— Что за ночь, — инженер досадливо поморщился.
Сайто внутренне с ним согласился. Ночь — как картинка: вверху звезды, внизу светлячки, сосны шумят, и где-то в отдалении хнычет сякухати. Если бы еще и сакура цвела, совсем бы вышла уличная гравюра на три краски…
— А вон, кажется, за нами идут, — инженер подобрал меч. Его мундир не был приспособлен для ношения оружия — зачем железнодорожнику? — и оружие он весь день таскал как трость, то подмышкой, то в руках. А револьвер вернулся в портфель.
Над тропинкой парил фонарик — человек, несущий его, был одет в черное.
— Вам не кажется, — спросил инженер, — что здесь несколько перебирают по части принципа югэн?
— Недобирают, вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что решения здесь принимает не Синдо. Его бы воля — здесь стоял бы кирпичный барак, а не этот домик.
— Господа просят вас к ужину, — сказал сопровождающий. Асахина спустился с крыльца, но речь продолжил, словно слуги тут и не было:
— И не госпожа Мияги, которая терпит японское, только пока ей это удобно. И не господин Мияги, который никогда не мог сказать, красиво ли то, что бесплатно. Кто-то еще.
— Я не помню, чтобы ваш коллега Ато интересовался стариной.
— Немногие интересуются воздухом, которым дышат, — Асахина, шагая за слугой, быстрым, но осторожным движением поймал светлячка, разжал ладонь… Светлячок улетел, осветив на миг лицо инспектора — совершенно безмятежное, даже веселое. Асахина позавидовал этому человеку, и тут же упрекнул себя.
Всхлипывания сякухати становились все громче. Нельзя сказать, что флейтист играл плохо — напротив, хорошо, дьявольски хорошо. Флейта подвешивала душу между несбыточным и потерянным — и медленно, безжалостно истязала. Асахина вспомнил вдруг одну из самых ранних своих печалей — смерть сверчка в бамбуковой клеточке.
Потом он понял — слишком рано и болезненно, — что умирают не только сверчки.
Флейта одну за другой воскрешала все потери — но не для того, чтобы подарить утешение, о нет. Ей нравилось издеваться над беспомощностью человека перед лицом мира.
Не хотелось вписываться в эту картину, в эту чужую, недобрую декорацию — которая так настойчиво затягивала сентиментального ронина из Мито. Нужно было чем-то возразить, и он прочитал из Иссы:
Инспектор хохотнул.
— С вами не так все плохо, господин инженер, как я боялся поначалу.
Слуга остановился у ворот усадьбы и перегнулся пополам:
— Сюда, пожалуйста.
Его фонарь больше не был нужен — каменную дорожку к дому освещали стеклянные шары. На полпути к крыльцу Асахина услышал скрип и стук засова: ворота, пропустив их, закрылись.
— Обстоятельные люди, — сказал инспектор. — Хороший флейтист, крепкие засовы.
— Вы не любите музыку?
— Люблю. То, что можно высказать, можно понять.
— Я понимаю, — инженер сжал губы и внимательно, как на глубоко ушедшую в плоть занозу, посмотрел на свой меч. — И музыку, и музыканта.
Дверь им открыла сама госпожа Мияги, действительно одетая как дама эпохи Камакура. В этом костюме, конечно, протягивать ручку для поцелуя было уж никак невозможно, и она поклонилась.
— Счастлива приветствовать вас!
— Прическа сасэгами вам необычайно идет, — сказал Асахина, поклонившись.
Длинные волосы госпожи Мияги и вправду блестели не хуже горного угля, и белым огнем горела на затылке отделанная опалами заколка, а дальше укрощенная роскошь спадала до самой поясницы.
— Такая честь для нас, — сказал Сайто.
Женщина, не поднимая головы, изящно посторонилась — как отплыла в облаке своих одежд, поменявших фасон, но не цвет: все те же морские переливы, только на сей раз — отливающие золотом.
— Мы отпустили почти всех слуг. Частный прием.
