– Не я жестока, а судьба, – ответила пророчица. – Но люди не называют судьбу жестокой, когда она улыбается им; зачем же ты упрекаешь меня в жестокости, если я предвещаю тебе радость?
– Для меня не существует радости! – возразила Эдит жалобно. Она помолчала немного и продолжила, изменив тон: – Я должна высказать все, что у меня скопилось на душе, Хильда, слушай. Я упрекаю тебя, что ты испортила всю мою жизнь, потому что вскружила мне голову своими суеверными бреднями...
– Продолжай! – произнесла Хильда спокойно.
– Разве ты не убеждала меня постоянно в том, будто моя жизнь и судьба тесно связаны с существованием... с судьбой Гарольда? Если бы ты не уверяла меня в этом, то я никогда не допустила бы наблюдать за выражением его лица и не старалась дорожить каждым его словом, будто сокровищем каким... Я не смотрела бы на него, как на часть самой себя, с радостью ушла бы в монастырь... а потом мирно сошла бы в могилу... Но теперь, теперь, Хильда...
Молодая девушка замолкла.
– Ты ведь хорошо знала, – начала она снова, – что обольщаешь мое сердце несбыточными надеждами, что закон навечно разлучает нас, что любить его было преступлением.
– Что против вас будет закон, это мне было известно, – ответила Хильда, – но закон безумцев для мудрого это то же, что паутина, растянутая на кустарнике, для крыльев птицы. Ты действительно родня Гарольду, но родство это очень дальнее и, что бы ни говорили священники, союз ваш должен осуществиться, как только для него настанет день, определенный для союза. Не печалься же, Эдит, любовь твоя к Гарольду не преступление, и препятствие к вашему счастью будут устранены.
– Хильда, Хильда, да я готова сойти с ума от радости! – воскликнула Эдит в каком-то упоении, причем восторг, испытываемый ею, так преобразил ее лицо, что Хильда невольно отступила от нее, как перед каким-нибудь небесным видением.
– Но эти препятствия устранятся не скоро, – заметила она.
– Что ж за беда? – воскликнула Эдит. – Я ничего не прошу, кроме надежды... Я буду счастлива, если стану его женой даже у края могилы!
– Если так, то взгляни: вот снова занимается заря твоей жизни! – проговорила Хильда. Эдит обернулась и увидела между столбами языческого храма Гарольда. Видно было, что он еще не совсем оправился от постигшего его недавно удара, но поступь была такой же твердой, как и прежде, а осанка стала более уверенной. – Опять исполнилось мое предсказание, что мы снова увидимся после солнечного заката, Гарольд, – сказала Хильда.
– Да, – возразил Гарольд сурово, – я не буду отрицать твоих предсказаний, ибо зачем отрицать могущество, начало которого нам неизвестно? Но прошу тебя, Хильда, не принуждать меня бродить во мраке; я люблю иметь дело с естественными предметами и чуждаюсь сверхъестественного, всего, чего ум мой не в состоянии постичь. Я хочу прямого пути без всяких хитростей.
Пророчица смотрела на графа задумчивым взглядом, который выражал благоговение и грусть, но не сказала в ответ ни одного слова. Гарольд продолжил:
– Оставь мертвых в покое, Хильда, они не могут повлиять на нашу судьбу... С тех пор как мы виделись в последний раз, я перешагнул через глубокую пропасть и через узкую могилу... Ты плачешь, Эдит? О, твои слезы лучшее для меня утешение! Хильда, выслушай меня: я люблю твою внучку, люблю ее с того дня, когда впервые взглянул в ее голубые очи, и она любит меня. Я расстался с нею, потому что законы препятствуют нашему браку, но и в разлуке мы оба чувствовали, что любовь наша никогда не угаснет; кроме меня никто не будет супругом Эдит, и кроме нее никто не станет моей супругой. Теперь я свободно могу располагать собою и поэтому пришел, чтобы сказать тебе, Хильда, в присутствии Эдит: «Позволь нам еще надеяться, что мы когда-нибудь соединимся узами брака!» Я надеюсь, что со временем на английский престол взойдет король, который не будет следовать советам монахов и даст мне разрешение на брак с твоей внучкой. Может быть, придется еще долго ждать, но это не может испугать нас: мы молоды, а любовь терпелива, и мы можем ждать.
– О, да, Гарольд, – воскликнула молодая девушка, – мы будем ждать!
