– Ай да Илья! Посмотрите на него! – смеялась и плакала Люси.
– Юрик, вы Бориса нашли? – вдруг спросил Баня.
Все разом смолкли, посмотрели на Ганичева. Тот неуверенно переминался у контрабаса.
– Он в командировке, – сказал Ганичев, отводя глаза.
– Э-эх! – воскликнул Кротов.
– Без Бори не сыграть, – сказал Герасимов. – Обидно.
– Мендель, ты не можешь достать банджо? – спросил Кротов.
– Раз плюнуть, Витек. Только зачем?
– Играть буду.
– Вытяни вперед руки. Так. Закрой глаза, – скомандовал Менделев. Кротов выполнил команды. – Видите? Типичный тремор, – указал он трясущиеся пальцы Кротова.
– Сам ты тремор! – закричал Кротов.
– Попрошу без намеков, – сказал Менделев.
Они рассмеялись, пошли ко входу в кафе, на ходу доставая билеты. Ганичев нес за ним контрабас.
В фойе уже было полно народу, новые гости входили с улицы. Многие были с инструментами. Торговал буфет. По стенам висели газеты и информационные бюллетени джаз-клуба, возле них толпились, читали. То там, то здесь вспыхивали дружеские приветствия.
Музыканты первого состава Сокольникова вошли кучно, робея – как-никак они не показывались в этом мире уже давно. Посматривали по сторонам, волновались, наблюдая родное, но почти забытое. Их никто не узнавал.
Люси уселась за столик у буфета, куда подвел всех Ганичев. Он понял их состояние, старался помочь.
– Располагайтесь… Пожалуйста.
Рядом с Люси уселся Баня. Остальные продолжали стоять, оглядываясь по сторонам.
– Я сейчас, – сказал Ганичев.
Он отправился искать Сокольникова. Прошел через людное фойе, вошел в зал, где заканчивали накрывать столы. В глубине зала виднелась низкая эстрада с микрофонами и аппаратурой. Там готовились к джему музыканты, среди них – Сокольников.
Ганичев подошел к нему.
– Алексей Дмитрич!
– Ну? – строго обернулся к нему Сокольников.
– Все пришли. Как один, – доложил Ганичев.
– Пришли?!
У Сокольникова гора с плеч свалилась. Все эти дни он думал о том, придут или не придут на его зов бывшие музыканты, мучался этим – и вот пришли!
– Молодец, Юрик! – он обнял Ганичева в порыве чувств, но тут же взял себя в руки. – Ну, я их помариную! Пускай потомятся.
– Алексей Дмитрич… – развел руками Ганичев.
– Людей надо воспитывать. У вдовы был?
– Был.
– Придет?
– Не знаю… – замялся Ганичев.
Но тут Сокольникова отвлекли, он пошел настраивать аппаратуру, а Ганичев возвратился в фойе.
Рядом со стойкой буфета расчехляли инструменты трое: трубач, кларнетист, тромбонист. Начали пробовать звук, подстраиваясь друг к другу. Толпа расступилась полукругом, поняв, что они собираются играть.
– Банджо есть? – крикнул трубач в толпу.
– Есть! – сорвался с места Кротов.
– Сиди! – цыкнула на него Люси, но поздно. Кротов выскочил к музыкантам.
– Я сыграю!
– А инструмент?
– Мендель, я же просил тебя! – в отчаянии крикнул Кротов.
И тут же, откуда ни возьмись, появился сияющий Менделев с банджо на вытянутых руках.
– Помни про тремор, – шепнул он Кротову.
– Иди ты!
– «Олл оф ми» знаешь? – спросил трубач Кротова.
– Ну!
– Поехали.
Они заиграли. Кротов старался. Он побледнел, закусил губу.
Люси в волнении смотрела на мужа. Да и все «бывшие» волновались, как бы оценивая свои собственные возможности: смогут ли сыграть сегодня.
В толпе перешептывались любители.
– Кто это на банджо?
– Первый раз вижу.
– Мальчишки! – бросил кто-то. – Это же Витя Кротов.
– Да ты что! Кротов давно сгинул.
– Кротов это, факт. Послушай звук.
Началась импровизация тромбона. Трубач отнял инструмент от губ, шепнул Кротову:
– Лажаешь, старичок.
– Сейчас, сейчас… – у Кротова пот выступил на лбу. Он играл, мучительно вспоминая прошлое.
– Вот так лучше, – сказал трубач.
