Горбачев начал с того, что велел опросить 200 ведущих предприятий страны, чтобы понять, поддержит ли народ. Народ высказался против сухого закона, но в поддержку ограничения потребления алкоголя. На деле, кампания приняла формы обычного для коммунистической бюрократии «перегиба». С одной стороны, по словам Горбачева, эта кампания привела к тому, что «жены наконец увидели своих мужей», возросла рождаемость и люди стали жить дольше. Однако, с другой стороны, люди бросились скупать сахар для производства самогона, возник страшный дефицит сахара, а кроме того, стали травиться всякой дрянью, вплоть до тормозной жидкости. Я хорошо помню, как в те времена мне попалась на глаза надпись в деревенском магазине неподалеку от Костромы: «Одеколон продается с 14 часов». В той же Костроме в ресторанах официанты тайком подавали коньяк в чашках из-под чая… Узнав о статистике отравлений, Горбачев сдался. Возможно, добавил он с обидой несостоявшегося «царя», были специальные извращения с целью дискредитировать его власть. Но тут же со смехом рассказал анекдот о самом себе: «Стоит длинная очередь за водкой, и один мужик не выдерживает: «Пойду в Кремль, убью Горбачева». Через час возвращается. Очередь все еще стоит, соседи по очереди спрашивают: «Убил?» — «Какое убил! Там еще больше очередь таких, как я!»».
— За мою карьеру, — сказал Горбачев, — я видел огромное пьянство в партии. Брежнев пил, особенно сначала. Андропов — нет. А Ельцин даже снискал себе уважение среди женщин за то, что пьет: «Он такой же, как мы!» Женщины хватали его за штаны. Хотя на Западе боялись — у него же ядерная кнопка!
Возможно, для Горбачева, родом из южного Ставрополя, редких для России мест, где больше пьют виноградное вино, чем водку, водка не составляла психологическую проблему, и он легкомысленно недооценил ее влияние. Сам Горбачев говорит, что никогда не был зависим от алкоголя. Внешность подтверждает его слова. Он выглядит крепко в свои 70 лет, одет в прекрасный темный костюм, и, щеголяя хорошей памятью, рассказывает о делах прошлых дней, словоохотливо уходя в сторону от темы. «В нашей семье, — признается он, ласково глядя на портрет жены, — скорее Раиса Максимовна угощала гостей и призывала выпить. Я пью, конечно, водку, но умеренно, как лекарство».
История водки
В России водка и была изобретена первоначально как лекарство. Об этом мало кто знает. Есть две основных тайны, связанные с водкой. Тайна рождения и тайна имени.
Некоторые историки сравнивают национальную зависимость от водки, с татаро-монгольским игом. В этом есть свой исторический парадокс. Одна зависимость почти немедленно сменяет другую. Всего через каких-то 20 лет после того, как русские наконец освободились от ига татаро-монголов (1480 год), и происходит изобретение водки. Открытие водки окутано чуть ли мистической тайной. Русские почти не занимались историей водки, и в этом нет ничего удивительного. Водка сакральна, а, стало быть, для русского сознания у нее нет истории, она является вечной субстанцией, не подлежащей исторической расшифровке. Стимулом для изучения истории водки стал коммерческий скандал, который разразился в 1977 году: в результате попытки советской водки выйти на американский рынок, ей было отказано в водочной аутентичности. Русским пришлось доказывать, что настоящая русская водка — это водка из России. Однако наиболее жестокий удар нанесли в следующем году поляки, которые, еще будучи верными членами Варшавского договора, заявили, что водка — истинно польский напиток, и русские не имеют права пользоваться брендом «водка». Переполошившиеся советские чиновники принялись искать того, кто реконструирует историю водки; им оказался журналист Вильям Похлебкин, который написал для высших партийных сфер убедительный и до сих пор единственный трактат по истории русской водки, доказав, что поляки на несколько десятилетий позже русских стали изготовлять водку. Похлебкин был убит в своей квартире в подмосковном Подольске в 2000 году, и по Москве до сих пор ходят дикие слухи, что его убили мстительные поляки.