– Разве я не говорила тебе, – сказала торжественно Хильда, – что судьба Эдит неразрывно связана с твоей?... Поверь, что я употребила все свои знания на то, чтобы проследить судьбу моей внучки, и знай, что настанет день, хотя не скоро, когда ты достигнешь высшей степени славы и соединишься с Эдит навсегда. Это случится в день твоего рождения, который постоянно приносит тебе счастье. Напрасно монахи ратуют против звезд: что в них написано, то несомненно верно... Так надейтесь же, дети, и не унывайте! Теперь я соединяю не только ваши руки, но и ваши души.
Во взоре Гарольда блеснул луч внезапного счастья, когда он взял руку своей невесты; но она невольно вздрогнула и крепко прижалась к нему, как бы ища у него защиты: на мгновение ей показалось, что она видит перед собою лицо того, которого по предсказанию Хильды ей было суждено увидеть еще раз в жизни; в воображении ее мелькнула статная, но грозная фигура Вильгельма Нормандского. Когда Гарольд прижал ее к себе сильной рукой, минутный страх уступил место необъяснимому счастью.
Хильда положила одну руку на их головы, подняла другую к сиявшему звездами небу и проговорила с глубоким чувством:
– Приглашаю вас, невидимые силы природы, создавшие в наших сердцах любовь, быть свидетелями обручения этих молодых людей! И вы, звезды и воздух, будьте свидетелями этого торжества! Пусть души обрученных будут вечно вместе, пусть они разделают друг с другом и горе, и радость! Когда же наступит день их соединения, то вы, звезды, сияйте светло и безмятежно над их брачным ложем, о, звезды!
Луна взошла во всем своем блеске, соловей пел в кустах, а на могиле сына Сердика стояли рука об руку жених и невеста.
VI. ЧЕСТОЛЮБИЕ
ГЛАВА 1
Велика была радость Англии. Эдуард послал Альреда ко двору германского императора за своим родственником и племянником Эдуардом, сыном Эдмунда Железнобокого. Еще в детстве отдал его Кнут вместе с братом его Эдмундом на воспитание своему вассалу, королю Шведскому. Утверждают, хотя и бездоказательно, будто Кнут Великий желал, чтобы они были тайно умерщвлены. Однако ж король Шведский отправил их к венгерскому двору, где они были приняты с большим почетом. Эдмунд умер молодым и бездетным; Эдуард женился на дочери немецкого императора и в продолжение смуты в Англии и царствования Харальда, Хардекнута и Эдуарда Исповедника был забыт в своем изгнании до тех пор, пока Эдуард не призвал его в Англию как своего законного наследника.
Велика была радость народа.
Громадная толпа, встретившая вновь прибывших бродила по улицам, когда из старого лондонского дворца, где разместился Этелинг со своим семейством, вышли два тана.
В одном из них мы узнаем Годри, друга Малье де-Гравиля, а в другом, одетом в саксонскую полотняную тунику, широкий плащ с массивной золотой брошью Веббу, кентского тана, который был послом графа Годвина к королю Эдуарду.
– Черт возьми! – воскликнул Вебба, отирая пот со лба, – по неволе вспотеешь, когда приходится протискиваться сквозь такую толпу. Я не согласился бы жить в Лондоне даже за все сокровища короля Эдуарда, горло мое высохло как раскаленная печка... Слава тебе, Господи! Вот там виднеется какая-то харчевня: войдем туда и выпьем по рогу меда.
– Нет, мой друг, – ответил Годри с оттенком презрения, – здесь не место для людей нашего звания. Потерпи немного: мы сейчас дойдем до моста и там найдем приличную компанию и хороший стол.
– Ну так уж и быть! – вздохнул Вебба. – Веди меня, куда хочешь... Утешаюсь мыслью, что познакомлюсь немного с этим ужасным городом и буду по крайней мере в состоянии порассказать своей жене и сыновьям кое-что.
Годри, хорошо знакомый со всем Лондоном, насмешливо улыбнулся. Оба молча продолжали путь; лишь изредка Вебба издавал возглас гнева, когда кто-нибудь нечаянно толкал его в бок, или выражал восторг при виде фокусника, выделывавшего свои удивительные трюки на площади.
Наконец они достигли, по левой стороне Большого моста, ряда маленьких харчевен, которые в то время были в большой моде.
Между этими харчевнями и рекой находился луг, на котором росли небольшие подстриженные деревья, соединенные между собою виноградными лозами. Под ними были расставлены столы и стулья. Здесь постоянно было такое множество посетителей, что нашим друзьям очень трудно было бы найти места, если б Годри не пользовался особенным уважением слуг. Он приказал поставить стол на берегу и подать самые лучшие кушанья и вина, из которых многие были совершенно незнакомы Веббу.
– Это что за птица? – проворчал он.
– О, какой ты счастливец, да тебе ведь попался фригийский фазан! Когда ты съешь его, я предложу тебе отведать маврского пудинга из яиц и икры карпов... Здешние повара готовят это блюдо неподражаемо.
– Маврский пудинг! Помилуй меня, Боже! – воскликнул Вебба, рот которого был набит мясом фазана. – Каким же это образом могли маврские кушанья употребляться на христианском острове?
Годри расхохотался.
– Да ведь здешние повара исключительно мавры, и лучшие лондонские певцы тоже из мавров... Вот взгляни туда: видишь этих серьезных благовидных сарацинов?
– За что же ты называешь этих людей благовидными? – проворчал тихо Вебба. – Разве только за то, что они черномазые, совершенно похожие на обуглившиеся пни? Кто же они такие?
– Богатые торговцы, и благодаря им продажа молодых и хорошеньких девушек на различные рынки поднялись в цене.
– Но из-за этого нас покрыл глубокий позор! – закипятился Вебба. – Этот постыдный торг унизил нас в глазах всех иностранцев!
– Так говорит и Гарольд, и то же проповедуют и все наши священники, – сказал Годри. – Но тебе-то, влюбленному в обычаи наших предков и постоянно насмехающемуся над моим нормандским костюмом и короткими волосами, совестно осуждать то, что заведено чуть ли не Сердиком.
– Гм! – пробурчал Вебба, очевидно, смущенный подобными словами. – Я чту, разумеется, старинные обычаи, они самые лучшие, и торговля людьми имеет, вероятно, разумное начало, которое, безусловно, оправдывает ее, но которого я, к сожалению, не понимаю.
– Ну, Вебба, нравится тебе Эдуард Этелинг? – спросил его Годри, переменив тему разговора. – Он ведь принадлежит к древнему королевскому роду?
Вебба смутился от этого вопроса и, чтобы скрыть это чувство, поспешно схватил большую кружку эля, который ставил выше всех остальных напитков.
– Гм, – промычал он глухо, подкрепившись глотком любимого напитка, – он говорит по-английски хуже Эдуарда Исповедника, а сынок его Эдгар не знает ни единого английского словечка... Потом, эти немецкие его телохранители... Бр-р-р... Если б я раньше знал, каковы эти люди, то поберег бы и себя, и коней вместо того, чтобы мчаться встретить их в Дувре и провожать сюда. Я слышал, будто Гарольд, этот почтенный граф, убедил короля пригласить их сюда; а что делает Гарольд, то все идет на пользу отечеству.
– Это так, – подтвердил с убеждением Годри.
Несмотря на свою приверженность нормандским костюмам и обычаям, он был в душе англичанином и высоко ценил достоинства Гарольда, который успел сделаться не только образцом для всей англосаксонской знати, но и любимцем черни.
– Гарольд доказал, что он ставит Англию выше всех других государств, – продолжал Годри, – если убедил короля Эдуарда вызвать сюда наследника; не надо забывать, что граф сделал это в ущерб собственной пользе.
С того момента, как Вебба упомянул о Гарольде, двое богато одетых мужчин, сидевших немного в стороне и закутанных так, что никто не смог бы рассмотреть их лица, обратили внимание на этот разговор.
– Что же теряет граф? – спросил Вебба.
– Какой ты простофиля! – заметил Годри. – Да представь себе, что король не признал бы Этелинга своим прямым наследником и потом неожиданно отправился бы к праотцам... кто же тогда, по-твоему, должен был вступить на английский престол?
– Ей богу, я ни разу не подумал об этом! – сознался ему Вебба, почесав затылок.
– Утешься, очень многие не думали об этом. А я скажу тебе, что мы бы не избрали никого, кроме Гарольда!
Один из двух подслушивающих хотел было вскочить, но товарищ удержал его вовремя.
