Она не сдавалась и не опускала руки, даже шутила, что на конкурсе невезучих займет лишь второе место – именно вследствие своей редкостной невезучести. И всегда рассчитывала свои действия, исходя из наихудшего из возможных вариантов. Принимала отсутствие удачи как постулат, как начальное жизненное условие, бороться с которым можно лишь терпением и настойчивостью.
Но сегодняшний день побил все рекорды невезения. Помогла, называется… Спасла. Выручила. Заманила, буквально за рукав притащила в волчью пасть – и сама угодила туда же.
Ей хотелось выть и рыдать, но она не могла – рот затыкал кляп, и не какая-нибудь подвернувшаяся под руку тряпка, но нечто, именно для этого и предназначенное, резиново-упругое, с приделанными завязками, сходящимися сзади, на шее, и их там не завязали, а застегнули с легким щелчком.
Она полулежала на чем-то жестком, руки и ноги были связаны. Она пыталась что-то сделать, в памяти нечто такое смутно брезжило, прорывалось сквозь испуг – что можно ослабить и даже сбросить путы, полностью расслабив мышцы. Но результатом всех усилий – отчаянных и не слишком осмысленных —стала лишь фраза одного из похитителей, короткая и равнодушная:
– Будешь елозить – зажму нос. Бельевой прищепкой.
Сидевший с другой стороны молчал. Придерживал ее, когда машина тормозила и поворачивала, и норовил при этом, словно случайно, коснуться Наташиной груди. Потом, войдя во вкус, стал щупать нагло, не дожидаясь поворотов.
Она мычала протестующе, и тот, первый, обратил внимание. Скомандовал лаконично:
– Отставить!
Похоже, он был у похитителей за главного – рука, совсем уж хамски поползшая Наташе за вырез блузки, отдернулась. Но радоваться было рано, потому что главный добавил:
– Успеешь. Наиграемся.
Глаза почему-то не завязали. И, чуть привыкнув к полумраку, она стала осматриваться – должен быть какой-то путь к спасению, нечего рассчитывать, что с неба свалится помощь и все закончится хеппиэндом. С её-то везением не стоит и мечтать.
Андрей лежал на днище фургончика, неподвижно, лицом вниз. Руки стянуты за спиной ремнем с пряжкой непонятной конструкции (почему не наручниками? – мимолетно удивилась она). Значит жив, трупам руки связывать ни к чему. Но, похоже, без сознания. Надо понимать, инъекция (Наташа мельком успела заметить шприц) была либо снотворная, либо обездвиживающая… Похитителей в кузове трое. Двое стиснули Наташу с боков, третий сидит на откидном сидении возле двери, через которую их с Андреем втащили внутрь. А задняя завалена разным хламом – два запасных колеса, деревянные ящики, что-то еще непонятное, прикрытое брезентом… В общем, не распахнешь и на ходу не выскочишь, даже если и удастся каким-то чудом освободить руки и ноги.
Микроавтобус не пассажирский, окон нет. Куда везут – не понять. Сквозь лобовое стекло тоже ничего не разглядеть, водительская кабина отделена от кузова непрозрачной перегородкой с крохотным окошечком. И сквозь него с Наташиного места видно лишь, что водитель там не один, кто-то сидит и справа…
Диспозиция ясна. Неясно, что можно предпринять при таком раскладе. Точнее, ясно – ничего тут не сделаешь.
Не повезло, так уж не повезло.
Остается одно – ждать, что сделают похитители. Насчет этого подозрения у Наташи были самые мрачные. Глаза ей не завязали – раз. Своих лиц не прячут – два. Если верить криминальной хронике, с людьми, похищенными для выкупа, так не обходятся. Опять же главный намекнул открытым текстом…
Она полулежала, полусидела – неподвижная, спеленатая, беспомощная – и, как ни странно, именно это в конце концов напрочь убило испуг и отчаяние. Страх, наверное, нуждается в каких-то внешних проявлениях. В криках ли, в неконтролируемых ли движениях… Наташа могла только думать – и больше ничего. И страх ушел. Исчез. Осталась уверенность – все так плохо, что хуже не станет, что ни делай.
И она стала делать – теперь уже без паники, с обычной своей обстоятельной настойчивостью.
Эскулап по натуре был скептиком.