Водка была впервые изготовлена монахами в Московском Кремле на месте несуществующего нынче Чудова монастыря. Сначала использовали импортный генуэзский (доставляемый через Феодосию) спирт; затем ее стало принято делать из местного «хлебного», ржаного (или/и пшеничного), спирта и мягкой родниковой воды. Тут все символично не в меру: и название несохранившегося монастыря, и непосредственное отношение монастыря к созданию водки, и сургучная печать российской столицы. Видимо, все документы, связанные с рождением водки, были намеренно уничтожены впоследствии русской православной церковью, когда она объявила водку изобретением дьявола. Впрочем, сами священники водку всегда уважали.
В самом смешении спирта с водой есть глухой намек на средиземноморскую культуру и, в частности, древних греков, которые смешивали вино с водой. Однако скорее всего водочная смесь первоначально служила дезинфицирующим средством при обработке ран. Вместе с тем, водка быстро вырвалась из врачебных рук и превратилась в «горящую воду», о которой впервые сообщали шведы в своем донесении из Москвы в 1505 году как об алкогольном напитке.
«Горящая вода» в считанные десятилетия подожгла Россию. Напиток стал настолько популярным, что российское государство уже в 1533 году отдало производство водки на откуп владельцам кабаков, тем самым целовальникам, которые целовали крест в обещание вести торговлю водкой честно, но быстро погрязли в коррупции и занялись продажей недоброкачественной водки. Возможно, что именно продажа водки стимулировала российскую коррупцию в целом. Кроме того, сама российская экономика была сбита с толку: зачем что-либо производить, если народ готов отдать за водку последние деньги? Вопрос лишь в том, почему стало возможным чудовищное спаивание народа. Пьянство изначально, еще в Киевской Руси, где пили в основном «медовуху», считалось «веселием Руси», но именно водка превратила это веселие в норму жизни. Скорее всего, водка русским пришлась по душе, поскольку она в минимальные сроки амортизирует экстремальные условия существования, как климатические, так и политические.
Но счастье длилось недолго. Уже в 1648 году в Москве, а затем и в других городах вспыхнул «кабацкий бунт». Положение дел было катастрофичным. Треть мужского населения оказалась в долгу у кабаков, а крестьяне уже несколько лет подряд из-за пьянства не занимались земледелием. Чтобы спасти положение, государство монополизировало продажу водки, но доходы от ее производства сократились. Именно тогда у водки возникла длинная историческая тень — самогон. Народ сам научился на дому гнать напиток, подобный водке, и, несмотря ни на какие жестокие государственные запреты, гонит его до сих пор, потребляя по стране на одну бутылку водки четыре с половиной бутылки самогона. Государство до сегодняшнего дня шесть раз отменяло монополию (последний раз — Ельцин в 1992 году) и снова ее вводило (через год, в 1993 году испугавшись активной криминализации водочной отрасли, Ельцин снова монополизировал водочный рынок), но этот маятник ни к чему не привел, кроме как к развитию пьянства.
«Жаль мне русский народ, который так пропивается!», — сказал царь Александр Третий своему министру финансов, графу Сергею Витте. В 1894 году Витте предпринял крупномасштабную попытку укротить водку путем ее государственной монополизации, а также улучшения ее качества. К работе был привлечен бог русской химии Дмитрий Менделеев.
До Менделеева водку делали просто, смешивая спирт и воду в пропорции 1:1. Правда, технологический процесс требует специальной обработки воды со внесением ряда минимальных добавок для смягчения вкуса (в знаменитую «Столичную» добавляется чуть-чуть сахара). Сама же водно-спиртовая смесь подвергается обработке активированным углем и двукратной фильтрации. Менделеев обратил внимание на то, что спирт имеет свойство при соединении с водой производить загадочное сжатие всей смеси (500 грамм воды и 500 грамм спирта в результате дают 941 грамм водки). Для достижения наиболее вкусовой и здоровой водочной пропорции в 40 градусов, которую опытным путем определил Менделеев (при крепости в 41 или 39 градусов резко ухудшается физиологическое воздействие водки на организм), следует смешивать не объемы спирта и воды, а их точные весовые соотношения. Со своей стороны, крупнейший русский физиолог Иван Сеченов определил наиболее полезную дозу водки, стимулирующую работу сердца и очищения крови: 50 грамм в день. По всей стране стали создаваться общества трезвости. Но началась первая мировая война, и вся страна стала вынужденно трезвой, приняв сухой закон.
