"СЕДОЙ"
ПРОЛОГ
Холодный осенний ветер с разбойничьим свистом врывался в ночные улицы, сметая с пустынных мостовых опавшие листья. Тонкий лунный серп, который долго барахтался в черной туче у самого горизонта, наконец выплыл на чистое место, вспоров полупрозрачную туманную вуаль над дальними лесами, и величаво поплыл к центру звездного купола, опрокинутого над городом. Тусклый свет немногочисленных уличных фонарей высвечивал щербатую брусчатку, черные провалы подъездов, мрачные коридоры переулков.
Время давно перевалило заполночь, и город был пустынен и нем, словно люди его покинули.
Неожиданно звуки шагов нарушили мертвую тишину улицы, и из-за угла показалась пара: мужчина в плаще и худенькая женщина в меховом жакете. Вцепившись мертвой хваткой в рукав кавалера, она тащила его, как погонщик упрямого мула, – мужчина был дороден и навеселе.
– Какого ч-черта… – бормотал он, пытаясь свободной рукой достать из кармана сигареты. – Погоди, з-закурю. Торопишься, как в баню…
– Идем, ну идем же… – вполголоса уговаривала его женщина, пугливо оглядываясь по сторонам. –
Уже поздно. Дети дома одни остались…
– Т-такси… Я сейчас п-поймаю такси.
Он хотел освободиться, но потерял равновесие и едва не растянулся на мостовой.
– Елки-палки… Вся дорога в колдобинах.
– А ты бы еще одну рюмку выпил, – не сдержалась женщина и со злостью дернула его за руку сильнее, чем следовало бы. – Горе мое…
Мужчина хотел что-то сказать в ответ, но тут перед ними словно из-под земли выросли три фигуры. С тихим возгласом «Ой!» женщина отпрянула назад.
– Ша, мадам! – с угрозой произнес хриплый прокуренный голос.
Один из троицы – кряжистый, с бычьей шеей, – подошел к ним вплотную.
– Что.. что вам нужно? – пролепетала испуганная женщина.
– А ничего особенного, – криво ухмыльнулся кряжистый. – Лавэ, перстенечки, камушки. И шкурку, она у тебя клевая.
Он показал на жакет.
– Эй, ты… т-ты кто такой? – наконец очнулся кавалер, до которого дошло, что происходит неладное. – Пошел отсюда!
Он попытался оттолкнуть кряжистого.
– Фраер чудит… – негромко бросил тот.
Кто-то из его подручных резко и сильно ударил мужчину в солнечное сплетение. Мужчина, хватая воздух широко раскрытым ртом, медленно осел на мостовую и привалился к стене дома.
– Не нужно! Умоляю, прошу вас!
Женщина начала плакать.
– Вот, возьмите…
Она торопливо сорвала с себя жакет, сняла сережки, достала из сумочки кошелек.
– Все заберите, только не трогайте нас.
– Понятливый бабец. Хи-хи… – коротко хихикнул один из подручных кряжистого и начал раскуривать сигарету.
Но не успел. Страшной силы удар, пришедшийся в подбородок, отшвырнул его к стене дома, и вниз он сполз уже без сознания.
Второй грабитель шарахнулся в сторону, но невесть откуда появившийся высокий парень в кожаной куртке точно рассчитанным движением захватил его руку и буквально воткнул растерянного громилу головой в мостовую. Кряжистый, негромко ругнувшись, выхватил нож.
Не обращая внимания на зловеще блеснувший клинок, парень неторопливо приблизился к нему и сказал:
– Вот и встретились, Валет. Долго я тебя искал…
– Ты!?
– Удивлен? Еще бы… Ты думал, что похоронил меня. Ошибочка у тебя вышла, Валет.
– Но… к-как? Ты ведь мертв! Не верю! Я сам видел!
Голос кряжистого дрожал.
– Плохо смотрел, Валет. А теперь ты ответишь за все…
Договорить парень не успел. Валет неожиданно пригнулся и с яростным хриплым криком, больше похожим на звериный рык, кинулся на парня, целясь ножом в живот.
И наткнулся на вихрь ударов.
