— Вы хотите сказать, что едите их? — обмер Барнвельт.
— А то! Сие традиционная часть фестиваля. Ежели не уедете к тому времени, прослежу я, чтоб достался вам кусочек посочней.
Барнвельт содрогнулся. Тангалоа, который воспринял это сообщение довольно спокойно, пробормотал что-то насчет похожих обычаев у ацтеков.
С момента ухода Кая пухлые губки Зеи были плотно сжаты. Наконец она взорвалась:
— Больше в жизни не приглашу я друзей своих на сборища наши семейные! Сии путешественники должны держать нас за варваров…
— А кто ты такая, чтоб старшим перечить? — взревела королева. — Зеры, и десятиночья не прошло, как она, что тихоню такую из себя строит, была в той шайке лоботрясов юных, кои, подстрекаемые шутом сим гороховым, братцем ее приемным, она ткнула пальцем в Заккомира, — разоблачились догола и в чем из яйца вылупились взгромоздились на фонтан центральный в парке дворцовом, скульптурную группу Панжаки из себя изображая. А как раз в ту пору прогуливалась я по парку с господином одним из Балхиба и дамою его, отпрысками рода весьма старинного. Ужель, изумились они, зрим мы новую работу скульптора великого, кою никогда еще лицезреть не сподобились? И, покуда стояла я, язык проглотивши, и гадала, уж не шуточку ли какую любимцы со мной разыгрывают, статуи оные внезапно к жизни пробудились и на нас накинулись, мокрые, грязные, с шуточками да прибауточками непристойными…
— Уймитесь! — завопил Заккомир, неожиданно обнаруживая свое присутствие. — Ежели вы, женщины, не прекратите вечное занудство свое, удалюсь я туда же, куда Кай, бедолага! Поступок наш не причинил никому вреда. Господин ваш из Балхиба вместе с прочими хохотал, когда от испуга первоначального оправился! Давайте побеседуем лучше о более приятных вещах. Генерал Сньол, как удалось избегнуть вам застенков кангадитских, кои грозили вам по обвиненью в ереси?
Барнвельт тупо посмотрел на любопытного юнца. Настоящий Сньол из Плешча, должно быть, это какой-то ньямский военачальник, у которого возникли нелады с официальной религией этого государства. Немного поразмыслив, он ответил:
— Сожалею, но не могу этого поведать, не подвергая опасности тех, кто мне помогал.
В этот самый момент вошел придворный астролог. Барнвельт облегченно вздохнул, радуясь, что обсуждение очередной скользкой темы опять прервали. Астролог, дряхлый чудаковатый старикашка, отрекомендовавшийся как Квансель, с порога заявил:
— Дозвольте показать вам гороскоп, что составил я на вас, генерал Сньол! Давно уж слежу я за вашей карьерой, и пока все идет, как светилами небесными предначертано, включая появленье ваше нынешнее в столице квирибской и при дворе.
— Очень интересно, — промямлил Барнвельт. Если б только, подумалось ему, мог он разъяснить этому малому, как жестоко тот ошибается!
Астролог между тем продолжал:
— А в дополненье к сему, зер, счел бы я за честь великую, если б дозволили вы мне и зубы ваши осмотреть скрупулезно.
— Зубы?!
— О да! Да позволено мне сказать будет, что ведущий я зубник во всем королевстве!
— Спасибо, но зубы у меня вроде не болят.
Антенны на лбу у астролога полезли вверх:
— Нету дела мне ни до болей зубных, ни до снадобий лекарских! По зубам вашим поведал бы я вам о характере вашем и Уделе дальнейшем. После премудростей звездных наука сия по точности не далее как на втором месте располагается!
Барнвельт про себя решил, что даже если у него вдруг заболят зубы, то к дантисту, который изучает зубы пациентов, чтобы предсказывать им судьбу, он в жизни не пойдет.
— Зер Сньол! — гаркнула королева. — Твой ход, ежели и впрямь убежден ты, что глаза твои заняты игрою, а не дочкой моей. У нее что, голов больше чем положено?
Через два дня их пригласили опять, а потом и еще через день. Но на сей раз, к радости Барнвельта, им не пришлось иметь дело ни с угрюмым королем, ни со сварливой королевой. Присутствовали только Зея, Заккомир и их молодые друзья. Осторожные расспросы, имевшие отношение к торговле янру и исчезновению Игоря, не принесли ничего нового.
Барнвельт ломал голову, с чего это вдруг они с Джорджем впали в такую милость во дворце. Он испытывал твердое убеждение, что монархи обычно весьма разборчивы в знакомствах, и нисколько не обольщался относительно того, что при своем весьма умеренном владении искусством слова сумел сразить их исключительно личным обаянием. И хотя Джордж отличался куда более общительным и развязным характером, Барнвельту тем не менее они уделяли куда больше внимания, чем его спутнику.
Барнвельт в конце концов пришел к заключению, что здесь сказалась целая совокупность различных факторов. Представители правящей верхушки этого, во многом изолированного от остальных, города уже настолько утомились обществом друг друга, что были только рады появлению двух экзотических и обаятельных пришельцев с прекрасными рекомендациями, которых можно было демонстрировать знакомым, будто некую диковинку. Кроме того, все они, особенно помешанный на военно-героической тематике Заккомир, находились под впечатлением достижений предполагаемого генерала Сньола. И наконец, Зея с Альванди всерьез намеревались нанять его на службу.
В целом золотая молодежь Рулинди Барнвельту приглянулась: праздная и ни на какое серьезное дело не годная, по строгим меркам, но совсем не лишенная дружелюбия и обаяния. Из обрывков салонной болтовни он мог судить, что и в этом классе встречаются исключения, но такие во дворце не приняты. Заккомир, при единственном в своем роде положении хранителя трона, помимо чисто профессиональных обязанностей, судя по всему, служил еще и соединительным звеном между внешним миром и Зеей, которая создавала впечатление затворницы.
Барнвельт заметил, что принцесса сразу оживала, когда поблизости не было матери, — вообще-то говоря, становилась чуть ли не буйной. Наверное, сочувственно решил он, у нее были проблемы, во многом схожие с его собственными.
А потом его начало всерьез заботить еще кое-что. Он все чаще ловил себя на том, что не может оторвать глаз от Зеи, думает о ней даже за пределами дворца и с нетерпением ждет очередного визита. Больше того между ними словно возникла некая телепатическая связь. Во время возникающих то и дело споров он все чаще обнаруживал, что они с ней стоят на одной точке зрения против всех остальных. (Тангалоа ни в какие споры не вмешивался, взирая на спорщиков с независимо-насмешливым видом, а вернувшись вечером домой, заносил в блокнот ценные с социологической точки зрения фрагменты услышанных бесед.)
После нескольких таких визитов Барнвельт даже почувствовал в своих отношениях с девушкой достаточную близость, чтобы в открытую подраться с ней, послав к чертям все дипломатические протоколы. Однажды вечером он выиграл у нее партию в «шанхайские шашки», обведя ее вокруг пальца хитрым обманным ходом. При этом она с чувством произнесла несколько гозаштандских слов, знания которых Барнвельт никак от нее не ожидал — если, конечно, она не переняла их у Фило.
— Ну-ну, — сказал он на это, — не подымай волны, милочка. Если б ты смотрела, что я делаю, а не сплетничала насчет того крапчатого яйца, что снесла мадам Вузис, ты бы…
Бац! Зея схватила со стола игральную доску и от всей души треснула ею Барнвельта по башке. Поскольку сработана та была из хорошего твердого дерева — не то, что земные картонки, — а волос, могущих смягчить удар, на голове у Барнвельта не было, из глаз у него просто-таки посыпались искры.
— Вот тебе за критицизм твой, господин Всезнайка!
Барнвельт тут же наклонился на стуле и отвесил ей звонкого шлепка пониже спины.
— Ао! — вскричала она. — Больно! Столь нахальная игривость, зер…
— Игральная доска тоже не сахар, сударыня, а я привык делать другим то же самое, что сделали мне, и предпочтительно первым. Ну что, соберем шашки и сыграем еще разок?
Видя, что остальных это происшествие скорее позабавило, чем возмутило, Зея поостыла и на шлепок вроде не обиделась. Но когда Барнвельт церемонно пожелал ей доброй ночи в дверях и повернулся, чтобы уйти, то получил такой мощный удар по заду, что чуть было не растянулся на полу. Обернувшись, он увидел Зею с метлой в руках и Заккомира, который в полном восторге катался по коврам.
— Смеяться последним всегда желанней, как присловье гласит мудрого Нехавенда, — произнесла она нежно. — Доброй ночи, зеры, да не забывайте дорогу сюда!
Дирку Барнвельту и раньше случалось влюбляться, даже несмотря на все старания матери этого не допустить. Однако в таких делах он никогда не терял головы и прекрасно понимал, что нельзя и представить себе что-нибудь более трагичное и абсурдное, чем любовь к существу женского пола совсем иного биологического вида. Да еще к такому, какое избавляется от использованных существ мужского пола на манер земного паука или богомола.
Барнвельт основательно поработал над экипажем, сколачивая его в сплоченный и умелый коллектив. Зная, что присущая ему стеснительность порой делает его в глазах других людей нелюдимым и бессердечным, он взял за правило держаться с моряками попроще, а те, похоже, были весьма польщены, что столь значительная персона дозволяет им непривычные фамильярности.
После дня, целиком посвященного обучению экипажа в порту, посетившие дворец земляне встретили там только Зею с Заккомиром, хотя королева из вежливости заглянула на минутку поздороваться. Король же вообще не показывался.
— Мертвецки пьян, бедолага, — объяснил Заккомир. — Я бы тоже так поступил, окажись в его положении незавидном. Последнее время не вылезает он из покоев своих, перебирая да разглядывая коллекцию свою портсигаров. Редкостнейший набор у него сих вещиц: и драгоценностями затейливо изукрашенные, и мозаикой искусною, и с секретами всякими — один даже музыку играет, ежели крышку отворить.
— А можно на них взглянуть? — заинтересовался Тангалоа.
— Разумеется, господин Таджди! Великое удовольствие старику доставите. Собранье сие для него чуть ли не единственная радость в жизни, да и чем еще ему заняться? Королева лишь глумится над увлеченьями его, а гости, дабы подольстить ей, во всем Ее Грозности поддакивают. Извините ли вы нас, господин и мадам, иль же вы и сами желаете пойти?
— Пожалуй, обойдемся, — сказал Барнвельт. Мужчины удалились.
— Скоро ль отплываете вы? — поинтересовалась Зея. Барнвельт, который внезапно ощутил в горле какой-то странный комок, нерешительно отозвался:
— Вообще-то, могли бы уже послезавтра…
— Не след уезжать вам до окончанья фестиваля кашьо! Предоставим мы вам отборнейшие места, сразу по почетности своей за родом нашим королевским!
— Наверное, с моей стороны это не очень вежливо, — ответил Барнвельт, — но забой на мясо твоего бедного старого отчима — это зрелище, без которого я вполне могу обойтись.
Она помедлила, после чего проговорила:
— А правда, что осуждают нас в иных странах по сей причине, как Заккомир утверждает?
— Честно говоря, некоторые просто в ужасе.
— Так и он говорит, да только сомневалась я, ибо тайно симпатизирует он партии реформ.
— Это тем, которые не хотят, чтобы убивали королей?
— Именно. Не проболтайся только матери моей властительной, иначе крепко бедняжка Заккомир пострадает. Послали они ей сообщенье через посредников, что требуют хотя бы от церемониального пожиранья супруга ее последнего отказаться. Но оставила она просьбу сию без вниманья, так что под гладью безмятежной, коей край наш многим представляется, зреют бунты теперь да заговоры изменнические.
— А как ты сама поступишь, когда станешь королевой?
— Того не ведаю я. Хоть и с пониманьем отношусь я к поползновеньям отменить сей обычай наш старинный, мать моя все равно сохранит большое влияние на дела квирибские, сколько жива будет. А по собственным словам ее, даже помимо соображений религиозных, иного нет способа удержать пол мужской на должном месте, кроме как ежегодной казнью представителя его высокопоставленного.
— Смотря что считать должным местом, — пробормотал Барнвельт, которому пришло в голову, что в Квирибе давно нужна… как там будет наоборот от «феминизм» — «маскулизм»? — партия маскулистов.
— О нет, — возразила Зея, — не уподобляйся Заккомиру в доводах своих! Процветанье государства нашего неотделимо от законного верховенства пола женского!
— Но я могу привести массу примеров процветающих государств, где мужчины правят женщинами, и таких, где они равны.
— Экий ты возмутитель спокойствия! Как уже говорила я, когда столь развязно по филейным частям ты меня хлопнул, не место таким в Квирибе!
— Что ж, если мое присутствие и возмущает местное спокойствие, то скоро вы от него избавитесь. Кстати, ты можешь дать мне несколько полезных советов. Скажи, а есть какая-нибудь связь между пиратами Ваандао, торговлей янру и Квирибом?
Зея уставилась на кончик своей сигары.
— Мыслится мне, что лучше бы сменить нам тему беседы нашей, не то вступим мы на те зыбкие почвы, где благо одного лишь бедою другого достигнуто быть может…
По пути домой Барнвельт предложил:
— Джордж, а давай прямо послезавтра и отвалим?
— Ты что, чокнулся? Я ни за что эту церемонию не пропущу! Ты только подумай, какие будут классные кадры!
— Уф-ф, все это замечательно, но меня просто тошнит от мысли, что они зарежут и зажарят беднягу Кая прямо у меня на глазах. Не говоря уже о том, что после придется его есть.
— А откуда тебе знать, каков он на вкус? У моих предков считалось вполне обыденным делом, чтобы победитель в спортивном состязании съедал побежденного.
— А я не папуас какой-нибудь! Ты прекрасно знаешь, что с точки зрения моей культурной традиции есть людей некрасиво.
— Ладно, ладно, — отмахнулся Тангалоа. — Кай-то не человек в привычном смысле слова. Постоянно умирают миллионы кришнян — одним больше, одним меньше…
— Да, но…
— И потом, нельзя же обижать королеву. Она нас ждет.
— Большое дело! Стоит нам выйти в море…
— Не забывай, что мы оставляем здесь залог, а Панагопулоса просто кондрашка хватит, если он узнает, что мы пустили его псу под хвост. Да и матросы наверняка будут настаивать, чтобы их доставили домой, когда все это кончится.
Несколько ошарашенный такой непривычной непреклонностью Тангалоа, Барнвельт сдался. При этом он уверял себя, что поступил так исключительно под давлением аргументов Тангалоа, а вовсе не потому, что иначе лишился бы возможности лишний раз повидать Зею. Тем не менее он ощущал, что такая возможность здорово подняла ему настроение.
Вечером в день открытия фестиваля Заккомир придирчиво оглядел наряды Барнвельта с Тангалоа и счел их подходящими.
— Хотя, — заметил он при этом, — это не совсем то, что требует обычай, но прочие простят вас, как иноземцев, в традициях наших не сведущих.
— Слава богу, что не заставили нас напялить эти расфуфыренные тоги, прошептал Барнвельт. — Лично меня в такой просто ветром бы сдуло.
Никакой царь Соломон в самом своем наироскошнейшем облачении не смог бы сравниться с Заккомиром, наряженным во что-то вроде парчового саронга. Хранителя трона украшали драгоценные браслеты, позолоченные сандалии, ремешки которых достигали середины его голых икр, и золотой венец поверх зеленых волос; физиономия квирибца была наштукатурена, как у русской балерины.
Он провел их в просторную приемную, где уже топтались королевские тетушки и дядюшки. Наконец протрубили трубы и сквозь толпу промаршировали король с королевой, за которыми тут же стали пристраиваться по ранжиру остальные. Кай пошатывался на ходу и выглядел куда мрачнее обычного, несмотря на все усилия придворного художника по макияжу придать его физиономии выражение восторженного энтузиазма.
Заккомир показал Барнвельту с Тангалоа их места в кортеже и забежал вперед, чтоб подхватить Зею под ручку сразу за королевской четой.
Поскольку амфитеатр, в котором должен был состояться фестиваль, располагался прямо за территорией дворца, процессия направилась туда пешком. На небе вспыхивала то одна, то другая из трех лун, попеременно закрываемых облаками, теплый свежий ветерок трепал просторные одеяния и заставлял помигивать огоньки газовых рожков. За стеной, которая огораживала дворцовый парк, тесно толпился простой люд Рулинди, и построившейся клином страже пришлось расталкивать его, чтобы расчистить дорогу процессии.