Утром он пришел к дому миссис Феррел и позвонил в звонок.
— Привет, — вежливо произнес он. — Вам уже лучше?
Она смотрела на него непонимающим взглядом, пока он рассказывал, как накануне вечером ей вдруг стало очень плохо и как он отвез ее из бара домой.
— Надеюсь, теперь вам уже лучше, — завершил он.
— Да, — произнесла она смущенно, — я… в полном порядке.
Уходя от нее, он заметил, как Джеймс Маккэнн с багровым лицом движется, зажав в руке конверт, по направлению к дому Мортонов. Рядом семенила встревоженная миссис Маккэнн.
— Мы должны проявлять терпение, Джим, — услышал ее слова Теодор.
31 августа
В два пятнадцать ночи Теодор взял кисть и банку краски и вышел на улицу.
Дойдя до дома Джефферсона, он поставил банку на землю и коряво написал на двери: «НИГГЕР».
После чего перешел на другую сторону улицы, позволив упасть нескольким каплям краски. Банку он оставил под задним крыльцом Генри Путнама, случайно перевернув собачью миску. К счастью, собака Путнамов ночевала в доме.
Потом он еще раз полил плющи Альстона гербицидом.
Утром, когда Дональд Горс ушел на работу, Теодор взял тяжелый конверт и отправился навестить Элеонору Горс.
— Взгляните-ка, — сказал он, вытряхивая из конверта порнографический журнал. — Я получил это сегодня по почте. Только посмотрите! — Он сунул журнал ей в руки.
Она держала его так, словно это был ядовитый паук.
— Разве не ужас? — спросил он.
Она скорчила гримасу:
— Возмутительно.
— Я подумал, надо поговорить с вами и другими соседями, прежде чем звонить в полицию, — сказал Теодор. — Вы тоже получили эту мерзость?
Элеонора Горс ощетинилась.
— С чего бы мне получать такое? — спросила она.
Старика Теодор обнаружил над его плющами.
— И как они поживают? — спросил он.
— Они умирают.
Теодор казался пораженным.
— Как такое возможно? — спросил он.
Альстон покачал головой.
— О, это просто кошмар.
Теодор пошел дальше, хихикая на ходу. Возвращаясь к себе домой, он заметил, что дальше по улице Артур Джефферсон отмывает дверь, а Генри Путнам, стоя напротив, внимательно наблюдает за ним.
Она ждала его на пороге.
— Миссис Маккэнн, — удивленно произнес Теодор. — Я так рад вас видеть.
— То, что я скажу, едва ли вас обрадует, — произнесла она горестно.
— Вот как? — удивился Теодор. Они вошли в дом.
— Чрезвычайно много разных… событий происходит на нашей улице с тех пор, как вы здесь поселились, — сказала миссис Маккэнн, когда они устроились в гостиной.
— Событий? — переспросил Теодор.
— Мне кажется, вы понимаете, о чем я говорю, — сказала миссис Маккэнн. — Однако это… эта расистская надпись на двери мистера Джефферсона, это уже слишком, мистер Гордон, слишком.
Теодор беспомощно взмахнул рукой.
— Но я не понимаю.
— Прошу вас, не надо все усложнять, — сказала она. — Я обращусь к властям, если эти безобразия не прекратятся, мистер Гордон. Мне очень не хотелось бы это делать, но…
— Властям? — Теодор казался испуганным до смерти.
— Ничего подобного не случалось, пока вы сюда не переехали, мистер Гордон, — сказала она. — Поверьте, мне нелегко это говорить, но у меня просто нет выбора. Тот факт, что ничего похожего никогда не происходило на нашей улице, пока вы…
Она внезапно замолчала, когда из груди Теодора вырвалось рыдание. Миссис Маккэнн смотрела на него с изумлением.
— Мистер Гордон… — начала она неуверенно.
— Я не знаю, о каких событиях вы говорите, — сказал Теодор дрожащим голосом, — но я бы лучше убил себя, чем причинил бы кому-нибудь вред, миссис Маккэнн.
Он огляделся по сторонам, словно проверяя, нет ли кого рядом.
