{* "Мистер Лэнгтон говорил мне, что однажды он сказал Джонсону (почерпнув эти сведения у Спенса), что сам Поп восхищался этими строчками до такой степени, что, когда повторял их, голос его дрожал. "Неудивительно, сказал Джонсон, - ведь это великолепные строки". - Дж. Босуэлл-младший.}
В этих удивительных строках Поп, мне кажется, достигает самой большой высоты, на какую когда-либо поднималось его возвышенное мастерство, и становится равным лучшим поэтам всех времен. Это ярчайший накал, возвышеннейшее утверждение правды, щедрейшая мудрость, выраженная самыми благородными поэтическими средствами и высказанная самым точным, великолепным и гармоничным языком. Это говорит сама беззаветная смелость: перед нами блестящее провозглашение праведного гнева и войны. Это брошенная перчатка, серебряная труба, посылающая вызов лжи, тирании, обману, тупости, невежеству. Это сама Правда, это борец, блистательный и бестрепетный, встречающий всемирного тирана с легионами рабов за спиной. Это поразительный и победоносный поединок в той великой битве, которая длится с тех самых пор, как существует человеческое общество.
Говоря об истинном мастерстве, нечего и пытаться показать, в чем оно, собственно, заключается, - такие попытки всегда заведомо тщетны; можно лишь показать, чему оно подобно и какие чувства рождает в душе того, кто его воспринимает. И говоря о блестящем пути Попа, я вынужден приводить примеры отваги и величия других людей и сравнивать его с теми, кто одержал победу в настоящей войне. Я думаю о ранних произведениях Попа, как о деяниях молодого Бонапарта или молодого Нельсона. В их личной жизни вы найдете недостатки и низменные поступки, которые ничем не лучше пороков и безрассудств самых низменных людей. Но в великие минуты величие души прорывается наружу во всем блеске и торжествует безраздельно. Думая о блеске побед молодого Попа, о его достоинствах, которые не имеют себе равных, как и его слава, я приветствую и превозношу торжествующий гений и отдаю должное перу Героя.
Лекция пятая
Хогарт, Смоллет и Фильдинг
Мне кажется, что доколе существует литература и писатели стремятся заинтересовать своего читателя, в их романах всегда будет добродетельный и смелый герой, противопоставленный ему порочный злодей и красивая девушка, в которую герой влюбляется; храбрость и добродетель покоряют красоту, а порок, торжествуя, казалось бы, поначалу, неизменно терпит поражение в итоге, когда справедливое возмездие настигает его, а честные люди получают вознаграждение. Пожалуй, не найти ни одной действительно популярной книги без этого простого сюжета: чистая сатира адресована к читателям и мыслящим людям совсем иного рода, чем те простые души, которые смеются и плачут над романом. Мне кажется, например, что лишь очень немногим женщинам может действительно понравиться "Гулливер" и (не говоря уже о грубости и необычности нравов) доставить удовольствие удивительная сатира в "Джонатане Уайлде". В этой странной апологии автор делает своим героем величайшего негодяя, труса, предателя, тирана, лицемера, какого только его ум и опыт, немалые в этой области, позволяют ему выдумать и изобразить, он следует за этим героем через все превратности его жизни с ухмыляющейся почтительностью и странным насмешливым уважением, и не покидает его, пока тот не оказывается на виселице, после чего сатирик отвешивает негодяю низкий поклон и желает ему всего доброго.
Хогарт достиг огромной популярности и славы не с помощью сатиры подобного рода, не посредством презрения и пренебрежения *. Его манера очень проста **, он рассказывает нехитрые притчи, стремясь увлечь простые сердца и пробудить в них радость, или жалость, или опасение и страх. Многие его вещи написаны так же легко, как "Крошка-Две-Туфельки"; мораль, что Томми был непослушным мальчиком и учитель его высек, а Джеки был послушный и в награду получил пирожок, пронизывает все, что создал этот скромный и прославленный английский моралист; и если мораль в конце басни написана слишком крупными буквами, то мы, памятуя, сколь просты были и ученики и учителя, не должны отказывать им в снисходительности из-за того, что они такие простодушные и честные. "Доктор Гаррисон часто повторял, - пишет Фильдинг в "Амелии" о благожелательном богослове и философе, который представляет в романе доброе начало, - что ни один человек не может опуститься ниже себя, совершая любой поступок, который помогает защитить невиновного или вздернуть _негодяя на виселице_". Как видите, моралисты того века не знали угрызений совести; в них не пробудилось скептическое отношение к теории наказания, и они считали повешение вора назидательным зрелищем. Мастера посылали своих подмастерьев, отцы вели детей поглазеть, как будут вздергивать Джека Шеппарда или Джонатана Уайлда, и именно твердолобых сторонников этого морального закона изображали Фильдинг и Хогарт. В "Карьере мота", если не считать сцены в сумасшедшем доме, где девушка, которую он погубил, все еще заботится о нем и оплакивает его, утратившего рассудок, даже искра жалости к изображаемым им мошенникам никогда не мелькнет в душе честного Хогарта. Нет и тени сомнения в сердце этого веселого Дракона.
