Авторы некрологов воображают, будто можно прочертить чей-нибудь жизненный путь. Но они же ничего не знают. Восемнадцать лет тому назад я, лежа на своем месте в вагоне, читал заметку в "Коррьере-делла-Сера". И вдруг сердце мое сжалось: с женщиной, о которой шла речь и которая, по выражению бармена, "положила конец своим дням", я был знаком. Поезд еще долго стоял на вокзале в Милане, а я был настолько потрясен, что все думал, не выйти ли из вагона и не вернуться ли в отель, словно оставался шанс встретиться с ней.
В "Коррьере-делла-Сера" неправильно указали ее возраст. Ей было сорок пять лет. И назвали ее девичью фамилию, хотя она была замужем за Риго. Но кому это известно, кроме Риго, меня и чиновников, ведающих актами гражданского состояния? Стоит ли кого-то винить в ошибке? Может, это и лучше - вернуть ей девичью фамилию, которую она носила первые двадцать лет жизни?
Бармен в отеле сказал, что кто-то приедет "уладить все формальности". Не Риго ли? В ту минуту, когда поезд трогался, я представлял себе рядом Риго, изменившегося за шесть лет, ставшего другим человеком. Узнал бы он меня? За все годы, минувшие с тех пор, как они с Ингрид оказались на моем жизненном пути, я его не видел.
А вот Ингрид один раз встретил, в Париже. Без Риго.
За окном медленно проплывал пригород, безмолвный в лунном свете. Я был один в купе и зажег ночник над своим местом. Было бы достаточно всего на три дня раньше приехать в Милан, и я столкнулся бы с Ингрид в холле отеля. Я думал о том же самом, когда такси везло меня к Соборной площади, но тогда я еще не знал, что это была Ингрид.
О чем бы мы с ней говорили? А вдруг она сделала бы вид, что не знает меня? Сделала вид? Но она, должно быть, уже так от всего отстранилась, что просто не заметила бы меня. Или же обменялась бы со мной несколькими словами, из чистой вежливости, прежде чем уйти навсегда.
Теперь уже нельзя подняться по внутренним лестницам на большую скалу зоопарка, которая называется Скалой серн. Она грозит обвалиться и обтянута чем-то вроде сетки. Бетон местами растрескался, и обнажилось ржавое железо арматуры. Но я счастлив, что снова вижу жирафов и слонов. Суббота. Многочисленные туристы щелкают фотоаппаратами. А семьи, которые еще не уехали или вообще не поедут на отдых, входят в Венсенский зоопарк, как на летнюю дачу. Я сижу на скамейке лицом к озеру Домениль. Потом, попозже, вернусь в гостиницу "Доддс", она здесь совсем близко, среди домов, окружающих бывший Музей колоний. Из окна своей комнаты я буду смотреть на площадь, на струи бьющих там фонтанов. Мог ли я представить себе в ту пору, когда познакомился с Ингрид и Риго, что приземлюсь здесь, у заставы Доре, после того как больше двадцати лет пропутешествую по дальним странам?
Тем летом, вернувшись из Милана, я хотел еще что-нибудь разузнать о самоубийстве Ингрид. Номер телефона, который она дала мне, когда я видел ее одну в Париже, не отвечал. Во всяком случае, она сказала мне, что больше не живет с Риго. Я нашел другой номер, тот, который в спешке написал Риго, когда шестью годами раньше они провожали меня из Сен-Рафаэля. Клебер 83-85.
Женский голос сказал мне, что месье Риго не видели уже очень давно. Можно ли написать ему? "Если вам угодно, месье. Но я вам ничего не обещаю". Тогда я попросил у нее адрес этого "Клебер 83-85". Это был дом, где сдавались меблированные комнаты, на улице Спонтини. Написать ему? Но слова соболезнования казались мне не подходящими ни для Ингрид, ни для него, Риго.
Я начал путешествовать. И забывать о них. Мы ведь недолго были вместе, наши отношения остались поверхностными. И только через три года после самоубийства Ингрид, однажды поздним летним вечером в Париже, где я был один и опять проездом, точнее, возвратился из Океании, а через несколько дней должен был лететь в Рио-де-Жанейро, - я снова испытал потребность позвонить по телефону Клебер 83-85. Помню, что специально для этого я вошел в огромный отель на улице Риволи. Прежде чем дать номер телефонистке, долго ходил из конца в конец холла, обдумывая слова, которые скажу Риго. Я боялся, что онемею от страха. Но на этот раз никто не ответил.