– Но мы же избирали до тех пор королей исключительно из датского королевского дома или из рода Сердика, – сказал ему кентиец. – Ты говоришь мне чисто небывалые вещи! Может быть, мы начнем избирать королей из немцев, сарацинов и, наконец, нормандцев?
– Да, вот Этелинг скорее немец, чем англичанин. Поэтому я и говорю: не будь этого Этелинга, кого же избрать как не Гарольда? Он шурин Эдуарда и по матери происходит от северных королей; он вождь всех войск короля и никогда не выходил из битвы побежденным, и всегда предпочитал мир победе; он первый советник в Витане, первый человек во всем государстве...
– Не могу я так скоро взять в толк твои слова, – ответил ему тан, – и какое мне дело, кто король, лишь бы он был достоин королевского трона. Да, Гарольду бы не следовало убеждать короля вызвать Этелинга... Но... да здравствуют оба!!!
– Что ж, да здравствуют оба! – повторил Годри. – Да будет Этелинг английским королем, но... да правит Гарольд! Тогда нам можно спать, не страшась ни Альгара, ни свирепого Гриффита, валлона, которые, правда, благодаря Гарольду укрощены на время.
– Вести доходят к нам чрезвычайно редко; наше графство ограждено от смуты других областей, потому что у нас правит Гарольд, а где орел совьет свое гнездо, туда не залетают хищные коршуны. Я был бы благодарен, если б ты рассказал мне что-нибудь об Альгаре, который управлял целый год у нас графством, а также о Гриффите. Надо же мне вернуться домой умнее, чем я уехал.
– Ну, ты, конечно, знаешь, что Альгар и Гарольд были всегда противниками на заседаниях во Витане? Ты слышал про их споры?
– Да, я и сам внимал им, и говорю по совести, что Альгару нельзя состязаться с Гарольдом на словах, как и в битве!
Один из двух подслушивающих сделал снова движение, хотел было вскочить, но только проворчал какое-то проклятие.
– А все-таки он враг, – проговорил Годри, не заметивший резкого движения незнакомца, – и представляет опасность для Англии и графа. Прискорбно, что Гарольд не вступил в брак с Альдитой, которого желал и покойный отец его.
– Вот как! А у нас в области поют славные песни о любви Гарольда к прекрасной Эдит, о ее красоте говорят чудеса!
– Верно, эта любовь и заставила его забыть про честолюбие!
– Люблю его за это! – сказал на это тан. – Но что ж он не женится? Ее поместья тянутся от суссекского берега вплоть до самого Кента.
– Да она ему родня в шестом колене, а подобные браки у нас не дозволяются; но Гарольд и Эдит уже обручены... И люди поговаривают, будто Гарольд надеется, что когда Этелинг будет королем, то выхлопочет ему разрешение на брак... Но вернемся к Альгару. В недобрый час отдал он свою дочь за Гриффита, самого беспокойного из королей-вассалов, который не смирится, пока не завоюет всего Валлиса, без дани и повинностей, и марки в придачу. Случай открыл его переписку с Альгаром, которому Гарольд передал графство восточных англов; Альгара потребовали немедленно в Винчестер, где собрался Витан... и его присудили к изгнанию, как изменника; ты это, наверно, знаешь?
– Ну, да, – ответил Вебба, – это старые вести. Потом я еще слышал от одного жреца, что Альгар добыл корабли у ирландцев, высадился в северном Валлисе и разбил нормандского графа Рольфа при Гирфорде. Я ужасно обрадовался, узнав, что граф Альгар удалой и добрый саксонец, разбил труса-нормандца... Не стыдно ли королю поручать оборону марок нормандцу?
– Тяжелым было это поражение для короля и всей Англии, – проговорил Годри. – Большой гирфордский храм, построенный королем Этельстаном, был разграблен валлийцами, и самому престолу угрожала опасность, если б Гарольд не подоспел на помощь с большим войском. Нельзя описать всего, что перенесли англичане, как они измучились от походов, трудов и недостатка пищи; земля покрылась трупами людей и лошадей. Пришел и Леофрик в сопровождении Альреда-миротворца. Таким образом война была окончена, и Гриффит присягнул в верности Эдуарду, а Альгар был прощен. Но я знаю, что Гриффит изменит скоро Англии и что только мощная рука графа Гарольда может усмирить Альгара, Поэтому я желал бы царствования Гарольда.