Женские наряды эпохи Камакура, на взгляд Сайто, выгодно отличались от неудобоносимых конструкций времен Эдо. И — он скосил глаза на одну из женщин — от костюма эпохи Нара. Наилучшее сочетание роскоши и удобства: сбрасываешь просторные, не стянутые поясами утики и однослойные хитоэ — и вот ты в ути-бакама и практичном нижнем кимоно. Разве что мужской костюм эпохи Эдо лучше… Особенно под конец. Практически идеальное сочетание, как в смысле удобства, так и в смысле красоты. Особенно, если правильно подобрать цвета.
— Господа, — голос Ёко-сан заставил умолкнуть флейту на несколько секунд. — Позвольте вам представить: инженер Асахина Ран, полицейский инспектор Фудзита Горо.
Асахина, входя в широкую комнату, поклонился.
— Господин Мияги, — единственному человеку, которого он здесь знал лично, инженер поклонился еще глубже. — Как ваше драгоценное здоровье?
Господин Мияги, одетый в церемониальный придворный костюм эпохи Камакура, был уже навеселе.
— Господин инжене-ер! — Мияги-сэнсэй раскинул руки в порыве пьяного радушия, да зацепил жестким рукавом каригины и опрокинул лаковый столик. — Эть, дурацкий какой наряд! Садитесь, господин инженер. И вы, господин инспектор. Угощайтесь! — забулькало сакэ. — Чем богаты! С первого корабля, господин инженер!
— Ваши собственные винокурни?
— Ну! — от кивка церемониальная шапочка съехала господину Мияги на нос. — Эть, надоело…
Он снял и скомкал шапочку, отшвырнул за спину.
Рано набрался господин Мияги. Ибо чувствует себя хуже всех… Его почти жаль. Если бы он связался с Ато из страха, а не ради выгоды…
В зале не было неосвещенного закоулка — белым, бумажным светом горели лампы, ровным желтым — заморские газовые рожки, но все же казалось, что темно. Может быть, причиной тому была ночь за окном, может быть, угольная пыль — хотя откуда здесь взяться пыли, — но словно мутное стекло отделяло каждый предмет от соседнего — и уж точно гостей друг от друга.
Госпожа Мияги подвела инженера и полицейского к двум свободным местам — справа от управляющего Синдо и слева от господина Мияги.
Кроме них двоих все были одеты по-старому. Даже Синдо — на улице днем Сайто принял бы его костюм за корейский, а сейчас понял, что он тоже, наверное, из каких-то дохэйанских времен. Обычно — на десятом-то году новой эры — разнобой в одежде никого не смущал, а тут смешение разных стилей и эпох отчего-то резало глаз. Наверное, потому, что веселые девицы остаются веселыми девицами, в каких времен шелка их ни наряди. Сайто ничего не имел против веселых девиц, но те, кого он знал и уважал, никогда никем не притворялись — ни знатными дамами, ни мужними женами. Становились — да, а чтобы притворяться — этого не было.
— Так что же там с нашими рекламациями, господин инженер? — Мияги собрал расползающиеся глаза, и взгляд их тут же стал острым, умным. Имея внешность сельского простачка и умело используя ее, господин Мияги ни простаком, ни деревенщиной не был.
— Ваш покорный слуга доволен качеством леса, Мияги-сэнсэй, но недоволен качеством работ. Многие ваши рабочие плохо знают свое дело — и это очевидно даже мне. Что у вас случилось, почему так много сторонних людей на вырубке?
Господин Мияги замялся. Плохо и неуютно ему было вести деловой разговор в маскарадном костюме под стоны сякухати.
— Впрочем, можно не отвечать, — инженер склонил голову. — Рабочие бегут от невыносимых условий труда, вы вынуждены нанимать тех, кому уже некуда бежать, потому что их никто не возьмет. Это из рук вон плохо, Мияги-сэнсэй. Я бы помог вам с рабочими, но как я могу отправлять людей в этакое пекло? Вам нужно пересмотреть условия труда, или я буду настаивать на передаче подряда. Конечно, трудно будет отыскать предприятие, которое по объемам производства соперничало бы с вашим. Но качество — важнее.
— Ах, господин инженер, — Мияги вынул из-за пазухи салфетку и промокнул лоб. — Устал я, да и выпил. Давайте отложим до завтра.
Сякухати смолкла. Флейтист отодвинул ширму.