Прошли годы, были путешествия, показы наших фильмов в "Пленеле" и в других залах. Ни Ингрид, ни Риго меня, в общем-то, не занимали. Когда я в последний раз предпринял попытку дозвониться Риго, был такой же летний вечер, как и сегодня: такая же жара и ощущение странности и одиночества, но гораздо слабее того, что я испытываю сейчас... Это было всего лишь ощущение остановившегося времени, которое переживает путешественник между двумя самолетами. Кавано и Ветцель должны были присоединиться ко мне через несколько дней, и мы втроем улетали в Рио. Тогда жизнь еще была полна бурных волнений и прекрасных планов.
Подходя к гостинице, я удивился, что фасад музея и фонтаны на площади освещены. Два туристских автобуса стояли в начале бульвара Сульт. Может, в связи с приближением 14 июля зоопарк будет открыт всю ночь? Что же привлекло туристов в этот квартал в девять часов вечера?
Я подумал, соберет ли Аннет на следующей неделе всех наших друзей, как мы делали это каждый год в день 14 июля на нашей большой террасе в Сите-Верон. Я был почти уверен в этом: из-за моего исчезновения она нуждается в обществе друзей. И Кавано, конечно же, поддержит ее в том, чтобы она не отказывалась от этой традиции.
Я шагал по бульвару Сульт, вдоль цепочки домов. Порой то на одном, то на другом фасаде появлялось солнечное пятно. Время от времени я замечал их и на тротуаре. Эти контрасты тени и света, когда заходит солнце, эта жара и этот пустынный бульвар... Касабланка. Да, я шел по одному из главных проспектов Касабланки. Стемнело. Из раскрытых окон до меня долетало буйство телевизоров. Это снова был Париж. Я вошел в телефонную будку и пролистал справочник в поисках фамилии Риго. Целая колонка Риго с разными именами. Но как звали моего - я не помнил.
И, однако же, у меня было ощущение, что Риго жив, что он где-то на окраине Парижа, в одном из отдаленных кварталов. Сколько мужчин и женщин, которых считают мертвыми или пропавшими, живут в этих кварталах на дальних границах Парижа... Я уже приметил таких людей, двоих или троих, у заставы Доре, с печатью прошлого на лице. Они бы могли многое рассказать, но будут хранить молчание до самого конца, и им совершенно наплевать, что мир забыл о них.
В своей комнате в гостинице "Доддс" я думал о том, что обычно одно лето не отличается от другого. Июньские дожди, жаркие дни, 14 июля, когда мы с Аннет принимали друзей на нашей террасе в Сите-Верон... Но то лето, когда я познакомился с Ингрид и Риго, было совсем другого свойства. Какая-то легкость еще оставалась в воздухе.
В какой же момент моей жизни исчезло это ощущение однообразия? Установить это было бы трудно. Точной границы нет. Лето самоубийства Ингрид в Милане? Оно казалось мне совершенно таким же, как и все другие. Это сейчас, вспоминая пустынные под палящим солнцем улицы и удушающую жару в желтом такси, я испытываю ту же тревогу, что и сегодня в Париже, в июле.
Уже довольно давно - и на этот раз сильнее, чем обычно, - лето вызывает у меня ощущение пустоты и отсутствия и уносит в прошлое. Может, тому причиной слишком резкий свет, уличная тишина, эти контрасты лучей заходящего солнца и тени на фасадах домов по бульвару Сульт в тот вечер? Прошлое и настоящее сплавляются в моей голове в результате какого-то двойного наложения, и тревога моя, несомненно, происходит именно от этого. Я ее ощущал не только в состоянии одиночества, как сегодня, а каждый раз, когда мы отмечали 14 июля на террасе в Сите-Верон. И всегда Ветцель и Кавано говорили мне: "Жан, что-нибудь не так? Тебе надо выпить бокал шампанского..." Или Аннет прижималась ко мне, ласково проводила пальчиком по моим губам и шептала на ухо со своим датским акцентом: "О чем ты задумался, Жанно? Скажи, ты все еще любишь меня?" А вокруг взрывы смеха, перешептывание, музыка.
В то лето еще не было тревог и этого странного наложения прошлого на настоящее. Мне было двадцать лет. Я возвращался на поезде из Вены и вышел в Сен-Рафаэле. Девять часов утра. Я собирался сесть в автобус, который отвез бы меня в Сен-Тропез. Но, сунув руку в карман куртки, понял, что у меня украли все деньги, которые еще оставались: триста франков. В тот момент я решил не задумываться о будущем. День был ясный, жара стояла почти такая же, как сегодня, но тогда я не видел в этом ничего ужасного.