{* Кольридж пишет о "прекрасных женских лицах" на картинах Хогарта, "в ком, - по его словам, - сатирик никогда не заглушал ту любовь к красоте, что жила в его душе поэта". - "Друг".
** "Мне очень понравился ответ одного человека, который, когда его спросили, какую книгу в своей библиотеке он особенно ценит, ответил: "Шекспира", - а на вопрос, какую еще, сказал: "Хогарта". Эти серии рисунков и в самом деле настоящие книги; в них есть насыщенное, плодотворное, будящее мысль значение слов. Всякие другие рисунки мы смотрим, а его гравюры читаем...
Насыщенность мыслью в каждом рисунке Хогарта снимает вульгарность с любого сюжета, какой бы он ни избрал...
Я не утверждаю, что все смешные сюжеты у Хогарта непременно содержат нечто такое, что заставляет нас их любить; некоторые нам безразличны, некоторые по своему характеру отталкивающи и интересны лишь благодаря чудесному искусству и верности художника действительности; но я считаю, что в большинстве их есть крупицы подлинного добра, которые, подобно святой воде, рассеивают и изгоняют тлетворное влияние зла. Кроме того, они имеют то достоинство, что показывают нам лицо человека в его будничной жизни, учат различать оттенки разума и добродетели (которые ускользают от поверхностного или слишком изощренного наблюдателя) вокруг нас и предохраняют от того неприятия обыденной жизни, от того taedium quotidianarum formarum {Отвращения к повседневности (лат.).}, которое беспредельное стремление к идеалу и красоте грозят нам внушить. В этом, как и во многом другом, его рисунки сходны с лучшими романами Смоллета и Фильдинга". - Чарльз Лэмб.
"Известно, что рисунки Хогарта совершенно не похожи на всякие другие зарисовки с подобными сюжетами, поскольку они обладают своеобразием и имеют неповторимый характер. Может быть, стоит подумать о том, в чем состоит эта их отличительная особенность.
Во-первых, это в самом строгом смысле _исторические_ рисунки; и если верить Фильдингу, что его роман "Том Джонс" следует рассматривать как эпическую поэму в прозе, потому что в ней есть закономерное развитие фабулы, характеров, образов и чувств, то произведения Хогарта с гораздо большим основанием могут притязать на название эпических, чем многие, которые за последнее время без всякого на то права присвоили себе это определение. Когда мы говорим, что Хогарт подходил к теме исторически, мы имеем в виду, что его рисунки показывают нравы и чувства человечества в действии, а людские характеры в различных их проявлениях. Все в его рисунках полно жизни и движения. Не только то, что в центре внимания, всегда бывает динамично, он заставляет работать каждую черточку, каждый мускул; создается точное ощущение момента, которое доведено до высшей точки, мгновенно схвачено и навеки запечатлено на полотне. Выражение всегда схвачено en passant {На ходу (франц.).}, в изменении или в развитии и, так сказать, выпукло... люди у него не сливаются с фоном: даже картины на стенах обладают своеобразием. И лица, изображенные Хогартом, по выразительности, разнообразию и характерности, опять-таки обладают всей подлинностью и правдивостью портретов. Он показывает крайности характера и его проявлений, причем с идеальной правдивостью и точностью. Именно это отличает его произведения от всех прочих произведений подобного рода, так что они равно далеки от карикатуры и от простых натюрмортов... Его образы приближаются к самой грани карикатуры и все же никогда (по нашему убеждению ни в одном-единственном случае) не преступают ее". - Хэзлитт.}
Знаменитая серия картин, которая называется "Модный брак" и выставлена сейчас в Национальной галерее в Лондоне, представляет собой самые замечательные и талантливые Сатиры Хогарта. Тщательность и систематичность, с каковой обоснованы моральные предпосылки этих картин, столь же примечательны, как остроумие и искусство наблюдательного и талантливого художника. Он берет темой сватовство молодого виконта Транжира, беспутного сына подагрического старого Графа, к дочери богатого Олдермена. Высокомерие и пышность проявляются во всем, что окружает Графа. Он сидит, облаченный в золотые кружева и бархат, - разве может такой граф носить что-либо, кроме бархата и золотых кружев? Его корона запечатлена повсюду: на скамеечке для ног, на которой покоится одна вывернутая подагрическая ступня; на канделябрах и зеркалах; на собаках; даже на костылях его светлости; на его огромном, великолепном кресле и огромном балдахине, под которым он восседает, величественно указуя на свою родословную, которая свидетельствует, что род его произошел от чресел Вильгельма Завоевателя; а пред ним старый Олдермен из Сити, который для такого случая нацепил шпагу и олдерменскую цепь, а также принес целый мешок монет, закладных и тысячефунтовых банкнот, дабы свершить предстоящую сделку. Пока управитель (методист, а