуры Вышневолоцкого района Калининской области Анатолия Трофимовича Перекреста (январь 1938 года), Владимирского прокурора Федора Яковлевича Сверкунова (29 сентября 1938 года), прокурора Свердловской области Густава Ивановича Леймана (19 января 1938 года), арестованного с личной санкции Вышинского. По приговорам судов были расстреляны также бывший прокурор Северного края Борис Наумович Сахов, прокурорские работники Ленинградской области: Борис Павлович Позерн, Григорий Алексеевич Шпигель, Георгий Сергеевич Сергеев, Владислав Владиславович Бернацкий, Рудольф Петрович Булатов, Александр Яковлевич Антонов, Доминик Казимирович Шканар, Виктор Онуфриевич Петкевич, Николай Александрович Вальтер.
Сталинская юстиция не пощадила также и женщин: были расстреляны заместитель прокурора Красноярского края Полина Георгиевна Столбова, помощник прокурора Алтайского края Зельма Ивановна Матч, прокурор Белозерского района Курганской области Софья Николаевна Яндукина.
Жертвами репрессий стали и военные прокуроры, в их числе Григорий Григорьевич Суслов (осужден к расстрелу 2 октября 1938 года), бывший старший помощник Прокурора Верховного суда СССР (так в 1924 году называлась должность главного военного прокурора) Николай Николаевич Кузьмин (октябрь 1937 года).
Сотни прокуроров и следователей, брошенные в ежовские застенки с санкции Вышинского или его заместителей, а иногда и прокуроров краев и областей, были приговорены за различные «контрреволюционные преступления» судами или Особым совещанием к длительным срокам лишения свободы. Среди них — прокурор Белорусской ССР Павел Васильевич Кузьмин, прокурор Савинского района Ивановской области Петр Антонович Березкин, следователь прокуратуры Верхоянского района Якутской АССР И. Прудецкий, первый прокурор Ямальского (Ненецкого) округа Петр Алексеевич Урванов и многие другие. Всех трудно перечислить.
Но даже в тех жесточайших условиях массового беззакония и произвола некоторым прокурорам все же удавалось вырваться на свободу. Конечно, этому способствовало то, что после осуждения и расстрела Ежова, его заместителя Фриновского и других «подручных», а также целого ряда местных работников НКВД (репрессии теперь обрушились на тех, кто их проводил), после принятия секретного постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», приостановившем на время массовые репрессии, атмосфера в стране несколько разрядилась. «Контрреволюционные преступления» теперь определялись не столь бездумно, и хотя приговоры к высшей мере наказания все еще звучали в судах, но уже не так часто, как это было ранее. Немалая заслуга в этом принадлежала и самим прокурорам, их стойкости, выдержке, упорству.
Постановление поручало прокурору СССР А. Я. Вышинскому «выделить квалифицированных работников для проверки следственных дел в центральном аппарате НКВД и на местах». Прокуроры были уполномочены не только Вышинским, но и ЦК партии, который их утверждал. Однако это почти ничего не изменило. Разъехавшись по местам, они стали «чистить» кадры НКВД от нарушителей законности.
Характерна судьба прокурора Кировской области Сергея Сергеевича Постникова. Он был арестован в феврале 1938 года. Когда в управлении НКВД, куда его доставили, он напомнил, что может быть арестован только с санкции Прокурора СССР, ему, смеясь, показали ордер, на котором карандашом наискосок было начертано: «Согласен на арест по согласованию с Вышинским. Знаю по прошлому Постникова. Он сволочь несусветная. Эсер!» И стояла подпись: «Ежов». Чуть ниже — резолюция Вышинского: «Согласен». Сергей Сергеевич вынес почти два года истязаний и издевательств и устоял до того дня, когда Военный трибунал Уральского военного округа оправдал его.
Не был сломлен в тюрьме и прокурор Омской области Евсей Лазаревич Раппопорт, арестованный в Москве, куда он был вызван Вышинским на очередной «разнос», а затем этапированный в Омск. Раппопорт был очень неудобной фигурой для работников НКВД. Вместо того чтобы преследовать «контрреволюционеров», он осмеливался не только давать указания чекистам, но и возбуждать против них уголовные дела и дисциплинарные преследования, за что его не раз одергивал Вышинский. Уголовное дело в отношении Раппопорта было прекращено 8 июля 1939 года.
