Он происходит, по его свидетельству, из весьма почтенного рода; и, разумеется, весьма древнего, ибо его предки процветали в Типперери задолго до того, как нога англичанина ступила на ирландскую землю. У него есть тому доказательство более подлинное, чем грамота из Геральдической палаты или любое устное свидетельство. Ибо бог отметил его щедрее, чем Каина, и буквально втиснул его родную страну ему в лицо, в разум, в его сочинения, его поступки, его увлечения и, прежде всего, в его тщеславие. Грубый ирландский акцент сказывается до сих пор во всем, хотя давняя привычка и время стерли этот акцент в его речи" *.
{* Стиль не остался в долгу у Денниса и написал "Ответ" на нелепый пасквиль, озаглавленный "Характер сэра Джона Эдгара". Ответ Стиля упрямому критику обнаруживает немалое остроумие:
"Ты никогда не позволяешь даже солнечному лучу проникнуть на свой чердак, боясь вместе с ним впустить судебного исполнителя...
Тебе шестьдесят шестой год, у тебя уродливое кислое лицо, и имей ты власть, тебе повиновались бы лишь из страха, поскольку твой злобный нрав написан на этом лице, а не из каких-либо иных побуждений. Рост твой - около пяти футов и пяти дюймов. Видишь, я привожу точные цифры, как будто обмерил тебя хорошей дубинкой, что и обещаю сделать, как только мне доведется с тобой встретиться...
Твое нахальное брюшко торчит перед тобой, как бочонок с маслом, а короткие ноги словно созданы для таскания тяжестей.
Твои писания - это клевета на других и сатира на самого себя; и поскольку они полны нападок на разумных людей, мы вправе называть их автора мошенником и дураком. Ты питаешь отвращение к себе подобным и не можешь видеть дурака, кроме как в зеркале".
Стиль до того времени хорошо относился к Деннису и один раз даже попал под арест из-за того, что оказал ему денежную помощь. Когда Джон услышал об этом, он воскликнул: "Идиот! Почему он не выкрутился тем же способом, что и я?"
"Ответ" заканчивается упоминанием, что Сиббер обещает десять фунтов тому, кто назовет автора Деннисова памфлета; Стиль по этому поводу пишет:
"Я сожалею лишь об одном, что он предложил так много, потому что автор со всеми потрохами не стоит и двадцатой части этой суммы. Но я знаю, что человек, которого он заставляет иметь дело с кредиторами, его выдаст, ибо он дал мне слово привести на крышу дома полицейских, чтобы они проделали дыру в потолке его мансарды и он получил по заслугам. Некоторые считают, что это средство не годится, так как он сбежит в последний миг, заслышав шум. Я этого не отрицаю; но он тратит каждый вечер полчаса, чтобы забаррикадировать дверь старым сундуком, несколькими связанными табуретками и всяким другим громоздким хламом, который он опутывает веревками так крепко, что утром у него уходит столько же времени, чтобы выйти".}
Хотя этот портрет нарисован человеком, который не был другом Стилю, и вообще никому на свете, все же есть ужасное сходство с оригиналом в нелепых и преувеличенных штрихах карикатуры, и всякий, кто представляет себе Дика Стиля, непременно узнает его. Все, что Дик предпринимал в своей жизни, он делал не по средствам, и так же как он снял и обставил дом с самыми благими намерениями по отношению к своим друзьям, с самой нежной заботой по отношению к своей жене, причем плохо было только одно - он не имел средств вносить арендную плату каждые три месяцы, - точно так же он строил в своей жизни самые блестящие планы во имя добродетели, умеренности, всеобщего и личного блага, во имя религии, его собственной и всей страны; но когда ему приходилось платить за все это, стоившее так дорого и причинявшее столько хлопот, - бедняга Дик не выкладывал денег; и когда являлась Добродетель и предъявляла свой