Ганичев, поначалу наблюдавший за Кротовым с тревогой, улыбнулся с облегчением. Понял: музыка в пальцах осталась.
Из зала вышел распорядитель.
– Стоп! Стоп! Что за самодеятельность? – накинулся он на музыкантов. – Наиграетесь. Целая ночь впереди. Прошу всех в зал! Занимайте места согласно билетам!
Публика повалила в зал.
Гостей встречал приветственным маршем диксиленд Сокольникова на эстраде.
Ганичев усадил «бывших». Им достались места за предпоследним от эстрады столиком.
Закончив марш, Сокольников со своими музыкантами занял место за ближайшим к эстраде столиком. Назад он демонстративно не смотрел.
– Юрик, вы сказали Леше, что мы пришли? – обеспокоенно спросил Баня.
Ганичев поежился. Ему не хотелось никого огорчать.
– Да… То есть нет. Он еще не знает.
– Хоть бы башку повернул! – сказал Кротов.
– Генерал… – заметил Герасимов.
– Леха! Сокольников! – крикнул Кротов, но его крик утонул в общем шуме.
– Не надо кричать. Он прекрасно все видел, – тонко улыбнулся Менделев.
Вокруг рассаживались, произносили первые тосты…
На эстраду взошел распорядитель.
– Начинаем наш традиционный джем-сейшн, посвященный закрытию фестиваля «Осенние ритмы». Первое слово Костюшкину… Он вчера саксофон новый купил… Миша, давай! Сам скажешь, с кем будешь играть.
– Миша, со мной! – крикнул кто-то.
На эстраду поднялся Костюшкин с саксофоном. Подошел к микрофону и, вглядываясь в зал, принялся выбирать себе партнеров.
Он называл их, и они выходили на эстраду с инструментами.
Джем начался!
Чувствовалось, что все друг друга хорошо и давно знают – со всеми слабостями и недостатками. После импровизаций хлопали, свистели, обменивались одобрительными возгласами. Кто-то сидел, погрузившись в свои думы. Давно не видевшиеся друзья разговаривали, отрешившись от всего. Жены и возлюбленные музыкантов были активны, чокались, смеялись, звали кого-то…
Ганичев незаметно куда-то исчез, оставив гостей одних.
А на эстраде была непрекращающаяся музыка. Одна тема сменяла другую, выходили новые музыканты, менялись составы, стили, направления.
«Бывшие» тоже узнавали старых коллег. За их столиком то и дело вспыхивало:
– Смотри, это же Мысовский!
– А это кто? Знакомое лицо.
– Канунников, ей-богу!
Однако постепенно, по мере нарастания экспрессии концерта, гости становились сумрачнее. Они явно чувствовали себя не в своей тарелке. Точнее всех выразил общее настроение Банькович:
– В чужом пиру похмелье.
– Точно! – сказал Кротов. – Сидим как дураки.
– Надо пойти и сказать Леше, что мы тут, – предложила Люси.
Идти никто не хотел – побаивались.
– Мендель, пойди! – сказал Кротов.
– Вы шутите, – печально улыбнулся Менделев. – Леша спросит: «Где ты играешь, Мендель?» И что скажет Мендель? Что он играет с подростками рок-н-ролл?
На эстраде появился ансамбль Голощекина.
– Додик, смотри! – воскликнул Кротов.
– Олежка, пойди ты. Ты самый солидный, – сказала Люси Бане.
– Почему мы вообще должны подходить первыми? Он нас пригласил! Он хозяин! Это бестактно, в конце концов! – возмутился тот.
Сокольников по-прежнему не поворачивал головы. Казалось, он затылком чувствовал, что происходит за его спиной в другом конце зала.
Дотоле немногословный Герасимов утер салфеткой губы.
– Спасибо, ребята. Рад был всех повидать. Мне далеко ехать.
– А сыграть?! – взвился Кротов.
– Витя, оставь фантазии. Ты же видишь. Он не хочет нас замечать.
Кротов затравленно оглянулся по сторонам.
– Где этот Юрик?!
Ганичева не было видно.
– Сядь! – заорал Кротов Герасимову так, что за соседними столиками удивленно обернулись на них.
Кротов вскочил со стула и решительно направился к эстраде. Остальные, затаив дыхание, наблюдали за ним.
Кротов подошел к Сокольникову, наклонился и что-то сказал. И вдруг они увидели, как поднялся Алексей Дмитрич, как обнял и расцеловал Кротова, как они, смеясь, принялись хлопать друг друга по спинам.