— Я хочу сказать вам кое-что, чего не говорил ни одной живой душе, — произнес он. Он утер слезы. — Моя фамилия не Гордон, — сказал он. — Я Готлиб. Я еврей. Провел год в Дахау.
Рот миссис Маккэнн дрогнул, но она ничего не сказала. Лицо ее начало заливаться краской.
— Я вышел оттуда сломанным человеком, — сказал Теодор. — Мне недолго осталось жить, миссис Маккэнн. Моя жена умерла, трое моих детей умерли. Я совершенно один на свете. Я всего лишь хочу жить в мире… в маленьком мирке, как этот, среди людей, как вы. Быть соседом, другом…
— Мистер… Готлиб, — потрясенно произнесла она.
После ее ухода Теодор некоторое время стоял посреди гостиной, упираясь в бока побелевшими кулаками. Затем он отправился на кухню, чтобы себя наказать.
— Доброе утро, миссис Бакус, — произносил он часом позже, когда миниатюрная женщина открыла ему дверь, — простите, не могу ли я задать вам несколько вопросов по поводу нашей церкви?
— О. Да, конечно. — Она неуверенно отступила назад. — Вы не хотите… войти?
— Я буду вести себя очень тихо, чтобы не разбудить вашего мужа, — зашептал Теодор. Он увидел, как она покосилась на его перевязанную руку. — Обжегся, — пояснил он. — Так вот, насчет церкви… О, слышите, кто-то стучит в заднюю дверь.
— Неужели?
Когда она ушла в кухню, Теодор открыл стенной шкаф и кинул несколько фотографий за кучу садовых галош и инструментов. К ее возвращению дверца шкафа была закрыта.
— Там никого не было, — сказала она.
— Я мог бы поклясться… — Он извиняюще улыбнулся. Поглядел на круглый чехол на полу. — О, мистер Бакус играет в кегли?
— По средам и пятницам, после смены, — ответила она. — На Вестерн-авеню у нас есть круглосуточный кегельбан.
— Я тоже люблю покидать шары, — сказал Теодор.
Он задал свои вопросы по поводу церкви, а потом распрощался. Когда он шел по дорожке, то услышал голоса из дома Мортонов.
— Как будто мало было истории с Кэтрин Маккэнн и тех кошмарных фотографий, — вопил мистер Мортон. — Теперь еще и эта… грязь.
— Но мама! — кричал Уолтер-младший.
14 сентября
Теодор проснулся и выключил будильник. Поднявшись, он опустил в карман маленький пузырек с серым порошком и выскользнул из дома. Добравшись до места назначения, он насыпал порошка в миску с водой и помешал пальцем, чтобы порошок растворился.
Вернувшись домой, он нацарапал несколько писем, в которых говорилось следующее: «Артур Джефферсон пытается нарушить “цветной” барьер. Он мой кузен и должен признавать, что такой же черный, как и все мы. Я сообщаю об этом, потому что желаю ему добра».
Он подписал письмо именем Джона Томаса Джефферсона и адресовал три конверта Дональду Горсу, Мортонам и мистеру Генри Путнаму.
Завершив дело, он увидел, что по бульвару идет миссис Бакус, и последовал за ней.
— Можно вас проводить? — спросил он.
— О, — произнесла она. — Конечно.
— Вчера вечером упустил вашего мужа, — сообщил он.
Она непонимающе заморгала.
— Думал, встречу его в кегельбане, — сказал Теодор, — но, наверное, он снова заболел.
— Заболел?
— Я спросил тамошнего работника, и он сказал, что мистер Бакус перестал ходить, потому что все время болеет.
— О. — Голос миссис Бакус сделался тоненьким.
— Ну, может, увижу его в следующую пятницу, — сказал Теодор.
Позже, снова вернувшись домой, он заметил, как к дому Генри Путнама подъехал закрытый фургон. С их заднего двора вышел мужчина, неся завернутое в одеяло тело, которое он затем положил в машину. Мальчики Путнама плакали, глядя ей вслед.
Артур Джефферсон открыл дверь. Теодор показал письмо Джефферсону и его жене.