Их точность и мощь ошеломили бандита. Звякнул о камни мостовой нож, который не смогла удержать сломанная рука Валета, резкая боль пронзила сердце – страшный по силе удар ногой пришелся ему в грудь. И это было последнее, что успел ощутить в своей жизни бандит. Когда грузное тело Валета рухнуло на мостовую, и из горла хлынула кровь, он уже был мертв.
Парень в кожаной куртке не спеша поднял воротник, задернул «молнию» и, мельком посмотрев на недвижимые тела подручных Валета, скрылся в чернильной тьме проходного двора.
Безмолвная женщина, словно в трансе наблюдавшая за схваткой, снова заплакала и принялась тормошить мужа, все еще не оправившегося от удара. Где-то над ее головой заскрипели створки открывающегося окна, послышались взволнованные голоса, и вскоре вдалеке замелькали огни милицейской патрульной машины.
Глава 1. КОСТЯ
Красный свет фонаря наполнял небольшую каморку таинственными полутенями. У стола сидел Костя и печатал фотографии. Слегка высунув язык от чрезмерного усердия, он терпеливо и осторожно окунал в кюветы листы фотобумаги. Белое глянцевое поле покрывалось сначала беспорядочно разбросанными пятнами, полосами, затем постепенно появлялись фигуры и лица. Весь процесс проявления для Кости был тайной, удивительной, непостижимой, и от этого сладостно-приятной. Вот и сейчас он пытался представить, какая картинка образуется из пока еще неясных, размытых очертаний, испещривших фотобумагу.
Подцепив пинцетом бумажный прямоугольник, Костя с радостным удовлетворением вздохнул – получилось! На него смотрели добрые мамины глаза; она уютно примостилась у папиного плеча, а отец широко улыбался и подмигивал.
Почему-то вспомнился тот вечер…
Проснулся Костя от голосов: радостного, звенящего весенними ручейками маминого и мужского, раскатистого, чуть хрипловатого:
– Ну, где он там? Показывай!
– Витенька, обожди до утра. Уснул, спит Костик…
Костю словно ветром сдуло с кровати. Он выскочил из спальни и застыл в дверях.
– Костя, папа…
Он узнал его, узнал сразу.
Отец был точь-в-точь как на фотографиях – высокий, широкоплечий, грудь в орденах и медалях, а лицо доброе, обветренное и уставшее.
Костя неуверенно сделал шаг вперед, затем другой, и тут сильные руки подхватили его, и он взлетел под самый потолок.
– Папа… Папочка… Я тебя так ждал, – лепетал Костя.
У него кружилась голова, он всей грудью вдыхал крепкий мужской дух, которым был пропитан офицерский мундир: смесь запахов табака, порохового дыма, соленого пота и утренних заморозков…
Счастье в тот вечер переполнило их квартиру доверху, расплескавшись в переливах гармошки по всему дому. Соседи разошлись только под утро. Они всю ночь разговаривали о душманах и Афгане, но Костя мало что понял из их бесед. Он так и уснул одетый, прижимая к груди офицерскую сумку – подарок отца…
С той поры прошло семь лет.
Мама по-прежнему трудилась в конструкторском бюро номерного предприятия, а отец, который оставил из-за тяжелого ранения воинскую службу, поступил на новый хлебозавод, где его вскоре назначили главным инженером. На летние каникулы Костю отвозили в деревню к бабушке. Она ни под каким предлогом не соглашалась оставить свой домишко на берегу реки и перебраться к сыну в город.
Война с фашистами забрала у нее троих: старшего сына убили под Варшавой, дочку немцы угнали в Германию, и с той поры от нее не пришло ни одной весточки, а муж-инвалид, потерявший на фронте ногу, умер в пятьдесят шестом. Так и жила бабушка Лукерья в своем тесном мирке среди старых выцветших фотографий, привечавших ее поутру улыбками довоенного счастья.
Сегодня папа с мамой ушли в кино на вечерний сеанс, а Костя, воспользовавшись их отсутствием и чтобы скоротать время, решил отпечатать фотографии – проявленная пленка, отснятая летом, в деревне, до сих пор покоилась в каморке, где они с отцом оборудовали фотолабораторию.
Неожиданно скрипнула дверь из прихожей в гостиную. Пришли! Но почему так рано?
Костя торопливо ополоснул свежий отпечаток, сунул его в кювету с фиксажем и уже хотел отворить дверь каморки, как вдруг раздался чей-то чужой гнусавый голос:
– Кто на стреме?