И не питал особых надежд, что Руслану или Мастеру удастся схватить сбежавшего объекта. Если уж не взяли сразу, по горячему следу, то теперь и не возьмут. Оба будут искать – но не исчезнувшего, а возможность вцепиться в глотку коллеге-конкуренту, обвинив того виновником провала…
Вполне возможно, что труп существа, первым перешагнувшего обратно барьер между человеком и зверем, валяется сейчас где-нибудь в болоте. И разлагается без всякой пользы для науки.
(Нет, конечно, Ростовцев не был первым, мысленно поправил себя Эскулап. В его коллекции хранилось свыше семисот упоминаний о случаях ликантропии. И некоторые подробности старых историй заставляли думать, что ремиссии случались не только в сказках… Но Ростовцев был первым искусственно созданным ликантропом, вернувшимся в человеческое обличье…)
Не менее вероятен и другой исход, рассуждал Эскулап, – в какой-нибудь медчасти без вывески, принадлежащей родственному Конторе ведомству, специалисты сейчас яростно скребут затылки, глядя на результаты анализов найденного в лесу человека.
И даже самая благоприятная возможность – ликантропа доставляют к нему на операционный стол – Эскулапа не радовала.
Во-первых, очень многие будут сверлить глазами спину и толкать под руку – отношения Эскулапа и его команды со специалистами «ФТ» были чуть получше, чем у Руслана с Мастером, но не намного.
Во-вторых, устройство некоторых хитрых игрушек можно понять, лишь сломав их. А можно – даже сломав – не понять. Много лет назад Эскулап читал один фантастический рассказ – не то о гусыне, не то об индюшке, начавшей вдруг нести золотые яйца. В полном смысле золотые – скорлупа была из чистого аурума. Ученые мужи не смогли понять механику процесса щадящими методами исследования… А убить и вскрыть птичку так и не решились – единственный и неповторимый экземпляр…
Мысли его прервал зажурчавший в динамиках женский голос. Самолет подлетал к Красноярску. «Сибирские авиалинии» прощались с пассажирами, и выражали на что-то там надежду… единственной значимой информацией была температура воздуха в аэропорту назначения: + 22. Голос стал повторять то же самое, по-английски, и Эскулап перестал прислушиваться.
Нет, избранный путь единственно правильный, думал он. Нащупанная слабая нить, связывающая уникума-Ростовцева с происхождением штамма-57. Об этой нити Эскулап не сказал никому.
Даже Генералу.
Вариантов было немного. Всего два.
Попробовать все-таки ослабить путы и дождаться момента, когда они приедут в конечную точку маршрута. И попытаться использовать этот момент. Внимание похитителей наверняка разделится, кто-то будет вытаскивать из машины бесчувственное тело Андрея, и вот тогда-то она…
Либо – дождаться, когда они решат, по выражению главного, «поиграться». Тут уж бдительность волей-неволей ослабевает, а уязвимые места, весьма трепетно охраняемые мужчинами во всех прочих ситуациях, становятся куда как доступны… А если вдруг решат по очереди да наедине… Второй вариант нравился гораздо меньше, но думала Наташа про него без страха, с каким-то холодным ожесточением. Хорошо бы первым бы оказался этот, что сидит слева…
…Для начала она попыталась понять, на чем лежит. Что-то жесткое, ребристое. Ящик? Вполне может быть, пальцы связанных рук ощущали волокнистую структуру дерева и тоненькие щели между досками. Она медленно, миллиметр за миллиметром, перемещала руки – должен же быть у этого ящика край? Об угол можно попробовать перетереть веревку. Даже не веревку, судя по ощущениям – ремень, такой же, как на запястьях у Андрея… И тут ей повезло. Удивительно, но факт, – впервые за этот день ей повезло. Ящик был окантован жестяной полоской и она слегка выступала над краем. Наташа так же медленно пристроила к полоске ремень и начала аккуратно и незаметно водить им по импровизированному лезвию.
Машина остановилась. Мелькнула надежда: гаишники?! Замычать носом как можно громче? Рвануться, забиться изо всех сил, забарабанить связанными ногами по днищу машины?
Но острая жестяная полоска, похоже, исчерпала микроскопический запас ее везения. Это были не гаишники. Окошко в перегородке распахнулось. Голос из водительской кабины:
«Шеф на связи. Приказано доставить объект на тридцать седьмой километр Киевского шоссе к двадцати двум ноль-ноль и ждать распоряжений».
