— Все хорошо. Ступай.
Она не шелохнулась. Тогда я улыбнулся и сказал:
— Ступай, моя красавица! Я больше не держу тебя.
Она сказала:
— Глупый ты.
— Да, глупый, — согласился я. — И потому ступай.
Она ушла. А я лежал. Я знал: завтра Торстайн убьет меня — ведь не зря же Хвакир так жутко, дико выл, когда мы расставались с ним — стоял на берегу, смотрел мне вслед и выл, и выл, и выл! Он, значит, знал, что меня ждет, он чуял, что замыслил Хальдер. Да и Белун, конечно, тоже это знал, но промолчал. И знал и Хрт! Но не остановил. А если это так, то, значит, я не просто ухожу, а по его велению. И я буду с мечом — это почетно. А каково было Щербатому? Его-то ведь сожгли! Конечно же, он проклинал меня. И ведь было за что! И Хальдер, я уверен, проклинал меня — и Хальдер тоже прав, я не ропщу на Хальдера, а нынче я и вовсе благодарен Хальдеру — ведь он позволил мне уйти с мечом. И завтра я уйду. Но я уйду к своим богам, а он ушел к своим. И, значит, нам никогда уже не встретиться. А жаль! Ведь если бы…
А! Что теперь! И я лежал и размышлял. И так я пролежал почти весь день. Никто меня не беспокоил. Было тихо. И на душе моей было легко и тихо. Я знал, что меня ждет, я приготовился. И мне, признаться, даже не терпелось: скорей бы день прошел, скорей бы миновала ночь, а там — в мечи и в тьму! А там — в неведомую, но, как говорят, счастливую страну! Хей! Хей!
Но вот пришел Торстайн. Сказал:
— Вставай. Сейчас придут рабы и будут накрывать на стол. Негоже при рабах лежать. Еще подумают: ты оробел, не можешь и подняться.
— Да, — сказал я, — ты прав. Пойдем.
Мы вышли из землянки, сели на скамью. Торстайн сказал:
— Сегодня ты мой гость. Пир — в твою честь. А завтра я хочу убить тебя.
— То есть, ты вызываешь меня?
— Да, вызываю.
— Что ж, будь по-твоему.
Мы помолчали. Потом Торстайн опять заговорил; на этот раз он спросил у меня:
— У тебя есть последнее желание?
— Пока что нет, — ответил я. — Я еще слишком молод, чтобы думать об этом.
— Но завтра я тебя убью!
— Это совсем не обязательно.
— Нет, обязательно! — гневно вскричал Торстайн и, весь трясясь от возмущения, встал, плюнул на землю, прямо передо мной, и широкими шагами ушел в землянку.
А я левой ногой растер его плевок. Вот до чего он был тогда неосторожен!
Итак, Торстайн ушел к себе в землянку, и стал распоряжаться там, всех подгонял и торопил, покрикивал на нерадивых. А я сидел себе у входа и помалкивал, смотрел по сторонам. Вижу: идут Торстайновы дружинники, а среди них идет Лузай, и он держится с ними так, как будто бы он их давным-давно знает, как будто он и сам из здешних. Идет — и вот уже меня не замечает, и вот уже почти проходит мимо…
— Лузай! — окликнул я.
Он вздрогнул и остановился. Я поманил его рукой. Он подошел.
— Сядь рядом, — сказал я.
Он сел. Сразу отвел глаза. И тогда я сказал:
— Мне уже все известно. Но я не виню тебя. И не кляну. И после тоже не предам тебя!
— Что?! — вздрогнул он.
— А то! И не трясись, Щербатым ты не станешь.
— Каким щербатым?
— А таким, которого мы бросили у рыжих. Завтра не твой — мой срок. И я уже готов к тому.
Лузай пожал плечами и спросил… Нехорошо спросил:
— Тогда зачем ты окликал меня?
— Не знаю.
— Знаешь! — вскричал Лузай. — Прекрасно знаешь! Страшишься уходить один, вот и меня с собой тянешь! Вот, думаешь, а вдруг они решат, будто и я с тобой заодин желал прикончить Хальдера! И тогда нас двоих… А! Что и говорить! — Лузай даже махнул рукой. — Не ярл ты, Айгаслав, — подменыш!
Подменыш! Х-ха! Как плетью по щеке! Я подскочил, я вырвал меч!..
Но все-таки опомнился, сел, помолчал, потом сказал:
— А, может, ты и прав. Ступай, Лузай. Я больше не держу тебя.
Он встал. А я сказал:
— Ты, помню, клялся мне на верность. Так я теперь… тебе ту клятву возвращаю. Отныне я тебе никто. Вот так! Ступай.
Лузай пожал плечами и ушел в землянку.
А мне стало легко. Совсем легко! Когда ты только сам себе товарищ, то есть когда ты уже ни от кого не получаешь и не ждешь поддержки, но зато когда тебе нужно думать и заботиться только об одном себе и больше ни о ком, тогда все становится намного проще. Как жаль, что я только сегодня это понял! Подумав так, я встал…
И тут же из землянки вышла Сьюгред и призвала меня на пир.
На этот раз стол был накрыт куда богаче прежнего. И то неудивительно: ведь это же был стол для гостя, а не по покойнику. Меня посадили в красном углу, на почетной скамье. Рядом со мной сидел Лузай. Но не о нем был разговор, а только обо мне. И только в честь меня одного и поднимали они тогда здравицы. Сперва они мне пожелали великое множество острых мечей, потом храбрых врагов… Но о большой воде упоминать не стали. Вместо того Торстайн сказал:
— Не обижайся, гость, но так уже получилось, что больше нам сказать тебе нечего. Это вчера мы много говорили, ибо прекрасно знали Хальдера. А ты для нас — совсем чужой человек. И из чужой страны. И потому нам очень любопытно, кто ты такой и откуда. Так расскажи нам о себе, поведай нам о своих родных местах, о своих родичах, о своих друзьях и своих недругах, и тогда мы с большим удовольствием снова поднимем здравицы.
— А за кого поднимете? — спросил у него я.
— За тех, о ком ты будешь нам рассказывать, — важно ответил Торстайн. — Вот ты расскажешь о своем отце, и мы выпьем за него. О брате и за брата. А о жене — и за жену. И за твою дружину, если таковая у тебя имеется. И даже за твоих врагов, если они, конечно, достойны этого. Ну, слушаем тебя. Итак, отец твой…
— Ярл. Звали его Ольдемар. Он был…
И я им рассказал об Ольдемаре — не все, конечно же, а только о его самых славных победах. За это мы и выпили. Потом я рассказал о ключнице. Сказал, что матери своей совсем почти не помню, а ключница мне заменяла мать, пять лет не отходила от меня, Хальдер ценил ее и жаловал… И выпили за ключницу. Потом… Я, сам не знаю отчего, вдруг так сказал:
— А братьев и сестер я не имел. И не женат пока. Но зато у меня есть невеста.
— И кто эта счастливица? — насмешливо спросил Торстайн.
— Дочь ярлиярла Руммалии. И потому, когда я завершу свои дела у вас, в Счастливом Фьорде, то возвращусь домой и тотчас соберу все свое войско, а войско у меня, как я вам уже говорил, весьма многочисленное и очень надежное, так вот тогда я вновь пойду на Руммалию, сожгу ее дотла, пленю их хвастливого и трусливого ярлиярла Цемиссия, приставлю ему к горлу меч — и он отдаст мне в жены свою дочь! Я привезу ее в Ярлград, она родит мне сыновей. Двенадцать сыновей — потому ровно столько у меня уделов, в каждый удел я посажу по своему сыну, они и будут моими младшими ярлами. А нынешних, мятежных младших ярлов, я всех казню, и после этого только один мой род и будет владеть всею моей землей. И будут сыновья мои по своей крови, по своей знатности равны самим Владыкам Полумира. Вот так-то вот!
— Что ж, это хорошо, это разумно, — сказал Торстайн. — Так выпьем за твою невесту!
Выпили. Один лишь я не пил — задумчиво смотрел на Сьюгред…
Да! И она вместе со мной не выпила! А после…
А после зашумело у них, у всех остальных, в головах — и они стали расспрашивать меня все сразу, наперебой, и обо всем подряд: что мы в нашей стране едим и что мы пьем, и как мы веселимся, и как мы воюем. И я отвечал им со всею возможной подробностью. Потом Торстайн сказал:
— Люди мои! Пора знать честь! Наш гость устал. А завтра у него тяжелый, трудный день!
И пир закончился. Все разошлись. Мне — теперь уже одному — было постелено в трапезной возле огня. Лузая же куда-то увели. Я лег…
И сразу же заснул. И спал без всяких сновидений. Утром проснулся свежий, отдохнувший. И снова никого в землянке в это время уже не было. Я сел, привалился спиною к стене и принялся ждать. Ждал. Ждал…
Явилась Сьюгред. Спросила:
— Ты голоден?
— Нет, — сказал я. — Вернусь, потом поем.
Она вздохнула. Я спросил:
— Боишься за отца?
Она кивнула. Я тогда… Вот тогда я и подумал: а до чего же ты красивая, красивее тебя я никого на свете не видел! Но красота нужна только рабыням. А дочерям свободных людей нужно золото, и чем больше золота, тем это лучше. Вот я вчера рассказывал о дочери Цемиссия. За ней, так говорят, Цемиссий выделил приданого пять больших торговых кораблей-зерновозов, доверху груженых червонным золотом самой высокой пробы. От женихов отбою нет! Но разве можно вас сравнить — тебя и ту ярлиярлову дочь, о которой даже сами руммалийцы, не стесняясь, рассказывают…
И я так и сказал:
— А ты красивей всех! И не нужна мне никакая Руммалия!
И тут я встал, и подошел к ней — совсем близко. Она не отстранилась…
И тогда я ее поцеловал! И обнял!..
Нет! Не обнимал я Сьюгред и не целовал. А лишь сказал:
— И ты будешь богаче всех на свете. Вот, посмотри!
Я развязал кошель, достал тот самый — огненный — диргем, сжал и разжал ладонь… И на ней было уже два диргема! Потом я проделал то же самое еще раз и еще, и еще, и еще! Диргемов а моей руке было уже столько, что они начали рассыпаться на пол!
— Что это? — поразилась Сьюгред. — Колдовство?!
— Нет! — засмеялся я. — Это приданое. Тебе. Будь счастлива! — и с этими словами я передал ей волшебный диргем. Она, не отводя своих глаз от моих, взяла его и очень тихо, но очень взволнованно спросила:
— А ты?
— Я? — словно удивился я. — Прости, но я спешу.
Она зажмурилась. И тут-то я ее поцеловал! В Ярлграде у меня рабынь…
Но, знаете…
Да что вы знаете! Да что вы в этом понимаете! Я отстранился от нее и вышел из землянки.
Торстайн, Лузай, и кое-кто из Торстайновых дружинников уже стояли неподалеку, на пригорке. Они явно ждали меня. Я подошел к ним и спросил:
— Где это будет? Здесь?
— Нет, — сурово ответил Торстайн. — Здесь и рабы будут глазеть на нас, и женщины. Зачем это? В сопку пойдем.
Пошли. Первым Торстайн, а следом за ним я, потом Лузай, потом уже дружинники. Мы поднялись уже довольно высоко, когда Торстайн сказал:
— Здесь!
Место было ровное и чистое. Торстайн, перехватив мой взгляд, сказал:
— Я посылал рабов, чтобы они убрали камни. Места достаточно?
— Вполне.
— Тогда начнем!
И начали. Он повернулся к солнцу и молился. А я молчал. И никуда я не смотрел. Вот разве что подумалось: зря ноги бил, зря Хальдеру поверил, лечь можно было и в Ярлграде.
— Готов? — спросил Торстайн.
— Готов! — ответил я.
И мы схватились за мечи, и обнажили их, и уже двинулись один на другого. Как вдруг…
— Ярл! — вдруг послышалось у меня за спиной. — Ярл Айгаслав!
Мы обернулись. Возле скалы стоял какой-то человек. И был он очень маленький — ростом не больше моего меча. И был он очень бородат, и очень стар, и одет он был в какие-то совсем уже невообразимые лохмотья.
— Ярл! — снова сказал он. — Хальдер зовет тебя.
Я растерялся и спросил:
— Куда?
Но этот очень низкорослый человек и не подумал мне отвечать. Вместо этого он без всякого видимого усилия притронулся своей тощей, костлявой и, конечно же, немощной рукой к высокой гранитной скале… И в ней, в той скале, тотчас же открылась маленькая, но тем не менее вполне достаточных размеров дверь. И эта дверь была открыта, в этом можно было не сомневаться, конечно же, для меня!
— Но, — сказал я, обращаясь к тому человеку, — я не могу. Я должен биться! Я…
И оглянулся на Торстайна. А тот был бел как снег и зубы у него громко стучали. Да и Лузай, и дружинники — все они тогда тоже очень сильно оробели.
— Торстайн! — воскликнул я. — Так как мне быть?
Торстайн молчал. Меч опустил. Зажмурился…
А этот странный человек опять сказал:
— Ярл Айгаслав! Хальдер зовет тебя. Ну, что ты стоишь?!
И я… пошел, послушный его жесту. И я вошел в скалу. И дверь за мной тотчас с лязгом захлопнулась. И наступила тьма. И тишина, конечно же…
2
Щербатый сам был во всем виноват. Потому что, если бы не он, мы отсиделись бы тогда на корабле, а ночью снялись с мели и ушли — Хвакир помог бы нам.
Правда, я тогда про Хвакира ничего не знал. А вот Щербатый слышал его вой!
Но все равно мы бросили Щербатого, ушли. Хвакир нас вел — и мы спаслись. Казалось: радуйся, Лузай, ведь ты ушел от рыжих! Да, это так. Но как теперь уйти от ярла? Да и не ярл он, а подменыш, я уже точно это знал. Сомнений не было — исконный ярл не бросил бы Щербатого, исконный сам остался бы. А этот первым побежал! А что Хвакир нас вел… так это он не вел, а уводил — за Гиблый Лес, за Жадные Пески — и вывел к Морю Тьмы, в Град Гортиг. У нас был заколдованный диргем, мы с его помощью могли купить себе корабль — любой, самый лучший и самый надежный, — и мы бы не гребли тогда, как грязные холопы, а отдыхали бы, набирались бы сил. Но Айгаслав, подменный ярл, решил иначе. Мы промолчали про диргем, сели на весла. А после… Ха! А то, что он стрелял по воронью без промаха, так это только еще раз убедило меня в том, что он ведет свой род от Подкидыша. Подкидыш тоже был горазд стрелять из лука! Я усмехался, глядя на него, на Айгу-пастушка.
А поначалу меня, не скрою, очень тревожило то, что Айга — подменный ярл, ибо лжецы куда опаснее врагов, лжеца ничто не остановит. А вдруг, все время думал я, он посчитает, что я ему в тягость? Ведь то, как он поступил со Щербатым, это, скажу я вам… И потому и в Гиблом Лесу, и в Жадных Песках я постоянно был настороже. И потому только тогда, когда мы наконец добрались до Града Гортига, я позволил себе немного расслабиться и отдохнуть…
Но вы бы только видели тогда его, подменыша, глаза, когда он узнал, что на угощение своих новых друзей я истратил какую-то жалкую пригоршню диргемов! Я думал, он меня убьет. А жадность — это для настоящего воина и вообще последнее дело! Это и с ложью не сравнить! И он стал мне противен. И потому, когда уже на корабле ему вручили лук и отсадили от меня на корму, я наконец вздохнул с облегчением. Ну, думал я, вот мне и удалось от него отвязаться! А дальше, думал я, вот мы придем в Трантайденвик, сойдем на берег, и я скажу ему: «Ярл Айгаслав, я передумал идти к Хальдеру, я остаюсь у Гуннарда».
Да, это хорошо было придумано. Но все вышло по-иному. За нами гнался Вепрь, Вепрь нас настиг и протаранил нас, корабль затонул, мы чуть спаслись, и Гуннард звал нас с собой, но ярл сказал: «Нет, мы пойдем в Счастливый Фьорд. Лузай, вставай!». И я… Встал и пошел за ним. Потом я проклинал себя за это. Да что я, думалось, холоп? Нет! Тогда я просто побоялся, что он скажет: «Что, духу не хватает, да?»
А так хватило — тьфу! — и я пошел за ярлом. Пришли в Счастливый Фьорд, там поминали Хальдера. Все было хорошо, пристойно. А ночью ярл во сне кричал: «Хальдер! Убью!» и еще много прочего, подобного. Торстайн разгневался и разбудил меня, поднял меня, вывел меня во двор и стал расспрашивать. Конечно, можно было и смолчать, а пытками меня не запугаешь. Но Айгаслав, тогда я точно знал, — подменный ярл! — и потому я честно и довольно подробно рассказал белобровым вначале про то, как убивали ярла Ольдемара, а с ним и Айгаслава, его сына, и как потом в Ярлград явился Хальдер, привез с собою маленького мальчика со страшным шрамом на шее и утверждал, что это и есть Айгаслав, спасенный силою Источника, и как тому его известию не верили, и как был бунт, как Хальдер усмирял бунтовщиков, как мальчик рос и ненавидел Хальдера, а Хальдер делал вид, что ничего не замечает, ходил в походы, воевал — и побеждал — во славу Айгаслава, а Айгаслав молчал, молчал, а после, сговорившись с руммалийцами, прикончил Хальдера.
— А Хальдер что? — спросил Торстайн.
— А ничего, — ответил я. — Он хорошо ушел. И даже звал с собой.
— Кого?
— Его.
— Ну что ж, — сказал на то Торстайн и улыбнулся. — Нужно уважить просьбу дяди. И, думаю, что уже завтра же я помогу им, Хальдеру и Айге, встретиться.