Неожиданным оказался и исход дела, возбужденного в отношении целого ряда прокурорских и судебных работников Красноярского края. По нему были арестованы бывшие прокуроры края Эфроим Соломонович Любашевский, Николай Петрович Черепов и Яков Павлович Коваленко, помощники прокурора края Рувим Яковлевич Крынский, Нил Федорович Лидвановский и Анатолий Михайлович Якубович, прокурор Красноярска Николай Васильевич Шипулин и прокурор Новоселовского района Красноярского края Георгий Агафонович Шалагонов, а также трое судебных работников: заместитель председателя краевого суда Михаил Акимович Винокуров, нарсудья Новоселовского района Федор Фадеевич Паршуто и секретарь краевого суда Мария Михайловна Яблонская.
На судебном заседании Военного трибунала Сибирского военного округа, которое состоялось 19—25 июня 1939 года, все подсудимые заявили, что на предварительном следствии они вынуждены были оговорить себя, так как к ним применялись меры физического воздействия. Во время суда у всех подсудимых сразу же отпали «контрреволюционные статьи», причем пятеро были оправданы сразу же, а шестерых (Любашевского, Лидвановского, Крынского, Якубовича, Черепова и Шипулина) признали виновными только в злоупотреблениях и приговорили к различным срокам наказания. Однако уже в октябре 1939 года Н. Ф. Лидвановский был оправдан Военной коллегией Верховного суда СССР. Спустя еще два года, 12 февраля 1942 года, Пленум Верховного суда СССР прекратил дело и в отношении остальных прокурорских работников.
Глава пятая
Соратники и соучастники
Самым близким соратником Вышинского во времена массовых репрессий был Григорий Константинович Рогинский. Он курировал органы НКВД, утверждал почти все обвинительные заключения по так называемым «контрреволюционным» делам, участвовал в подготовительных заседаниях Военной коллегии Верховного суда СССР, а также присутствовал при казни лиц, осужденных к расстрелу. Иногда в отсутствие Вышинского он исполнял обязанности Прокурора Союза ССР. Словом, этот человек был необходим «главному инквизитору» Сталина.
Г. К. Рогинский родился в 1895 году в Бобруйске, в еврейской семье. Кроме него у Константина Григорьевича и Анны Марковны были еще двое детей: сын Борис и дочь Ревекка. До Октябрьской революции Григорий Рогинский нигде не служил, давал в основном частные уроки. В 1918 году 23-летний коммунист Рогинский (он вступил в партию в 1917 году) встретился с Н. В. Крыленко, бывшим тогда председателем Революционного трибунала и Главным обвинителем по политическим делам. Эта встреча во многом определила жизненный путь Рогинского. Молодой человек приглянулся «прокурору пролетарской революции», который взял его своим техническим секретарем. Старательный и способный, Григорий Рогинский быстро завоевал доверие Крыленко и вскоре стал его «правой рукой» (выражение самого Крыленко). В 1921—1922 годах Григорий Константинович выдвинулся в число основных сотрудников трибунала. В последующие годы он работал в системе Верховного суда РСФСР, сначала в Ростове-на-Дону, а затем на Дальнем Востоке. В 1925 году Рогинский вернулся в Москву, где занял должность прокурора уголовно-судебной коллегии Верховного суда РСФСР. Здесь он работал до 1928 года, после чего стал старшим помощником Прокурора республики. Он принимал участие во всех важнейших делах того времени. В частности, выезжал в Ростов, где провел большую работу по подготовке Шахтинского процесса, а затем исполнял на нем обязанности помощника Главного обвинителя. Такую же работу он осуществил и по делу Промпартии. В 1929—1930 годах Рогинский был прокурором Северо-Кавказского края, затем снова вернулся в Москву. В 1931 году вместе с Крыленко он участвовал в процессе меньшевиков. Когда Крыленко занял пост наркома юстиции РСФСР, он сделал Рогинского членом коллегии наркомата.