У выезда из Сен-Рафаэля я встал на дороге, идущей вдоль берега моря, надеясь доехать автостопом. Ждать пришлось около получаса, но вот черная машина остановилась возле меня. Первое, что меня удивило, - женщина за рулем, а мужчина сидит на заднем сиденье. Она выглянула в открытое окошко. На ней были темные солнечные очки.
- Вам куда?
- В сторону Сен-Тропеза.
Кивком головы она дала понять, что я могу сесть в машину.
Они ничего не говорили. Я подыскивал фразу, годящуюся для начала разговора.
- Вы на отдыхе?
- Да...
Она ответила мне рассеянно. А мужчина на заднем сиденье изучал какую-то карту, которая была намного больше, чем карты путеводителей Мишлен. Я хорошо видел его в зеркальце.
- Скоро будем в Иссамбре...
Она смотрела на дорожные указатели. Потом повернулась ко мне:
- Ничего, если мы на минутку остановимся в Иссамбре?
Она сказала это так естественно, будто мы были знакомы очень давно.
- Мы остановимся, а потом поедем дальше, в Сен-Тропез, - улыбнувшись, сказал мне он.
Свернув карту, он положил ее на сиденье рядом с собой. На мой взгляд, им было лет по тридцать пять. Она брюнетка со светлыми глазами. У него зачесанные назад короткие волосы, массивное лицо со слегка приплюснутым носом. На нем была замшевая куртка.
- Это, должно быть, там... Тот человек ждет нас. - Он наклонился к ней и положил руку ей на плечо.
Человек в летнем костюме с тяжелым темным портфелем ходил взад-вперед перед воротами какой-то виллы. Она поставила машину на тротуар, за несколько метров до ворот.
- Мы на минуту, - сказала она. - Вы не могли бы подождать нас в машине?
Он вышел первым и открыл ей. Когда она вышла, он закрыл за ней дверцу. Потом заглянул ко мне в открытое окошко:
- Если заскучаете, можно закурить... Сигареты в ящичке для перчаток.
Они двинулись к человеку с портфелем. Я заметил, что мой спутник немного подволакивает ногу, но держится очень прямо, заботливо и покровительственно обнимая женщину за плечи. Они пожали руку человеку с портфелем, тот открыл ворота и пропустил их вперед.
Из ящичка для перчаток, когда я искал там сигареты, выпал паспорт. Прежде чем положить на место, я открыл его: не могу сказать, сделал ли я это машинально или из простого любопытства. Французский паспорт на имя Ингрид Теирсен, в замужестве Риго. Меня удивило, что она родилась в Австрии, в Вене, городе, где я прожил несколько месяцев. Я закурил, но после первой же затяжки меня затошнило: сегодня ночью в поезде я совсем не спал и ничего не ел со вчерашнего обеда.
Я не вышел из машины. Пытался бороться с усталостью, но время от времени проваливался в какой-то полусон. Услышав шепот, я открыл глаза. Они оба и человек с темным портфелем стояли возле машины. Они пожали ему руку, и человек с портфелем, широко шагая, удалился.
Открыв дверцу, я вышел из машины.
- Вы не хотите сесть впереди? - спросил я у мужчины.
- Нет-нет... Я вынужден сидеть сзади из-за ноги... Я еще не могу согнуть ее до конца... Старая рана в колене...
Казалось, он хотел меня успокоить... Улыбался мне. Риго ли это, упомянутый в паспорте?
- Можете садиться, - сказала мне она, очаровательно нахмурив брови.
Открыв бардачок, взяла сигарету и тронула машину довольно резко. Он по-прежнему оставался сзади, положив на сиденье вытянутую ногу.
Она вела машину очень медленно, и мне стоило больших усилий держать глаза открытыми.
- Вы сюда на каникулы? - спросила она меня.
Я боялся, как бы они не задали других вопросов, более конкретных: "Где вы живете? Где вы учитесь?"
- Не совсем... - ответил я. - Я не уверен, что останусь здесь.
- Мы живем в маленьком домике возле пляжа Памплон, - сказала она. - Но хотим подыскать себе что-нибудь другое... Пока вы ждали нас, мы посмотрели одну виллу... Обидно... Мне кажется, она слишком большая...
Он по-прежнему молчал за нашими спинами. Одной рукой он все время массировал свое колено.
- Что мне понравилось, так это название: "Иссамбр". Правда ведь, красивое? - И она посмотрела на меня сквозь свои темные очки.