– Лупатый… – ответили ему ломким басом.
– Успеем?
– Должны…
– Когда кино заканчивается?
– Где-то без четверти одиннадцать.
– Точно?
– Спрашиваешь…
– Где пацан?
– Должен быть в спальне.
– Займись…
Кто-то потихоньку прошел в спальню. Луч фонаря скользнул по комнате, на долю секунды заглянул в щелку двери каморки.
Воры!
Костя мигом потушил фонарь, выдернул шнур увеличителя из розетки и, почти не дыша, затаился возле двери.
– Никого нет!
– Как – нет? Ищи, мать твою…
Гнусавый выругался.
– Ищу, ищу… – недовольно пробасил второй вор.
– Поторапливайтесь! – прикрикнул на них третий, входя в комнату.
Костя осторожно прильнул к щели.
Два вора стояли неподалеку от двери каморки, третий рылся в шкафу, а четвертый выглядывал из-за шторы на улицу.
– Говорю вам, никого, – наконец раздался бас второго вора.
– Может, мальца к соседям отправили? – высказал предположение гнусавый.
– Хрен его знает…
– Лады… – Третий из этой жуткой компании нетерпеливо прищелкнул пальцами. – Приступили.
– Чемоданы есть? – спросил бас.
– Всего два, – ответил гнусавый. – Ну да ладно, остальные шмотки свяжем в узлы.
– Интересно, какой паразит наколку на эту хазу дал? Бля… – Бас начал матерно браниться. –
Телевизор старый, барахла – кот наплакал, все стираное да заштопанное.
– Кто думал… Начальник все-таки. На рыжевье и башли был расчет.
– Эй, гляди, еще одна дверь!
Дверь каморки кто-то пнул ногой.
– Заперта… – пробасил вор. – Не найду, где замок.
– Дай я попробую, – отстранил его гнусавый.
Костя, обливаясь холодным потом и едва дыша с испугу, зажмурил глаза – воры пытались отворить дверь каморки, запертую на прочный засов.
До них в этой квартире жил какой-то торговый начальник, которого за хищения посадили в тюрьму. Он и приспособил каморку под тайник. С внешней стороны трудно было заметить дверь, к тому же оклеенную обоями. А засов открывался хитроумным приспособлением, системой рычагов, вмонтированных в пол.
– Может, взломаем? – предложил кто-то из воров.
– Ты что, дурак!? Грохоту будет на весь дом, – зло ответил гнусавый. – Тут дверь, как в танке…
– А если там медвежий шнифер? – спросил обладатель басовитого голоса.
– Не похоже… – заколебался, судя по голосу, гнусавый. – По-моему, хаза на якоре.
– Ну, тогда покатили отсюда, – решительно сказал третий вор, видимо, главарь. – А то вместо товара вшей наберемся…
И тут с улицы раздался свист.
– Шухер! Мотаем! – раздался незнакомый Косте голос – видимо, вора, наблюдавшего за улицей.
– Барахло заберите! – вскричал бас.
– Оставь, придурок! Ходу! – приказал главарь.
И в это время на лестнице послышались шаги, а затем звякнул ключ, которым пытались найти замочную скважину – лестница не была освещена.
– Лупатый, падло, проворонил! – зашипел страшным голосом главарь. – Я его в душу… печенку… селезенку… – Отвел он злобу в трехэтажном мате.
– Что делать будем? – шепотом спросил бас.
– Что, что! Сам знаешь… Да не трясись ты, как шелудивый пес, не впервой! К двери, быстрее!
Заскрипели петли входной двери, щелкнул выключатель… Костя попытался крикнуть, но язык стал непослушным, и вместо слов он выдавил слабый писк. Но тут раздался испуганный возглас мамы, затем послышался шум борьбы, что-то упало… и гулко, страшно громыхнули два выстрела.
– Папа! Папочка-а! – наконец прорвало Костю.
Он с недетской силой рванул тяжелый засов, выскочил из кладовки и бросился в прихожую.
– Ма-а-а!!! – закричал он не своим голосом.
– Кончайте пацана! Быстрее! – заорал кто-то из грабителей.