скромный счет, Дик уклонялся под предлогом, что не может принять ее в это утро, так как накануне выпил лишнего и теперь у него болит голова; или когда суровый Долг стучался в дверь и требовал расплаты, Дика не оказывалось дома и он вовсе не собирался платить. Он скрывался где-нибудь в таверне; или же у него оказывалось личное (или чужое) дело в трактире; или он прятался, или, еще хуже того, сидел за решеткой. Что за положение для такого человека, как он! Для филантропа, для ревнителя добра и истины, для великолепного прожектера и мечтателя. Не сметь взглянуть в лицо религии, перед которой он преклонялся и которую оскорбил; быть вынужденным скрываться в темных улочках и переулках, чтобы избежать встречи с другом, которого он любил и который ему доверял; видеть дом, предназначенный им для жены, которую он обожал, и для друзей ее светлости, которым он хотел устраивать пышные приемы, во власти полицейского чиновника, и толпу мелких кредиторов у дверей - бакалейщиков, мясников и угольщиков с их счетами, слышать, как они насмехаются над ним. Увы! Увы бедному Дику Стилю! Кому же еще! В _наше_ время нет таких мужчин или женщин, которые составляли бы проекты, а потом бросали их от лени или за отсутствием средств. Когда Долг призывает нас, мы, без сомнения, всегда оказываемся дома и готовы уплатить этому неумолимому сборщику налогов. Когда мы охвачены раскаяньем и обещаем исправиться, то держим свое слово и никогда больше не сердимся, не бездельничаем и не совершаем чудачеств. В _наших_ сердцах нет уголков, предназначенных для друзей семьи, для нежных чувств к близким, и занятых теперь каким-нибудь посланцем Греха и судебным исполнителем. Нет мелких грехов, ничтожных поступков, докучливых воспоминаний или разочарованных людей, которым мы дали слово исправиться, они не торчат у нашего порога и не стучатся в нашу дверь! Ну конечно, нет. Мы живем в девятнадцатом веке, а бедняга Дик Стиль падал и снова вставал, попадал в тюрьму и выходил оттуда, грешил и каялся, любил и страдал, жил и умер много десятков лет назад. Да покоится прах его в мире! Будем снисходительны к тому, кто сам был так снисходителен: помянем добрым словом человека, чья грудь была преисполнена доброты к людям.
Лекция четвертая
Прайор, Гай и Поп
Мэтью Прайор был одним из тех знаменитых юмористов, живших в славное царствование королевы Анны, одним из тех баловней судьбы, мимо которого мы никак не можем пройти. Мэт был философом, он размышляя о мировых проблемах, проявив при этом немалый талант, доброту и проницательность *. Он любил, он пил, он пел. Сам он так описывает себя в одном из стихотворений: "По Голландии едет он в вечер субботний, слева томик Горация, справа - друг беззаботный", - он ехал из Гааги, чтобы провести этот субботний вечер и следующее воскресенье за городом, развлекаясь со своими спутниками в театре, быть может, половить окуней в Голландском канале и с изяществом стиля, достойным его учителя-эпикурейца, выразить очарование своего безделья, своего уединения и своей батавской Хлои. Сын уайтхоллского виноторговца и выдающийся ученик Басби-Мучителя, Прайор привлек к себе внимание, начав писать стихи в Кембридже, в колледже святого Иоанна, а появившись в обществе, помог Монтегью ** травить старого благородного английского льва Джона Драйдена и в насмешку над его произведением "Лань и пантера" написал свой великолепный знаменитый бурлеск "Мышь городская и деревенская". Кто из нас не читал его? Кто не знает его наизусть! Как! Неужели вы никогда о нем и не слышали? Вот сколь быстротечна слава! Самым чудесным в этой сатире было то, что после появления "Мыши городской и деревенской" Мэтью Прайора, вполне естественно, назначили секретарем