Рогинский в прокуратуре фактически был заместителем Крыленко. По свидетельству Крыленко, назначение Вышинского прокурором республики Рогинский воспринял «болезненно». «Он считал себя как бы обойденным, — вспоминал Николай Васильевич, — первое время отношения у них с Вышинским не налаживались, и я боялся, что они не сработаются». Однако все обошлось, и в апреле 1933 года Рогинский уже активно помогал Вышинскому в процессе английских инженеров. Вскоре они уже настолько «сработались», что когда в июле 1933 года Вышинский был назначен заместителем Прокурора Союза ССР, то он «потянул» за собой и Рогинского, причем, сделал это без согласия и ведома Крыленко. Последний объяснял это так: «Этот переход был вызван его явным недовольством мной, так как я колебался, выдвинуть ли его кандидатуру в прокуроры РСФСР». Крыленко пояснил, чем вызваны его колебания, дав такую характеристику Рогинскому: «Он был точным, исполнительным работником, хорошим администратором, очень нажимистым и резким (до грубости), но своего «я» политически ни во что не вносил, ни в область политических высказываний, ни в область теоретических дискуссий... Эта ограниченность его политического кругозора, его узость (а может быть, и заведомое скрывание и нежелание высказываться по острым вопросам) была причиной того, что я не выдвинул его кандидатуру в Прокуроры РСФСР».
С этого момента, вспоминал Крыленко, «началось резкое охлаждение наших личных отношений, вскоре перешедшее в очень натянутые, а в 1935 году — холодно-враждебные на почве вмешательства Прокуратуры Союза в управление личным составом прокуроров краев и областей, подчинявшихся одновременно и Прокуратуре Союза и Наркомюсту РСФСР».
В Прокуратуре Союза Рогинский занял должность старшего помощника прокурора, с «отнесением к его ведению отдела общего надзора за законностью» (приказ № 14 подписан Вышинским 31 августа 1933 года). В марте следующего года он в ранге старшего помощника стал уже заведующим сектором по делам промышленности, а 27 апреля 1935 года постановлением ЦИК СССР утвержден в должности второго заместителя прокурора Союза ССР. В эти годы Рогинский был легок на подъем и часто выезжал в командировки в различные местности Союза: Дальневосточный край, Закавказье, на Украину, в Свердловск, Ростов-на-Дону и другие. В качестве заместителя Прокурора Союза ССР он курировал первое время уголовно-судебный отдел и Главную военную прокуратуру. В марте 1936 года Вышинский поручил ему «систематический контроль и руководство работой» управлений и отделов по «вопросам улучшения качества предварительного расследования преступлений». Для проведения этой работы в его распоряжение был выделен ряд ответственных сотрудников аппарата, в том числе Строгович, Шейнин, Тадевосян.
После увольнения Ф. Е. Нюриной из прокуратуры республики Рогинский в августе 1937 года некоторое время исполнял обязанности прокурора РСФСР. Григорий Константинович являлся депутатом Верховного Совета РСФСР, был награжден орденом Ленина.
По свидетельству Э. Э. Левентона, бывшего работника прокуратур РСФСР и СССР, а впоследствии доцента Московского юридического института, Рогинский являлся «беспринципным, нечестным в отношении к людям человеком». Такую характеристику давал Рогинскому даже его двоюродный брат Марк Дубровский. Последний рассказывал, как Крыленко уговаривал Рогинского вступить в партию, а тот обсуждал — выгодно ли это для него. Дружил он лишь с «полезными» людьми и старался выдвигать по службе только тех, от кого ожидал личной выгоды.
Рогинский был непосредственно причастен к гибели многих людей, чьи обвинительные заключения он так бесстрастно утверждал. Среди них немало прокурорских работников, в том числе И. А. Акулов, Ф. Е. Нюрина, Н. В. Крыленко, когда-то облагодетельствовавший самого Рогинского. Направляя в суд дела в отношении бывших соратников, Рогинский, по воспоминаниям современников, не был твердо уверен и в собственной безопасности. Об этом свидетельствует такой факт. Во время приведения в исполнение приговора в отношении Акулова он присутствовал при казни вместе с заместителем наркома внутренних дел Фриновским. Акулов, обращаясь к Фриновскому, сказал: «Ведь вы же знаете, что я не виноват». Тогда Рогинский, который, по словам Шейнина, был «неспокоен за себя и делал все возможное, чтобы заручиться поддержкой и доверием со стороны работников НКВД», демонстрируя свою непримиримость к «врагу народа», стал осыпать бывшего прокурора Союза бранью. Впоследствии же в беседе с Шейниным он признавался, что далеко не убежден в действительной виновности Акулова, которого всегда считал «хорошим большевиком».
Основания опасаться за свою судьбу у Рогинского были веские. Вышинский мог «сдать» его органам НКВД в любое время, что он и сделал 25 мая 1939 года, направив лично начальнику Следственной части НКВД СССР Б. З. Кобулову строго секретное письмо. В нем сообщалось, что в уголовном деле бывших судебных и прокурорских работников Красноярского края, в частности, в показаниях Черепова, имеются данные о принадлежности Рогинского к контрреволюционной организации, существующей в органах прокуратуры. К письму были приложены подлинники протоколов допроса Черепова от 18 декабря 1938 года и 20 февраля 1939 года. Кобулов передал эти материалы для проверки своему помощнику Влодзимирскому.
До ухода Вышинского из Прокуратуры Рогинский продолжал выполнять свои обязанности. Дамоклов меч опустился на него только в августе 1939 года. Новый прокурор Союза Панкратьев 7 августа издал приказ, в котором «нашел» уважительную причину для увольнения Рогинского: «За преступное отношение к жалобам и заявлениям, поступающим в Прокуратуру Союза ССР, тов. Рогинского Григория Константиновича, несущего непосредственную ответственность за работу аппарата по жалобам и заявлениям, снять с работы заместителя прокурора Союза ССР».
На самом же деле причиной увольнения были не жалобы, которые тогда никого не интересовали, а некий мифический «заговор прокуроров», в котором будто бы участвовал и Рогинский. Кстати, сам он многих прокуроров отправил под суд именно по такому же подозрению.
Почти месяц после увольнения Рогинского не трогали. Он проживал в Москве, в доме, расположенном в Старопименовском переулке, вместе с женой Ириной Михайловной и 18-летним сыном Семеном.
5 сентября 1939 года Рогинский был арестован. Постановление на арест вынес помощник начальника следственной части НКВД СССР Голованов, завизировал его Кобулов, а утвердил нарком внутренних дел Берия. Санкцию на арест дал прокурор Союза Панкратьев (он и Берия сделали это только 7 сентября). В постановлении отмечалось, что «имеющимися материалами в НКВД Рогинский Г. К. достаточно изобличается как один из руководящих участников антисоветской правотроцкистской организации, существовавшей в органах прокуратуры». Далее приводились краткие выдержки из показаний бывших прокуроров: И. В. Малкина, М. Н. Еремина, Г. М. Леплевского и наркома юстиции Н. В. Крыленко.
В отличие от многих политических дел того времени, когда трагическая развязка наступала довольно скоро, дело Рогинского расследовалось почти два года. Первое время он держался очень стойко и категорически отрицал какую-либо причастность к антисоветским организациям. Судя по всему, на него было оказано жесточайшее психологическое давление, так как, согласно документам, имеющимся в деле, Рогинский стал проявлять в тюрьме «истерические реакции», которые выражались в плаксивости, боязни ложиться в кровать из-за того, что на него «падают стены и он проваливается в пропасть». В начале января 1940 года Рогинский был осмотрен врачами, которые констатировали, что он «душевной болезнью не страдает и обнаруживает ряд навязчивых ярких представлений неприятного характера, связанных со сложившейся для него ситуацией».
17 января 1940 года состоялась очная ставка Рогинского с одним из основных его «разоблачителей» бывшим прокурором Приморской области Любимовым-Гуревичем. По его словам Рогинский являлся активным участником антисоветской троцкистской организации. Григорий Константинович назвал эти показания «ложью и клеветой». Тем не менее в тот же день, устав от бесплодной борьбы, Рогинский написал письмо на имя Берии: «Настоящим заявляю, что прекращаю сопротивление следствию и стану на путь признания своей заговорщической работы против Советской власти. Подробные показания дам на следующих допросах. Я должен собраться с мыслями и вспомнить все подробности вражеской работы, как своей, так и своих сообщников».