следовательно лицемер и мошенник, так как Хогарт презирал папистов и сектантов) сводничает между стариками, дети их сидят рядом, но при этом каждый особняком. Милорд разглядывает себя в зеркале, невеста вертит обручальное кольцо, продев в него носовой платок, и с печальным выражением лица слушает советника Краснобая, который выправлял бумаги. Девица смазлива, но художник с поразительной проницательностью придал ей сходство с отцом, и точно также в чертах молодого Виконта заметно сходство с благородным властительным Графом. Корона ощущается во всей картине, как, по-видимому, и в мыслях того, кто ее носит. Картины, развешанные по стенам, - это лукавые намеки на положение жениха и невесты. Мученика ведут на костер; Андромеду приносят в жертву; Юдифь готовится убить Олоферна. Есть и портрет графского родоначальника (на картине это сам Граф в молодости) с кометой над головой, знаменующей блестящее и быстротечное будущее рода. На втором рисунке старый лорд, по-видимому, уже умер, потому что графская корона теперь над постелью и туалетным зеркалом миледи, а сама она сидит и слушает коварного советника Краснобая, чей портрет висит у нее в комнате, тогда как сам советник непринужденно развалился на софе рядом с нею, видимо, он друг дома и доверенный хозяйки. Милорда нет, он развлекается где-то на стороне, а когда вернется, пресыщенный и пьяный, из "Розы", то застанет свою зевающую жену в гостиной - партия в вист окончена, а в окно уже льется дневной свет; иногда супруг развлекается в самой что ни на есть дурной компании, а жена его сидит дома, слушая иностранных певцов, или транжирит деньги на аукционах, или, хуже того, ищет развлечений на маскарадах. Печальный конец известен заранее. Милорд бросается на советника, который убивает его и пытается скрыться, но его арестовывают. Миледи поневоле возвращается к Олдермену и падает в обморок, читая предсмертную речь советника Краснобая в Тайберне, где упомянутого советника казнили за то, что он отправил его светлость на тот свет. Мораль: не слушай коварных краснобаев; не выходи замуж за человека, польстившись на его знатность, не женись на женщине, польстившись на ее деньги; не ходи на дурацкие аукционы и балы-маскарады без ведома мужа; не заводи на стороне порочных приятелей, не пренебрегай женой, иначе тебя проткнут насквозь, и тогда конец всему, позор и Тайберн, Все люди шалят, и за это злой дядя посадит их в мешок. В "Карьере мота" распутная жизнь приводит к столь же прискорбному концу. Мот вступает во владение богатством отца-скряги; повеса окружен льстецами и тратит состояние на самых порочных приятелей; его ждут судебные исполнители, игорный дом и, в конце концов, Бедлам. В знаменитой серии "Прилежание и леность" мораль выражена столь же ясно. Белокурый Фрэнк Умник с улыбкой прилежно трудится, а негодный Том Бездельник хранит над ткацким станком. Фрэнк читает поучительные баллады об Уиттингтоне и "Лондонского подмастерья", а дрянной Том Бездельник предпочитает "Молль Флендерс" и хлещет пиво. В воскресенье Фрэнк идет в церковь и райским голосом поет с хоров гимны, а Том валяется возле церкви на могильной плите и играет в монетку с уличными бродягами, за что церковный сторож по заслугам лупит его палкой. Фрэнка назначают мастером на фабрике, а Тома отдают в матросы. Фрэнк становится компаньоном хозяина, женится на хозяйской дочке, посылает объедки бедным и, в ночной рубашке и колпаке, вместе с любезной миссис Умницей, слушает свадебную музыку оркестрантов в Сити и концерт, исполняемый на костях и кухонных ножах, а бездельник Том, вернувшись из плаванья, дрожит на чердаке, боясь, как бы его не пришли арестовать за то, что он лазил по карманам. Почтенный Фрэнсис Умник, эсквайр, становится шерифом Лондона и присутствует на самых великолепных обедах, какие только возможно устроить за деньги и переварить олдермену; а беднягу Тома накрыли в ночном погребке вместе с презренным одноглазым сообщником, который научил его играть в монетку в то роковое воскресенье. Что же происходит дальше? Том предстает перед судьей в лице олдермена Умника, который проливает слезу, узнав своего брата-подмастерья, но одноглазый приятель Тома выдает его, и секретарь выписывает бедному бродяге билет в Ньюгетскую тюрьму. И вот финал. Тома отправляют в Тайберн на тележке, везущей его гроб; а достопочтенный Фрэнсис Умник, лорд-мэр Лондона, едет в свой дворец в раззолоченной карете с четырьмя лакеями на запятках и телохранителем, причем лондонские гильдии проходят перед ним величественной процессией, а городское ополчение -палит из ружей и напивается в его честь; и - о великое счастье и ликование, венчающее все, - его величество король взирает на героя с балкона своего монаршего дворца, украсив лентой грудь, при звезде и при королеве, на углу улицы, близ собора св. Павла, где ныне магазин игрушек.