«Они говорят при мне всё!» – мелькнуло у Наташи. – «Всё! Значит, значит…»
Тот, которого она мысленно называла «главным», недовольно хмыкнул: «Тут полчаса езды. И что, целый час там светиться, торчать на трассе?» Вопрос был риторическим, и он приказал, не дожидаясь ответа: «Ладно. Езжайте. Километра за два-три до места выберите проселок поглуше, свернем, выждем в сторонке, чтобы глаза не мозолить».
Еще какое-то время машина ехала, поворачивала, останавливалась на перекрестках… Наташа продолжала свою незаметную работу. Ей казалось, что путы потихоньку поддаются. Она с трудом подавляла неуместное желание напрячь мышцы и проверить результаты трудов. Успеется… Час, они целый час будут где-то стоять, ожидая распоряжений…
Похоже; подъезжали. Водитель что-то сказал в окошечко, «главный» встал со своего места (Наташа тут же увеличила амплитуду и скорость движений), с лязгом открыл потолочный люк, завертел головой, осматриваясь. И дал указание шоферу: «Вон туда, в кусты, к трансформаторной будке».
Там они и остановились.
У трансформаторной будки.
Смеркалось.
По озеру двинулись в сумерках, вдоль самой кромки западного, противоположного Логову берега. Полной темноты ждать не стали – наступала она в это время и в этих широтах поздно и лишь часа на два-три. Да задуманное и не нуждалось в прикрытии непроглядной тьмы. Расчет был прост – если противник имеет обыкновение наблюдать за озерной гладью, то именно сейчас бесполезна и дневная оптика, и прожекторы, буде такие имеются. Нагревшаяся за день вода активно отдает тепло – так что все фиксирующие инфраизлучение приборы на таком расстоянии тоже отдыхают. Радары не засекут легонькие пластиковые суденышки на фоне изрезанной береговой линии, а плеск разыгравшейся под вечер рыбы скроет еле слышные движения весел от любых сонаров…
Может, все это и было перестраховкой – майор Лисовский славился феноменальной осторожностью и предусмотрительностью. И порой служил за это мишенью для беззлобных подколок коллег. Но не обижался – ему часто приходилось хоронить слишком спешивших и надеявшихся на авось.
Каяки бесшумно скользили, невидимые в густой тени прибрежных деревьев.
В мирных туристов уже не игрались – у Лисовского имелись серьезные подозрения, что в непосредственной близости от Логова никакая маскировка не поможет. Группа, летевшая на исчезнувшем вертолете, тоже была замаскирована под бригаду геофизиков…
Все бывшие туристы облачились в обтягивающие черные комбинезоны, оружие не прятали, держали под рукой. И майор знал, что кое-кто в группе не прочь посуперменствовать, решить дело лихой голливудской атакой. Пробить, к примеру, направленным взрывом железобетонную ограду периметра и показать лопухам из охраны, что значит бой на уничтожение в исполнении грамотных специалистов.
Лисовский предпочел бы, обойтись вообще без огневых контактов. Потому что хорошо знал простой факт, который никогда не признают авторы кинобоевиков, – живучесть любой группы специального назначения в боестолкновении определяется отнюдь не качеством подготовки бойцов, не умением их бить муху в лет, крушить ладонью груды стройматериалов или ловить зубами пули, выпущенные противником. Время жизни ввязавшейся в бой спецгруппы определяется куда более прозаическим фактором – количеством носимого боезапаса. Грубо говоря, остается жить тот, у кого позже кончились патроны. И в этом потягаться с охранниками люди майора не могли.
Так что лезть на рожон Лисовский не собирался. Он планировал провести весь следующий день на выбранной поодаль от Логова позиции, отдыхая после утомительного маршрута. И лишь затем приступить к выполнению задачи, начав с тщательной разведки.
…Над озером было тихо. Птичий гомон на берегу умолк. Чайки, кружившие над водой с неприятными резкими криками, отправились на ночевку. Деревья не шелестели листвой, не поскрипывали – полное безветрие. Слышались только тихие всплески рыбьей мелочи и, реже, но громче, – охотящихся на нее хищников.