Официально сухой закон продержался во время революции 1917 года и последующей гражданской войны, хотя, громя водочные склады, безбожно пили как красные, так и белые. Правда, по остроумному предположению Похлебкина, красные пили меньше, поскольку у них лучше охранялись склады и за пьянство наказывали расстрелом, оттого и победили. Сухой закон отменил набирающий власть и стремящийся к популярности среди населения Сталин в 1923 году, разрешив производство 30-градусной водки, которую народ назвал по имени красного премьер-министра Рыкова «рыковкой», однако на следующий год, когда умер Ленин, водка вернулась к своей 40-градусной норме, и деньги, собранные с ее продажи, были брошены на социалистическую индустриализацию СССР. Несколько позже сталинский террор способствовал умеренному потреблению водки в стране: боялись.
Когда началась война с Гитлером, каждый русский солдат получал ежедневно на фронте так называемые «наркомовские» сто грамм, учрежденные министерством обороны. Водочники (то есть те, кто занимаются производством водки) уверены в том, что водка, наравне с ракетными установками «катюша», сыграла значительную роль в победе над нацизмом, поднимая дух армии на должную высоту. Впрочем, один из наиболее известных теоретиков алкоголизма в России, профессор-нарколог Владимир Нужный придерживается другого мнения. В разговоре со мной он поведал, что именно эти 100 грамм стали несчастьем всего послевоенного поколения: увеличилась зависимость от водки, что вылилось уже в 1960-е годы в новый виток пьянства.
Разрушение монополии на водку в начале 1990-х годов привело водочную отрасль к хаосу, и подпольные водочники, по сути дела, стали теми богатыми новыми русскими, которые запустили двигатель дикого русского капитализма. Водка снова показала, кто есть тот самый русский Бог, которого так упорно в 19 веке искали русские философы-славянофилы.
Имя водка
Менделеев не только создал эталон русской водки: напиток «московская особенная», — но и настаивал на том, чтобы водку звали водкой. До 1906 года слово «водка» как обозначение напитка не значилось в официальных документах, которые в течение нескольких веков именовали водку (за исключением аптекарского продукта) «хлебным вином».
Тайна имени водка заключена в ее воздействии на массы, в той смеси желания и стыда, которая имеет сходную с эротикой стихию. Алкоголик превращает водку в свою невесту, он боится открыть все свои чувства к ней и одновременно не в состоянии сдерживать их. «Водка» — одно из самых сильных русских слов. Русские смущаются от произнесения этого слова. Провинциальные девушки до сих пор стараются его не произносить. По количеству эвфемизмов водка может соперничать разве что с мужским половым органом или чертом. Этимология слова «водка» связана, естественно, с водой, к которой добавлен уменьшительно-пренебрежительный суффикс «к», опускающий слово; водка в значении воды до сих пор жива в диалектах и народных песнях.
Лишь в середине 19 века слово «водка» впервые попадает в нормативные словари русского языка как напиток, однако считается в высших классах и городском мещанстве неприличным, «некультурным», почти матерным словом. Водку пили в основном низшие сословия (не случайно говорили: «пьян, как сапожник»). Этому способствовало как низкое качество водки (вонючая, с сивушным запахом; такой она продавалась уже на моей памяти в советских магазинах: ее гнали из древесного спирта — «из табуретки»), так и варварский «кабацкий» способ ее потребления (в кабаках запрещалось закусывать). До конца 19 века водку не разливали в бутылки, ее мерили ведрами, потому что в России для нее не было достаточного количества тары. Водка фигурировала под разными прозвищами от «горячего вина», «монопольки», «горькой» и «беленькой» до советских классических «пол-литры», «четвертинки» (она же — «дочка»), а также «банки», «пузыря», «коленчатого вала» и т. д.
Чтобы ослабить силу шока, водку надо заговорить, то есть назвать промежуточными словами, изобразить гримасами. К водке нет прямых путей, все кривые, в обход, по бездорожью. Упоминание о водке порождает атмосферу заговора, мистическую экзальтацию. В русском сознании возникают архаическое брожение, языческое оцепенение, боязнь, как при встрече с медведем, ворожба, заклинания. Вокруг бога-водки образуется слабое поле человеческого сопротивления. По своей сути, водка — беспардонная, наглая вещь.
Философия водки
В самом деле, питье водки, в отличие от других алкогольных напитков, не имеет никаких побочных извинений. Француз может восхвалять аромат коньяка, шотландец — славить вкус виски. Все это медленное питье. Водка — она никакая. Невидимая, бесцветная, безвкусная. Но при этом резкая, раздражительная смесь. Водка не привлекает ни детей, ни собак. Русский пьет водку залпом — гримасничая и матерясь — и тут же бросается ее чем-то закусывать, занюхивать, «полировать». Важен не процесс, а результат. Водку с тем же успехом можно было бы не пить, а вкалывать в вену. В этом смысле она мало чем отличается от наркотика.
Вместе с тем, это не так. Об этом знают все русские, кроме тех 5 % взрослого населения, кто вообще не пьет. Водка похожа на песню. В песне могут быть не бог весть какие слова и довольно простая мелодия, но их соединение (как спирт и вода) может превратить песню в шлягер.
В приличном обществе водке соответствует определенный водочный стол, до совершенства разработанный русскими помещиками, тот самый водочный регламент, который в генах русского человека: со своим особенностями («после первой не закусывают»), суевериями, прибаутками («водка — вину тетка»), расписанием (русские пьяницы отличаются от русских алкоголиков тем, что пьют, начиная с 17:00), рыбными закусками, солеными огурчиками, маринованными грибками, холодцом, квашеной капустой. И — тостами, водочным аналогом соборности, которые закономерны для единовременного потребления напитка и концентрации на общей разговоре. Русский человек знает, что, выпивая водку с пельменями, можно достичь если не нирваны, то полного кайфа.
Итак, водка оказалась сильнее православия, самодержавия и коммунизма. Она находится в центре русской истории. Водка взяла под свой контроль волю и совесть значительной части русского населения. Если сосчитать все то время, которое русские посвятили водке, если собрать воедино все те водочные порывы русской души, выраженные в поступках, фантазиях, безумных снах, недельных запоях, семейных катастрофах, убийствах и самоубийствах на фоне алкоголизма, несчастных случаях (захлебнуться в собственной блевотине, выпасть из окна — любимые занятия населения), белой горячке, похмельном стыде и тревоге, то понятно, что под покровом истории русского государства существует совсем другое, тайное измерение истории, значение которого до сих пор не определено, и смысл водочной теологии еще не разгадан. Недаром, несмотря на все злоключения и трагедии русского пьянства, на первое место выходит ничем не объяснимое, чуть ли не всенародное восхищение и ликование при виде триумфа русского водочного разгула, что отразилось в отчетах изумленных иностранных путешественников, которые в русском пьянстве, — как писал, к примеру, голландский дипломат Балтазар Коэтт после посещении Москвы в 1676 году, — «увидели лишь безобразие забулдыг, восхваляемое толпившимся народом за их опытность в пьянстве». Ту же самую философию мы встречаем в самом любимом народом самиздатовском бестселлере уже брежневской поры, романе Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки» (1969), «водочном» вызове советским властям, диссидентской проповеди социального «похуизма», матрице новейшего «стеба», откровенной апологии «пьяной» метафизики: «Все ценные люди России, все нужные ей люди, — глумливо утверждается в книге, — все пили, как свиньи».
Выпивание водки не терпит одиночества. Известен анекдот, когда американский писатель Джон Стейнбек, будучи в Москве, не понял, что значат те три пальца, которые показывали ему два добродушных мужчины, в результате чего он пил с ними «на троих» в подъезде, и, говорят, об этом не жалел. Водка — исповедальный напиток. Возможно, однако, что смысл российского водочного ритуала выходит далеко за рамки не только застольного этикета, но и вообще за границу человеческого общения, и представляет собой странное для постороннего взгляда обнажение души, доходящее как до высот самопознания, так и до порнографии, ее проверку «на вшивость» и призыв к ее преображению. Водка ставит под сомнение человеческие условности, позитивные ценности и в конечном счете апеллирует к полной свободе от истории, личной ответственности, здоровья и, наконец, самой жизни. Это состояние свободного полета, моральной невесомости и метафизической бестелесности представляет собой как философский выпад против «разумного» Запада, так и горделивую (для многих русских людей, считавших себя «богоносцами»), самобытную основу русской истины.