посольства в Гааге! Мне кажется, нынешние английские дипломаты более отличаются в танцах, нежели в пении; я видел, как они в различных странах превосходно исполняют эту часть своих обязанностей. Но во времена Прайора для продвижения по службе, видимо, требовались иные способности. Умеет ли дипломат писать алкеевым стихом? - вот в чем был вопрос. Может ли он сочинить при случае изящную эпиграмму? Способен ли написать "Мышь городскую и деревенскую"? Совершенно ясно, что, обладая такой способностью, легко разобраться в самых сложных договорах и чужеземных законах и соблюсти интересы своего отечества. Прайор продвигался по дипломатической службе и говорил прекрасные речи, подтверждавшие достоинства его ума и души. Когда ему показали залы Версаля, где стены расписаны сценами побед Людовика XVI, и спросили, есть ли во дворце английского короля подобная роспись, Мэт сказал о Вильгельме, перед которым искренне благоговел: "Деяния моего повелителя увековечены повсюду, кроме собственного его дома". Браво, Мэт! Прайор продвинулся по службе, став полномочным послом в Париже ***, где ему почему-то не выдали серебряного сервиза, положенного послу, и Мэт в героической поэме, обращаясь к ее величеству покойной королеве Анн", делает несколько великолепных намеков на блюда и ложки, которых его лишила судьба. Единственное, чего ему хочется, говорит он, это иметь портрет ее величества, без этого он никогда не будет счастлив.
Ты, Анна, идол мой! Коль славой вящей
Решат венчать твой трон животворящий
Грядущие года, верша свой суд,
Пусть будущие барды принесут
Тебе немало вдохновенных строк.
А мой пред вами пусть висит зарок,
Юпитер Статор, Феб, поэтов царь.
{* Гэй называет "во "любезный Прайор... любимец всех муз". - "Мистеру Попу на возвращение ив Греции".
Свифт и Прайор были очень близкими друзьями, и о Прайоре часто упоминается в "Дневнике для Стеллы". "Мистер Прайор, - пишет Свифт, совершает прогулки, чтобы потолстеть, а я - чтобы сбавить вес... мы часто вместе гуляем по парку".
Среди произведений Свифта есть любопытное сочинение, озаглавленное "Заметки о придворных королевы Анны" (издание Скотта, т. XII). "Заметки" написаны не самим настоятелем; но в конце каждой имеется дополнение курсивом, принадлежащее ею перу и всегда очень своеобразное. Так, к характеристике герцога Мальборо он добавляет: "Отвратительно жаден", и т. д. О Прайоре сказано вот что:
"Мэтью Прайор, эсквайр, член комиссии по торговле.
Когда королева взошла на трон, сохранил за собой эту должность; в очень хороших отношениях с министрами и всем обязан милорду Джерси, которому помогает своими советами; один из лучших поэтов Англии, но очень прост в обращении. Худой, изможденного вида человек лет сорока. _Все это очень близко к правде_".
Когда он до пятого дожил десятка,
Как многие, был ни порочен, ни свят,
Надежды и страхи избыл без остатка
В чреде пестротканой забот и отрад.
Не конь упряжной, не раб заблужденья,
Свободу и пользу сопрячь он решил,
На службе придворной - весь важность и рвенье,
А в дружеском круге любезен и мил.
Он и пешим ходил, и в карете он мчался,
Равнодушен к обоим уделам земным.
Колесо все вращалось, и он убеждался:
Человек - только прах, а богатство - лишь дым.
Прайор, "Стихотворения".
"Для моего надгробного памятника".
** "Они вместе сочинили пародию "Мышь городская и деревенская", отрывки из которой мистер Бэйес будто бы несколько раз читает своим старым друзьям Смарту и Джонсону. Таким образом, это произведение основано на том же сатирическом приеме, что и "Репетиция"... В этом нет ничего нового или оригинального... Прайор, хотя был еще совсем молод, видимо, проделал большую часть работы". - Скотт, "Драйден", т. I, стр. 330.