— Пришло сегодня утром, — сказал он.
— Это просто чудовищно, — прокомментировал Джефферсон, прочитав письмо.
— Именно так, — согласился Теодор.
Пока они разговаривали, Джефферсон поглядывал в окно на дом Путнама на другой стороне улицы.
15 сентября
Бледный утренний туман затягивал Силмар-стрит. Теодор тихо шел по улице. Под задним крыльцом дома Джефферсона он поджег коробку с бумагой. Когда она задымила, он прошел через двор и одним ударом ножа распорол резиновый бассейн. Спешно удаляясь, он слышал, как вода толчками выплескивается на траву. В переулке он выбросил коробок спичек с надписью «Вина и крепкие напитки Путнама».
Утром, вскоре после шести, его разбудил вой сирен. Маленький дом будто подпрыгивал, когда мимо проезжали тяжелые машины. Повернувшись на бок, он зевнул и пробормотал:
— Отлично.
17 сентября
Дверь на стук Теодора открыла бледная как смерть Дороти Бакус.
— Может быть, подвезти вас до церкви? — спросил Теодор.
— Я… я, кажется, неважно себя чувствую, — проговорила миссис Бакус.
— Как жаль, — сказал Теодор. Он увидел, что из кармана ее фартука торчат уголки фотографий.
Выйдя от нее, он увидел, как Мортоны грузятся в машину, молчащая Бьянка и смущенные Уолтеры. Чуть дальше по улице, у дома Артура Джефферсона, притормозила полицейская машина.
Теодор отправился в церковь с Дональдом Горсом, который сообщил, что Элеонора приболела.
— Очень печально, — сказал Теодор.
Тем же днем после обеда он провел некоторое время в доме Джефферсона, помогая прибирать и отмывать закопченное заднее крыльцо. Увидев распоротый бассейн, он немедленно поехал в магазин и купил точно такой же.
— Но ведь дети любят этот бассейн, — сказал Теодор, когда Пэтти Джефферсон начала протестовать. — Вы сами мне сказали.
Он ободряюще подмигнул Артуру Джефферсону, но тот был явно не в настроении.
23 сентября
Ранним вечером Теодор заметил, как улицу перебегает собака Альстона. Он схватил свое воздушное ружье, осторожно высунул в окно спальни и выстрелил. Собака яростно вцепилась себе в бок и завертелась на месте. Потом, поскуливая, припустила домой.
Прошло несколько минут, Теодор вышел на улицу и начал поднимать ворота гаража. Он увидел, как из переулка спешно выходит старик, неся на руках собаку.
— Что случилось? — спросил Теодор.
— Не знаю, — ответил Альстон безжизненным, испуганным голосом. — У него что-то болит.
— Быстрее! — воскликнул Теодор. — Садитесь в машину!
Он повез Альстона с собакой к ближайшему ветеринару, проскакивая на красные светофоры и стеная каждый раз, когда старик отрывал трясущуюся руку от бока собаки:
— Кровь!
Три часа Теодор просидел в приемной ветеринара, пока дверь не открылась; старик, пошатываясь, вышел из кабинета, его побелевшее лицо приобрело пепельный оттенок.
— Нет! — воскликнул Теодор, вскакивая на ноги.
Он довел обливающегося слезами старика до машины и отвез домой. Потом Альстон сказал, что ему лучше побыть одному, и Теодор ушел. Вскоре черно-белая полицейская машина остановилась у дома Альстона, и старик провел двух полицейских мимо дома Теодора.
Теодор некоторое время прислушивался к гневным крикам с улицы. Они звучали еще долго.
27 сентября
— Добрый вечер, — поклонился Теодор.
Элеонора Горс слабо кивнула.
— Я принес вам с отцом жаркое, — сказал Теодор, улыбаясь и протягивая завернутую в полотенце керамическую кастрюльку.
Когда она сказала, что ее отец ушел в вечернюю смену, Теодор изумился, словно бы он не видел, как пожилой господин уезжал сегодня после обеда.
— Ну что ж, — произнес он, — протягивая ей угощение, — тогда это лично для вас. С моими наилучшими пожеланиями.
Сойдя с крыльца, он увидел, что Артур Джефферсон и Генри Путнам стоят под фонарем чуть дальше по улице. Пока он смотрел, Артур Джефферсон ударил собеседника и спустя секунду они уже скатились в канаву. Теодор побежал к ним.
— Как вам не стыдно! — задыхался он, растаскивая противников.
— Не лезьте не в свое дело! — предупредил Джефферсон и выкрикнул, обращаясь к Путнаму: — Лучше скажи мне, как эта краска оказалась под твоим крыльцом! Полиция, может, и поверит, что твои спички случайно оказались у меня за домом, но только не я!
— Ничего я тебе не скажу, — с презрением отвечал Путнам. — Ниггер!
— Ниггер! Ну естественно! Ты, конечно, первый этому поверил, придурок…
Теодор стоял между ними пять минут. И только когда Джефферсон случайно угодил ему по носу, напряжение спало. Джефферсон вежливо извинился, затем, бросив убийственный взгляд на Путнама, ушел.
— Мне жаль, что он вас ударил, — с сочувствием сказал Путнам. — Проклятый ниггер!
— О, вы наверняка ошибаетесь, — сказал Теодор, зажимая ноздри. — Мистер Джефферсон говорил мне, как боится, что люди поверят этим сплетням. Это из-за стоимости двух его домов, ну, вы понимаете.
— Двух? — переспросил Путнам.
— Да, пустой дом рядом с ним тоже принадлежит ему, — сказал Теодор. — Я думал, вы знаете.
— Нет, — осторожно ответил Путнам.
— Так вот, дело в том, — продолжал Теодор, — что, если пойдут разговоры, будто мистер Джефферсон негр, стоимость его домов упадет.
— Как и стоимость всех остальных домов, — сказал Путнам, сверкая глазами. — Этот грязный сукин сын…
Теодор похлопал его по плечу.
— Как родители вашей жены проводят время в НьюЙорке? — спросил он, меняя тему.
— Они уже возвращаются обратно, — сказал Путнам.
— Отлично, отлично.
Он отправился домой и примерно час читал комиксы. Потом вышел из дому.
Дверь ему открыла Элеонора Горс с раскрасневшимся лицом. Халат был надет кое-как, глаза лихорадочно блестели.
— Можно мне забрать кастрюлю? — вежливо поинтересовался Теодор.
Она промямлила что-то и покачнулась, отступая назад. Он, проходя мимо, коснулся ее руки. Она дернулась так, словно он ее ударил.
— О, вы съели все, — сказал Теодор, заметив на дне кастрюли следы порошка.
Он обернулся к ней.
— А когда возвращается ваш отец? — спросил он.
Все ее тело напряглось.
— После полуночи, — проговорила она.
Теодор шагнул к выключателю и погасил свет. Он услышал, как она ахнула в темноте.
— Нет, — пробормотала она.
— Разве ты не этого хочешь, Элеонора? — спросил он, властно хватая ее.
Ее объятие было бездумным и горячечным. Под халатом не оказалось ничего, кроме распаленного тела.
Позже, когда она лежала на полу кухни и спала, удовлетворенно посапывая, Теодор принес фотоаппарат, оставленный за дверью. Опустив шторы, он уложил Элеонору в подходящую позу и сделал десяток фотографий. Потом пошел домой и вымыл кастрюлю.
Прежде чем отправиться спать, он набрал на телефоне номер.
— Служба «Вестерн юнион», — представился он. — У меня сообщение для миссис Ирмы Путнам, Силмар-стрит, двенадцать ноль семьдесят.
— Это я, — отозвалась она.
— «Сегодня днем ваши родители погибли в автокатастрофе, — сказал Теодор. — Ждем распоряжений по поводу отправки тел. Шеф полиции, Талса, Окла…»
На другом конце провода раздался придушенный хрип, удар, а потом крик Путнама: «Ирма!» И Теодор повесил трубку.
После того как уехала «скорая», он вышел на улицу и вырвал еще тридцать пять плющей Джозефа Альстона. В куче растений он оставил второй спичечный коробок Путнама.