- Слушай, парень, раз ты не вор, то кто? Может, слесарь?
- Если не вор, то слесарь. Логично, - одобрил мысль парень, но от прямого ответа уклонился: - А ты что, заявку в домоуправление давал? Унитаз барахлит? Краны подтекают? Это мы враз...
И немедля умчался в ванную, любезно совмещенную с сортиром, и уже гремел там чем-то, пускал воду, чмокал в раковине резиновой прочищалкой, которая, по всей вероятности, имеет определенное название, но автор его не знает. В чем кается.
Старик, малость ошарашенный космическими скоростями гостя, постоял в раздумьях, стронулся с места, добрался до ванны, а парень-то все закончил, краны завернул, "чмокалку" под ванну закинул.
- Шабаш контора, - сказал.
- Погоди, шальной, - старик не поспевал за действиями парня, а уж за мышлением его - тем более, и от того начинал чуток злиться: торопыга, мол, стрекозел сопливый, не дослушает толком, мчит, сломя голову, а куда мчит, зачем? - Я тебе о кранах слово сказал? Не сказал. В порядке у меня краны, зря крутил. У меня вон приемник барахлить начал, шумы какие-то на коротковолновом диапазоне, отстроиться никак не могу. Сумеешь, слесарь?
- На коротковолновом? Это нам семечки! - победно хохотнул парень и тут же слинял из ванной, будто и не было его. В одной фантастической книжке старик помнил - подобный эффект назывался нуль-транспортировкой. Да и как иначе обозвать сей факт, если старик только на дверь глянул, а из комнаты уже доносился ернический говорок парня: - А ты, отец, жох, жох, короткие волны ему подавай... Небось вражеские голоса ловишь, а, старый? А ты "Маячок", "Маячок", он на длинных фурычит, и представь - без никакой отстройки...
- Дурак ты! - легонько ругнулся старик. - Балаболка дешевая... - опять тронулся догонять парня, даже о чае забыл - так ему гость голову заморочил. Шел по стеночке - по утрам ноги плохо слушались, слабость в них какая-то жила, будто не кровь текла по жилам, а воздух. - Вражеские голоса я слушаю, как же... Я против них, гадов, четыре года, от звонка до звонка, ста километров до Берлина не дошел... Буду я их слушать, щас, разбежался... Делать мне больше нечего...
- Извини, отец, глупо пошутил, - парень стоял у тумбочки, а на ней, на связанной женой-покойницей кружевной салфетке, чистым стереоголосом орал подарок из Африки, бодрым стереоголосом певца-лауреата сообщал о его любви к созидательному труду. - А хочешь - так, - парень чуть тронул ручку настройки, и лауреата сменил целый зарубежный ансамбль, и тоже - безо всяких шумов, без хрипа с сипом. - Или так, - и радостная дикторша, обнадежила: "Сегодня в столице будет теплая погода без осадков, температура днем восемнадцать - двадцать градусов".
- Неужто починил? - изумился старик.
- Фирма веников не вяжет, - сказал парень и выключил приемник. - Еще претензии имеются?
- Вроде нет...
- А раз нет, сядем. Разговор будет, - парень уселся на венский стул верхом, как на коня, из заднего кармана джинсов достал сложенный вчетверо листок бумаги, развернул его. Листок - заметил старик - весь исписан был. - Сядь, сядь, нет правды в ногах, нет ее и выше. Слушай сюда... Твоя фамилия Коновалов, так?
Точно, слесарь, подумал старик, усаживаясь на диван, иначе откуда ему фамилию знать?
- Ну, - подтвердил.
- Павел Сергеевич?
- И тут попал.
- Я тебе, Пал Сергеич, буду фамилии называть, а ты отвечай: слышал о таких или не слышал. Первая: супруги Стеценко.
- Это какие же Стеценко? - призадумался старик. - Из второго подъезда, что ли? "Жигуль" у них синий, да... Этих знаю. Сам-то он где-то по торговой части, товаровед, кажется, из начальников, а жена - учительница, химию в нашей школе преподает. Моя Соня-покойница поговорить с ней любила.
- Про химию?
- Почему про химию? Про жизнь.
- Хорошие люди?
- Обыкновенные. Живут, другие не мешают... Соня как-то деньги дома забыла, а в овощном помидоры давали, так химичка ей трешку одолжила.
- Вернули?
- Трешку-то? А как же! В тот же день. Соня и сходила.
- Значит, говоришь, другим не мешают?
- Не мешают. А чего? Вон, трешку одолжили...