Третьего выстрела Костя уже не услышал – нестерпимая боль расколола его сознание, и он погрузился в звенящую пустоту…
– Мне это надоело! Слышишь – надоело! Я видеть его не желаю!
– Вирочка, милая, как ты можешь так говорить? Как тебе не стыдно?!
– Не стыдно! Он чужой нам, чужой! Ты понимаешь это, олух царя небесного?
– Эльвира! Перестань! Он мой племянник, и я не допущу…
– Вот и катись ты… со своим племянником куда подальше! Он дефективный какой-то, я его даже боюсь.
Все время молчит, волком смотрит, того и гляди ножом пырнет.
– Он сирота, Эльвира… Он столько пережил, столько страдал.
– Ах, сирота, ах, страдалец! Отдай его в детдом, ему там самое место. Забьется, паразит, в угол и сидит сиднем, не улыбнется никогда, не поможет. А жрет в три горла.
– Эльвира, ты к нему несправедлива. Он очень способный, умный мальчик. И к тебе он хорошо относится. К тому же эта квартира… м-да… Ну, ты сама знаешь…
– Квартира?! А вот фигу не угодно ли тебе, охломон! Это наша квартира! Ишь как запел, сродственничек. А мне плевать, слышишь, плевать! Да если я захочу…
Костя не выдержал, отвернулся к стене и накрыл голову подушкой.
Голоса в соседней комнате приутихли и стали напоминать ворчание вечно ржавой воды в унитазе…
С той поры, как Костя очнулся на больничной койке, он будто закаменел. Ему повезло – пуля лишь скользнула по голове, вырвав клок волос вместе с кожей. На похоронах отца и матери он не проронил ни слезинки – стоял молча, с потухшим взглядом и прямой спиной.
После поминок Костя куда-то исчез и вернулся домой только через три дня. На расспросы, где он был, не мог ответить ничего вразумительного. Похоже, что он и сам этого не помнил.
Со дня похорон в его курчавых волосах появились седые волоски, а виски и вовсе побелели. На школьных переменах Костя уходил подальше от шумных сверстников и, спрятавшись в многоквартирном недостроенном доме напротив школы, о чем-то мучительно думал. В такие минуты его лицо с резко очерченными скулами кривилось в гримасе, напоминающей плач.
Но черные, как ночь, глаза Кости оставались сухими, неподвижными, и лишь холодный беспощадный огонь бушевал в глубине зрачков, да ногти впивались в ладонь до крови. И никто и никогда не видел на лице мальчика даже подобия улыбки.
После смерти родителей его забрал к себе дядя, Олег Сергеевич, родной брат матери. Эльвира, жена Олега Сергеевича, существо злобное и недалекое, невзлюбила Костю с первого дня знакомства. Правда, до поры до времени, пока они не обменяли свою коммуналку и квартиру Костиных родителей на просторную трехкомнатную квартиру в центре города, Эльвира помалкивала, даже пыталась быть доброй и приветливой. А потом ее отношение к Косте резко изменилось. По любому поводу, но чаще просто так, из-за своего дурного характера, она начала на него покрикивать, а однажды хотела ударить. Но, встретив во взгляде рано повзрослевшего подростка холодную ярость, стушевалась и свою злобу стала вымещать на муже.
Костя часто слышал их перепалки на кухне, когда Кобра (так про себя он прозвал Эльвиру), швыряя на пол жестяные миски, шипела: «Не-на-ви-жу. Почему я должна на него работать? Почему!? Паразит…»
В такие моменты она и впрямь смахивала на змею.
Неподвижные коричневые глаза под низким, скошенным назад лбом излучали жестокость; необъятный бюст и жирные складки туловища колыхались под замусоленным халатом, как плохо застывший студень; длинные ноги, которые она тщательно брила едва не каждый день, казались раздвоенным хвостом неведомой науке огромной змееподобной рептилии.
Однажды Костя не выдержал и сбежал к бабушке Лукерье.
Горе совсем согнуло ее, но она не роптала на судьбу, лишь подолгу молилась перед иконами в красном углу избы и все сокрушалась: вот, в церковь бы сходить, да уж больно далеко она, в райцентре, туда, поди, верст двадцать будет, не меньше, а силенок маловато, ноги не носят. Была в деревне церквушка, да вот беда-то какая, сломали ее в двадцатые годы коммунары, прости их, неразумных, Господь…