Голощекин приветственно помахал им со сцены.
– Уфф! – вздохнул Баня.
Люси промокнула глаза платком.
А Ганичев в это время находился в фойе, у стойки буфета, куда он сбежал, чтобы не присутствовать при этой драме. Сюда доносилась музыка из зала. Ганичев сидел перед рюмкой коньяка, глубоко задумавшись.
Он выпил коньяк, придвинул рюмку буфетчице.
– Повторите, пожалуйста.
– Юрик, да чего стряслось-то? На тебе лица нет, – сказала буфетчица.
Ансамбль Голощекина продолжал играть. Как всегда, элегантный, в синем костюме с золотыми пуговицами, Голощекин импровизировал на флюгельгорне. Он увидел, как в конце зала Сокольников обнимается со своими музыкантами, как Сокольников усаживается к ним за столик.
Голощекин взял скрипку и заиграл медленную блюзовую тему. Скрипка рыдала.
Под стать было настроение за гостевым столиком. После объятий, смеха, приветствий и первых расспросов здесь воцарился траур: Сокольников сказал о смерти Бориса. Они молчали, не чокаясь, выпили и теперь сидели, думая каждый о своем, пока рыдала скрипка.
Сокольников встал и направился к распорядителю вечера.
Тот в углу вел переговоры с официанткой, проверяя счет.
– Саша, я сегодня играю старым составом, – сказал Сокольников.
– Вот это дело! – обрадовался тот. – Сюрприз. А я смотрю – они или не они?
– Они, – кивнул Сокольников. – Все, кроме Бориса. Мы хотим сыграть в его память.
Распорядитель оторвался от денег, вытаращил глаза.
– В чью память?
– Решмина.
– С чего ты решил, что он умер? Я его позавчера видел…
– Где?! – оторопел Сокольников.
Ганичев пытался объяснить буфетчице ситуацию.
– Понимаете, Фаина Петровна, мы думали, что он умер, а он не умер…
– Так радоваться надо!
– Так-то оно так… – вздохнул Ганичев.
Из зала выскочил разъяренный Сокольников. Увидев Ганичева, зарычал и бросился к нему.
– Ты знал?! Знал?!
Ганичев поспешно сполз с высокого табурета и бросился наутек.
Они бежали по длинному пустому коридору. Сокольников, нагоняя, пытался ударить Ганичева ногой по заду, но промахивался.
– Я тебе покажу! Лгун!..
– Алексей Дмитрич! – пищал Ганичев.
– Я тебе покажу, как живых людей хоронить!
А джазовый теплоход плыл уже по ослепительному горному озеру с чистой прозрачной водой, в которой отражались снеговые пики гор. На палубе музыканты в строгих костюмах играли что-то торжественное.
Лица у всех были серьезны и немного печальны.
Здесь был весь состав Сокольникова, включая трубача.
Поговорив со швейцаром у входа в ресторанный зал, Сокольников двинулся к свободному столику у окна. Ганичев последовал за ним. Весь его облик говорил о том, что ему страшно не хочется участвовать в этом деле.
Сокольников сел, развернул меню.
– Ты только не вякай, – предупредил он Ганичева.
В дверях кухни показался официант средних лет.
– Он, – шепнул Ганичев.
– Вижу.
Решмин привычно двинулся к столику, но за несколько метров замедлил шаг: он узнал бывших друзей. Однако, взяв себя в руки, профессионально подобрался и подошел к ним.
– Я вас слушаю.
Сокольников смерил его взглядом. Они встретились глазами. Последовала пауза.
– Принеси-ка нам, братец, водки и селедки.
– Попрошу на «вы», – тихо, но твердо сказал Решмин.
– У нас сегодня поминки, – будто не слыша, продолжал Сокольников.
– Больше ничего не желаете? – бесстрастно проговорил Решмин.
– Нет. Ступай.
Решмин отошел.
– Халдей! – отрубил Сокольников.
Заиграл ресторанный оркестр, публика потянулась танцевать.
– Лучше бы он здесь играл! – в сердцах кивнул в сторону оркестра Сокольников. Он сам себя заводил.
Подошел Решмин – подчеркнуто прямой – с подносом, на котором стояли графинчик и закуска. Сокольников смотрел на него тяжелым презрительным взглядом.
Решмин выставил закуски, разлил водку в маленькие рюмочки.
– Помянем, Юрик, хорошего музыканта, – поднял свою рюмку Сокольников.
Ганичев неохотно потянулся к рюмке.
– Я могу быть свободен? – холодно спросил Решмин.
– Нет, погоди… Не чокаемся, Юрик.
Он выпил. Ганичев выпить не решился, вертел рюмку за ножку. Решмин ждал.
– Настоящий был трубач… – продолжал Сокольников.
– Алексей, что ты от меня хочешь? – тихо проговорил Решмин.
– Я все мог понять, Юрик, – Сокольников подчеркнуто обращался только к Ганичеву. – Сбежал от друзей, из дому, устал… Но чтобы музыкант трубу продал.
Решмин кошкой кинулся на него, вцепился в грудь.
– Не продавал я трубы!
Метродотель с озабоченным лицом засеменил к столику.
– Решмин! Опять двадцать пять!
– Отойдите! – прикрикнул на него Сокольников. – Сами разберемся… Сядь, Боря.
Метродотель испуганно отошел.
Решмин продолжал стоять.
– Сядь, говорю!
– Не положено, – он вскинул голову.
– У-у, характер! – погрозил ему кулаком Сокольников. – Трубу твоя жена продала. Вернее, вдова. Так она себя назвала.
– Вдова? – Решмин вздрогнул.
– Да, представь. Мы тебя уже похоронили.
Решмин побледнел, стиснул зубы. Сказал с усилием:
– Как видишь, я не умер.
– Лучше б ты умер! – вырвалось у Сокольникова.
– Тебе лучше знать, – криво усмехнулся он.
– Откуда у тебя столько гонору?! – корил Сокольников. – Все от него. Говорил я тебе тогда: пропадешь…
Сокольников был отходчив, уже готов был простить.
– Не пропаду, – упрямо сказал Решмин.
– Ты уже пропал. Я же знаю, что такое для тебя музыка!
– Кончилась наша музыка! – окрысился Решмин. – В нас молодость играла, а не музыка. А что дальше? Ни здесь нет, – Решмин пошевелил пальцами, будто играя на трубе. – Ни здесь! – он постучал себя по лбу. – И дела другого тоже нет. Значит, плюнуть и забыть! Черт с ней, с трубой!.. Так что получается, я честнее, чем ты, поступил, Алексей…
Сокольников слушал добродушно. Разлил из графина водку.
– Выпьешь? – спросил он.
– Я на работе.
– Ну, твое здоровье. С воскресеньицем!
Сокольников выпил, не спеша закусил огурцом.
– А музыку нашу не трогай, – сказал он. – Пока я сам от нее не отказался, она при мне… Подумай.
– Ты полагаешь, что я мало думал? – заносчиво проговорил Решмин.
– Ладно… Сколько с меня? – Сокольников снова начал сердиться.
– Я угощаю, – осклабился Решмин.
– Тьфу!
Сокольников бросил на стол десятку и встал.
Сердобольный Ганичев незаметно подсунул под тарелку пригласительный билет и последовал за шефом.
Решмин смотрел, как они уходят.
В кафе продолжался концерт. Уже перемешались за столиками все гости, а сами столики были частью сдвинуты вместе, частью отодвинуты в сторону, так что образовалось место для танцев, где в манере пятидесятых годов танцевали три-четыре пары.
Баня сидел рядом с Люси, они о чем-то тихо разговаривали. Кротов увлеченно репетировал на банджо, подыгрывая музыкантам на сцене. Герасимов скучал. Менделев обменивался адресами со старым приятелем.
– Где же Леша? – сказал Герасимов, взглянув на часы.
– А куда он поехал? – спросил Баня, оторвавшись от разговора.
Герасимов пожал плечами.
Наконец в зал решительной походкой вошел Сокольников. Ганичев едва поспевал за ним. Сокольников был бодр и весел. Приветственно помахал кому-то, обнял, проходя, Кротова за плечи.
– Ребята, готовьтесь…
И прошел к эстраде.
Ганичев увидел в стороне за столиком жену Решмина с сыном. Они сидели, отъединенные от всех. Лицо жены было строгим, глаза сына сияли. Ганичев поклонился им. Жена Решмина кивнула в ответ.
Кончил играть очередной состав, и распорядитель поднялся к микрофону.
– Внимание!.. Коля, я тебя слушал, послушай меня, – обратился он к кому-то в зале. – А сейчас в программе нашего джема – сюрприз. Алексей Сокольников и его ансамбль!