Именно в костюм эпохи Эдо был он одет. Аскетически-черное хаори наверняка таило подкладку с изящным набивным рисунком — запрещенная законом роскошь, упрятанная в изнанку, одно из проявлений государственного лицемерия, ставших общим стилем. Белый шелковый шнур, белые гербы…
Дзюнъитиро Ато.
— А вот это вот, — не удержи Синдо столик, снова опрокинулся бы он от взмаха широкого рукава, — другой мой почетный гость, Ато-доно…
Тоже старый род, именные вассалы дома Фудзивара. У него больше прав на одежды времен Камакура, чем у госпожи Мияги. Но он предпочитает недавно прошедшее время давно прошедшему. Или у него просто хороший вкус.
— Мы знаем друг друга, — Ато бережно кутал сякухати в шелковый платок. Он не изменился с той ночи в горах, когда Тэнкен нанес ему два удара мечом, оба — смертельных. Бледное лицо Ато выглядело совсем белым из-за черной одежды. Рядом с таким сегодняшним — даже в его древнем платье — Синдо он казался собственным призраком.
Асахина боком чувствовал, как напряжен управляющий. А вот с другой стороны была пустота. Не холодная, как у Ато, а обычная. Как будто никого нет. А ведь там сидел живой человек, шуршал салфеткой, дышал…
В прежние времена они ни разу не сходились лицом к лицу — и сейчас, представив, как оно могло бы быть, Асахина был благодарен судьбе за невстречу. Эта пустота, род безумия, в бою делает противника невидимым и неощутимым. Нельзя полагаться на чутье, можно только — на выучку тела, на быстроту, на разум. Если, конечно, успеешь подумать. Справа опять зашуршало, щелкнул портсигар, чиркнула спичка. По варварским правилам, курить за едой — это… варварство.
Ато, кажется, ничего не ел. И курил — только не сигарету, а длинную тонкую трубку. Рядом с Ато сидела девица, одетая в пламенно-алый шелк. Она тихо наигрывала на китайской цитре и на гостей не смотрела. С ней тоже было что-то не так. Не то лицо слишком бледное, не то…
Она старается двигаться плавно, но слишком напряжена. Играет хорошо, только звук чуть-чуть резче, чем нужно. Раньше Асахина не знал бы, с чем бы сравнить… а сейчас отчетливо ловил в мелодии тот же неровный, нехороший гул, гул перегретого двигателя, который еще тянет, но скоро, скоро…
И взгляд странный — как у куклы, как будто свет не уходит в глубину глаза, скользит мимо… Подумал бы — опиум, да опиум все же дает успокоение. И еще ее все время тянет туда, к Кагэ. Не как женщину к любимому, а как воду при вращении к стенкам сосуда.
Ато отложил трубку на подставку.
— Хотя с тобой, Тэнкен, я знаком хорошо, а вот господина Сайто знаю только понаслышке.
— Мне тоже очень жаль, — сказал Сайто невозмутимо, — что в свое время мы с вами не свели знакомство покороче. Но такого рода знакомства хороши тем, что их свести почти никогда не поздно.
— Изрядно сказано, — кивнул Ато. — Господа. Полицейский инспектор Фудзита, присутствующий здесь, — куда менее скромная персона, чем кажется. Да он, в общем-то, и не Фудзита. Его имя — Сайто Хадзимэ. Или Ямагути Хадзимэ, кому как больше нравится… Кстати, Сайто, зарезанный вами на днях господин Ямагути — он вам случайно не родственник?
Нашли, значит, чиновника. И платок нашли. И выводы сделали.
— В Японии столько же Ямагути, сколько и пещер, — Сайто пожал плечами. — А что это изменило бы?
— Не знаю, — пожал плечами Ато, — у многих есть предрассудки в этой области.
— Да, — кивнул полицейский. — Я это не раз замечал. Иногда получается неловко. Люди придают значение самым странным вещам.
И инженеру не показалось, что он шутит.
Асахина ощутил на себе внимание гостей. Неприятное внимание — лично его тут никто не знал, ни как инженера, ни как хитокири. Двое чиновников — один из военного министерства, другой из податного — были ему знакомы, но сами наверняка его не помнили. При встрече они смотрели поверх головы. Здесь, кроме него, Сайто и Ато, не было людей, участвовавших в смуте с самого начала — а тех, кто примкнул к победителям под конец, он так и не научился уважать. Сайто и даже Ато, как ни смешно, были ему в этот момент куда более своими.
— Да вы угощайтесь, — господин Мияги хлопнул в ладоши, и слуга в черном поставил перед ними блюдо с уткой по-пекински. За соседними столиками принялись щелкать палочками.
— Благодарю, я не хочу, — сказал Асахина.
— Да, прости, — согласился Ато, — это не в твоем вкусе. Но рис-то с айю ты всегда любил. Я, когда узнал, что ты будешь, специально попросил господина Мияги, чтобы приготовили эту рыбу.
— Я просто не голоден, — сказал Асахина.
— Значит, ты готовишься драться, — Ато засмеялся. — Неужели под этой заморской шкурой все-таки скрывается японское сердце?
Он обвел собравшихся широким жестом.
— Видите, господа. Асахина-кун все-таки японец. А ведь кое-кто из вас сомневался.
Инженер вздохнул. Взятый Ато фамильярный тон раздражал его сильней, чем грубость полицейского при первой их встрече, но он старался не подавать виду.
— Просто есть вещи, (запятая) которые отбивают всякий аппетит…
— Да, есть, — Ато хмыкнул. — Ну что ж, тогда, быть может, сыграем?
Белая рука скрылась в рукаве и показалась снова, держа сверточек бумаги-васи. Ато поддел бумажную ленту, разорвал ее и развернул веер цветных картинок.
— Мой ход первый, конечно.
Он ловко вытащил из колоды первую картинку.
— Начнем… с кого бы? С сёгуна, пожалуй. Ах, какой человек, Хитоцубаси Кейки, надежда реформаторов, а как стал регентом при родиче, так реформаторам к горлу меч приставил. Полководец, победитель варваров — смех сказать, выше закона стояли варвары при нем в стране. А те, кто хотел видеть Ниппон сильным, у него вне закона были. Скажут, ради клана он все это делал, ради Токугава — но разве он клана своего держался?— Ато покачал карту на ладони. — От звания отрекся, столицу уступил. Тех, кто стоял за него в мире и войне, ни во что поставил, свою жизнь берег, вашего командира, — он кивнул в сторону Сайто, — головой врагам выдал. Северные кланы его именем поднялись — не поддержал… И жив сейчас. И изголовье жёстким ему не кажется.
— Да, неудачным сёгуном он был, — согласился Асахина. — И полководцем плохим. Ненадежным. Но что это меняет?
— А что думает ваш спутник?
— Хитоцубаси Кейки, — полицейский стряхнул пепел, — дал нам оружие и позволил делать то, что мы считали нужным. Зная — а к началу войны этого не знал только глухой, — что политических расхождений с нами у него больше, чем с вами. Нам не на что жаловаться. Нас никто не предавал.
Ато положил рядом вторую карту.
— Зайдем с другой стороны. Ёсида Сёин. Тихий такой книжник. А каких учеников вырастил? Сам не убивал, нет. Видать, был недостаточно безумен, чтобы справедливость наводить своим мечом. Зато по его слову пролилось больше крови, чем пролил бы я, хоть я тысячу лет проживи.
Полицейский улыбнулся…
— «Если разум несправедлив, справедливость должна стать безумной». За такими словами всегда много крови. Но те, кто проливал ее под этим флагом, проливали бы ее под любым.
Сигарета в его руке испускала тонкую синюю струйку дыма с облачком на конце. Инженер отогнал от себя облачко.
— Да и флага-то не было, — сказал он. — А в том, чтобы поджечь столицу, ради возможности похитить императора, и вовсе нет никакой справедливости. Даже безумной.
— Да, — кивнул полицейский, — почему-то многие считают, что чем больше разрушено ради дела, тем справедливей дело. Как будто правота — людоед.
Для полноты картины, подумал инженер, следовало бы нам покачать головами, как паре китайских болванчиков. Фарфоровые чиновники в черных шапках и расписных одеждах, с толстенькими белыми щечками так явственно представились его мысленному взору, что он не удержался от смешка.