- Большое дело, - то ли всерьез, то ли с издевкой сказал парень и что-то пометил на листке шариковым карандашиком. - Подавший вовремя подает вдвое... Ладно, поехали дальше. Пахомов Семен, пятьдесят седьмого года рождения, Пахомова Ирина, шестьдесят первого.
Старик оживился:
- Сеньку знаю. Сеньку все знают. Я еще мать его помню, Анну Петровну, святая тетка была. Муж у нее по пьяному делу под машину попал - ну, насмерть. В шестьдесят первом вроде?.. Ага, тогда Сеньке как раз четыре стукнуло... Анна его тянула-тянула, на трех работах работала, уборщицей. А что? Тяжко, конечно, а ведь под две сотни в месяц выходило. Это теперь двести целковых - тьфу, а тогда - ба-альшие деньги. Сенька не хуже других одевался, ел, пил...
- Пил? - быстро спросил парень.
- Лимонад. Это потом он за крепкое взялся. За крепкое - крепко... старик засмеялся неожиданному каламбуру, но парень вежливо перебил:
- Короче, Пал Сергеич, время ограничено.
- У меня не ограничено, - будто бы обиделся старик, а на самом деле ничуть не обиделся: просто так огрызнулся, для проформы, чтоб не давать спуску нахальному слесарю. - И у Сеньки не ограничено. Он, как выпьет, сразу во двор. И ля-ля, и ля-ля - с кем ни попадя. Известно: у пьяного язык без костей. Ирка за ним: "Сеня, пойдем домой, Сеня, пойдем домой". Где там!
- Бьет?
- Ирку-то? Этого нет. Любит ее до потери пульса. Сам говорил...
- И все знают, что пьет?
- Знают.
- И ни гу-гу?
- А чего гу-гу? Нынче он куда меньше засаживает, государство позаботилось, позакрывало шалманы-то.
- А если б не государство, так и помалкивали бы?
- Чего ж зря встревать?
- Позиция... - протянул парень и опять карандашом на бумажке черкнул. Так. Следующий. Топорин Андрей Андреевич.
- Хороший человек, - быстро сказал старик. - Солидный. Профессор. Книги по истории пишет. Я, когда покрепче был, за их "Волгой" ухаживал: масло там, клапана, фильтры. Сейчас не могу, силы не те... А он, Андрей Андреевич, хоть и ровесник мой, а живчик, сам машину водит, лекции читает... Я вот тоже историей интересуюсь, так он мне свою книгу подарил, с надписью, - старик сделал попытку встать, добраться до книжного шкафа и предъявить парню означенный том, но парень интереса не проявил.
- На фиг мне его книга, - грубо заявил. - Сиди, отец, не прыгай, у меня еще вопросы есть. Внука его знаешь?
- Павлика? Вежливый, здоровается всегда...
- И все?
- А что еще? Ему под двадцать, мне под восемьдесят, здоровается - и ладно.
- Ладно так ладно, - засмеялся парень, сложил листок, сунул в карман, встал. - Все. Допрос окончен. Вы свободны, свидетель Коновалов.
- Погоди, постой, - старик неожиданно резко - собеседник славный, похоже, утекал! - вскочил, цапнул парня за локоть. - Ты из милиции, точно!
- Ну ты, дед, даешь! - парень легко высвободил локоть. - Сначала вор, а теперь милиционер. Вот слесарь - это еще туда-сюда, давай на слесаре остановимся. И тебе понятно, и мне спокойно... А ты времени не теряй, завтракай - и во двор. Дыши кислородом, думай о возвышенном. Хочешь - об истории. Вот тебе, кстати, тема для размышлений: почему при Екатерине Второй люди ходили вверх головой? - засмеялся шутке и к выходу направился. Но вдруг притормозил, посмотрел на вконец растерянного старика. Сказал серьезно: - Да, про мелочишку забыл. Ноги у тебя болеть не станут. И сердчишко малость притихнет. Так что пользуйся, живи, не жалей себя. Себя жалеть - пустое дело. Вот других... - не закончил, открыл рывком дверь.
Старик совсем растерялся - и от царских обещаний парня, и, главное, от того, что он уходил, спешил, уж и на лестничную площадку одной ногой вторгся. Любой вопрос: чем бы ни задержать - лишь бы задержать! Успел вслед - жалобно так:
- Может, ты доктор?
- А что? - парню, похоже, домысел по душе пришелся. - Может, и доктор. Чиним-лечим, хвастать нечем... - и вдруг сжалился над стариком: - Не горюй, отец, еще увидимся. Я же сказал: с тебя начал, тобой и закончу.
- Чего начал-то?
- Чего начал, того тебе знать не надо, - наставительно сказал парень. А почему с тебя - объясню. Хороший ты человек, Пал Сергеич.
- Ну уж, - почему-то сконфузился старик, хотя и приятна была ему похвала парня. - Хотя оно конечно: жизнь прожил, зла никому не делал...
Старик вспомнил Соню-покойницу. Это ее слова, в больнице она умирала, понимала, что умирает, тогда и сказала старику: "Жизнь прожила, зла никому не делала".
- Зла не делать - это пустое. Это из серии: "Моя хата с краю", - сказал парень. - Я тебя. Пал Сергеич, хорошим потому назвал, что ты и о добре не забывал.
- Это когда же? - искренне удивился старик. - О каком добре? Ты чего несешь?
- Что несу - все мое, - хохотнул парень. - Не морочь себе голову, отец, живи, говорю, - и хлопнул дверью.
Был - и нет его. Ну, точно нуль-транспортировка! Старик по инерции шагнул за ним - звать-то, звать его как, не спросил, дурак старый! уперся руками в закрытую дверь и вдруг ощутил, что стоит прочно, уверенно стоит, не как давеча, когда ноги, как мягкие воздушные шарики, по полу волочились. А сейчас - как новые, не соврал парень. Притопнул даже: не болят - и все.
Время к одиннадцати подкатило, у школьников образовалась переменка короткая, на десять минут всего. Но и десять минут - срок, если его с толком провести. В школьном дворе, отделенном от общего зеленым реечным забором, октябрятская малышня гоняла в салки, потные от обилия знаний пионеры играли в интеллектуального "жучка", похожие на стюардесс старшеклассницы в синих приталенных пиджачках чинно гуляли, решали, должно быть, проблемы любви и дружбы - любовь приятней дружбы, какие уж тут сомнения! - а их великовозрастные однокашники, не страшась педсоветов, привычно дымили "Явой" и "Столичными". Можно сказать, изображали взрослых; Но сказать так - значит соврать, ибо они уже были _взрослыми_, ладно - не по уму, зато - по виду. Этакие дяденьки, по недоразумению надевшие кургузые форменные куртки.
Конечно же, автору никак не нравится, что подрастающее поколение, надежда нации, с юных лет травит себя вредным для здоровья никотином. Но как, посоветуйте, с этим бороться? Отнимать сигареты? Новые купят, карманные деньги у всех водятся. Пороть? Попробуй справься с такими, уложи их поперек лавки! Читать лекции о вреде курения? Они такими лекциями по горло сыты, ни одну на веру не принимают, а понадобится - сами произнесут и сигареткой переложат. Демагогия - грустный знак времени... Помнится автору, отец поймал его, тринадцатилетнего, за тайным курением, скандалить не стал, а взял сыночка "на слабо", заставил его выкурить целую пачку, двадцать сигарет "Новость" подряд. Результаты были ох как печальны, не стоит о них... Но это - мера негуманная, несовременная, никак не совместима с нынешним понятием о правильном воспитании!
Так что вот вам проблема - почище любви и дружбы.
Парень вышел из подъезда, немедленно заметил курильщиков, оккупировавших лавочку возле песочницы, и подошел к ним.
- Здорово, отцы, - сказал парень, как красноармеец Сухов из любимого нашими космонавтами фильма "Белое солнце пустыни". Поскольку "отцы", как и в фильме, не ответили, а лишь окинули парня ленивыми, не без высокомерия, взглядами, он продолжил:
- Капля никотина убивает лошадь.
- А две капли - инвалидную коляску, - скучно сообщил один, самый, видать, остроумный. - Шли бы вы, товарищ, своей дорогой...
- Дорога у нас одна, - не согласился парень. - К светлому будущему. Там и встретимся, если доживете... Но я не о том. Знаете ли вы некоего Топорина Павла?
- Зачем он вам? - спросил остроумный, аккуратно гася сигарету о рифленую подошву кроссовки "Адидас".
- Инюрколлегия разыскивает, - доверительно сказал парень. - Такое дело: умерла его двоюродная бабушка, миллионерша и сирота. Умерла в одночасье на Бермудских островах и завещала внучатому племяннику хлопоты бубновые, пиковый интерес.
Курильщики изволили засмеяться, шутка понравилась.
- Ну, я Топорин, - сказал остроумец в кроссовках. - К дальней дороге готов.
- Не спеши, наследник, - охладил его парень. - У тебя впереди физика и сдвоенная литература. Классное сочинение на тему: "Чужого горя не бывает" - о коммунистической морали. Генеральная репетиция перед выпускными экзаменами.
И в это время над двором прокатился раскатистый электрический звон. Перемена закончилась.
- Откуда вы тему знаете? - спросил, вставая, Топорин Павел.