*** "Предполагалось назначить его в одну, комиссию с герцогом Шрусбери, - пишет Джонсон, - но этот аристократ не пожелал иметь дело с человеком столь низкого происхождения. Поэтому Прайор оставался без титула еще год, до возвращения герцога в Англию, а потом его назначили послом".
Пренебрежение подобного рода он и подразумевал, когда писал свою "Эпитафию":
О лорды, тот, кто здесь покой обрел,
Был Мэтью Прайором во время оно.
Он от Адама с Евой род свой вел
Знатней ли род Нассау и Бурбона?
Но в данном случае старый предрассудок взял верх над старой шуткой.}
Здесь поэма вдруг обрывается. Зарок навеки повис в воздухе, как Магометов гроб. Пришло известие о смерти королевы. Юпитер Статор и Феб, поэтов царь, остались парить по сей день над этим зароком. Он так и не получил портрета, равно как не получил ложек и блюд; вдохновение угасло, стихи не требовались и посол тоже. Беднягу Мэта отозвали, он оказался в немилости вместе со своими покровителями, до самой смерти оставался в опале и скрылся в Эссексе. Когда его лишили всех пособий и доходов, добросердечный и щедрый Оксфорд стал выплачивать ему пенсию. Смелые люди тех времен отважно ставили все на кон, жили блестяще и щедро.
Джонсон, ссылаясь на Спенса, приводит рассказ, будто Прайор, проведя вечер о Харли, Сент-Джоном, Попом и Свифтом, обычно шел выкурить трубку к своим друзьям, солдату с женой в Лонг-Экре. Тех, кто не читал стихотворений его покойного превосходительства, необходимо предупредить, что они ощутимо отдают лексиконом этих его друзей из Лонг-Экра. Джонсон пренебрежительно говорит о его стихах; но, при всем моем уважении к великому Сэмюелу, немногие стихи в английской лирической поэзии обладают такой легкостью, богатством и очаровательным юмором*. Гораций постоянно у него на уме, и его песни, его философия, его здравый смысл, его веселые, легкие фразы, его любовные истории и его эпикурейство очень сродни этому замечательному и совершенному мастеру. Читая его произведения, поражаешься, как современно они звучат, и в то же время, как счастливо похожи на песни чудесного владельца Сабинского поместья. В стихотворении, обращенном к Галифаксу, он, рассуждая на вечную в поэзии тему тщетности людских желаний, пишет:
Мы пьем, когда от сна встаем,
Питье, которого алкаем
Но явью жажду разжигаем:
Сравним ли сон с таким питьем?
Надежды в небесах парят
Как соколы перед ловитвой;
Стоять внизу, следить за битвой
Вот лучшая из всех отрад.
{* Его эпиграммы отличаются подлинным блеском.
Лекарства, что хуже, чем хворь
Все доктора рукой махнули,
Но я за Рэдклиффом послал
Он щупал пульс, он дал пилюли,
И с ложа смерти я восстал.
Но тут политик, мне на горе,
Стал философствовать, ворча,
И я, излеченный от хвори,
Скончался в корчах от врача.
----
}
Разве это не похоже на стихи поэта нашего времени? И в стихах о Хлое, которая плачет и упрекает его в непостоянстве, он говорит:
Дитя, стихотворцев хранителю Фебу
Не терпится после трудов отдохнуть:
С утра он летит в колесница по небу
Склоняется ночью Фетиде на грудь.
Так я, исходивши дороги дневные,
К тебе ввечеру неизменно влеком:
Каких бы красавиц ни встретил в пути я,
Я всюду в гостях, ты - покров мой и дом.
Так стоит ли гневаться, милая Хлоя,
Горация с Лидией вспомни союз!
Хоть правда, ты деву затмила красою,
А я в подмастерья ему не гожусь.
Если Прайор читал Горация, то на штудировал ли Томас Мур Прайора? Любовь и наслаждение находят певцов во все времена. Розы всегда расцветают и вянут - сегодня точно так же, как в то милое время, когда Прайор пел о них и о Хлое, сетующей на их увядание: