Теперь главной целью эксперимента мыслилась уже не дуэль, к которой так долго и старательно готовились. Дуэли отводили роль генеральной проверки: если все произойдет так же, как было в действительности, значит, система выдержала экзамен. Готовился новый опыт, ошеломляющий своей смелостью. Через полтора века молчания Поэт снова начнет писать. Для начала он завершит "Египетские ночи" - над подготовкой опыта уже работала большая группа программистов.
И вот система ожила. Она была включена "за несколько дней до дуэли". В систему ввели эту гнусную анонимку. Поэт немедленно выдал письмо приемному отцу Барона, почти слово в слово совпавшее с настоящим.
"Барон! Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно. Поведение Вашего сына было мне известно уже давно и не могло быть для меня безразличным...
...Итак, я вынужден обратиться к Вам, чтобы просить Вас положить конец всем этим проискам, если Вы хотите избежать нового скандала, перед которым, разумеется, я не остановлюсь..."
Это был вызов на дуэль. * * *
В этот субботний вечер Андрей Михайлович дольше обычного задержался в институте. Уже стемнело, он широкими шагами расхаживал по кабинету, молча споря с пустым креслом, в котором еще недавно сидел Лазарь Что-то самое главное во всем этом деле ему никак не удавалось постичь, хотя постичь нужно было немедленно, сегодня же, но это главное вертелось в голове, а в руки не давалось, ускользало и ускользало.
Вспомнились перипетии сегодняшнего бурного (кто-то сказал "буйного") ученого совета. Лазарь твердил:
- Это же бессмыслица: столько лет готовить дуэль - и вдруг ни с того ни с сего отменить, когда все готово!
Ему резонно возражали:
- Не отменить, Лазарь Всеволодович, вовсе не отменить! А изменить, усовершенствовать методику эксперимента. Если точно смоделировать преддуэльное состояние, система способна выдать все интересующие нас сведения. К чему же это жуткое представление со стрельбой?
Лазарь не унимался:
- Одно дело бумажка, которую выдаст машина, и совсем другое, когда двести тысяч человек своими глазами увидят, как это было! Для чего же тогда сооружали "стадион"? И разве мы отказались от мысли расследовать все обстоятельства убийства Поэта?
"Эх, Лазарь, Лазарь, - подумал еще Андрей Михайлович, - вовсе не расследование интересует тебя. Доказать, что гений - всего лишь машина, - вот что тебя интересует. И доказать любой ценой! Мало для полного торжества, чтобы система восстановила по наброскам "Египетские ночи", - тебе подавай спектакль со стрельбой, зрителей подавай!"
Мнения разделились. И опять, словно и не было ученого совета, все предстояло решать ему одному. А в его позиции - Андрей Михайлович это ой как чувствовал - не хватало логики. И Лазарь запросто вскрывал его непоследовательность:
"Что такое смоделированный нами интеллект Поэта: машина или личность?" "Машина". - "Тогда почему вы боитесь дуэли?" - "Я ее не боюсь, просто к чему эта комедия?" - "Но ведь раньше вы не боялись комедии?" - "Да, раньше не боялся, а теперь..."
А что теперь! А то, что теперь Андрей Михайлович почему-то стал бояться дуэли. Интуитивно, бездоказательно, необъяснимо. И знал, что сделает все возможное, чтобы избежать ее. Почему? Вот этого-то он и не мог понять. Если бы на первый ребром поставленный вопрос Лазаря он мог ответить "личность", все было бы ясно. Но он не верил и никогда не поверит в такую чепуху. Что же тогда? Сказать, что одна-единственная строка Поэта, достоверно восстановленная системой, дороже для нас всех сведений о дуэли? И неверно, и недоказательно...
Он вышел на трибуну - Лазарь оживился, подался вперед, и опять, как в молодости, вспыхнул его рыжий костер. И тотчас Андрей Михайлович опрокинул на этот костер ушат ледяной воды. Когда он возвращался на свое место, ему показалось вдруг, что Лазарь похож на Сальери.
Вероятно, начало его теперешним сомнениям положил сам Лазарь. Это было несколько дней назад, рано утром. Он только что пришел, когда в кабинет ворвался Лазарь, одна его щека была чисто выбрита, другая в щетине, в руке он держал ультразвуковую бритву.
- Андрюша! - закричал он.- Есть мысль! Я представил себе, понимаешь, впервые представил, вернее, понял, что это никакая не модель! Не модель, а самая настоящая личность! Стихи-то ведь будет писать личность. И дуэль переживать тоже личность. Пора забыть, что это модель, понимаешь?
Андрей Михайлович усмехнулся: с самого начала Лазарь мечтал смоделировать не просто мозг, не просто интеллект Поэта, а его личность, душу. Они проработали плечом к плечу, смело можно сказать, целую жизнь, но, будучи друзьями, по сути оставались соперниками и, двигая эксперимент вперед, тянули все-таки в разные стороны. Если одному нужно было доказать, что кибернетика всемогуща, то другому, наоборот, - что она бессильна рядом с гением. Андрей соглашался, что можно смоделировать интеллект Поэта, что тот будет думать и даже способен восстановить незавершенные работы (в конце концов, в основе своей это чисто логический процесс), но воссоздать чувствующую личность - нет, никогда!
- И что же? - спросил Андрей Михайлович.
- Что? А мы подумали, как будет реагировать на выстрел личность?.. Не модель Поэта, в которую попадет эта проклятая пуля, а личность, заключенная здесь, в стеклянном кубе? Что станет с интеллектом?
- Насколько я понимаю, Лазарь, пострадать может лишь модель, участвующая в дуэли. Причем тут куб?
- Видишь ли, при настоящей дуэли, когда человек ранен, изменяется не только его тело, но и дух...
- По-моему, товарищ кибернетик, эта истина приложима лишь к живому организму...
- Как ты не понимаешь - это и есть живой организм!..
Глаза Лазаря светились фанатичностью, и все-таки в глубине их таилось беспокойство. На мгновение сердце Андрея Михайловича сжалось от какого-то неясного предчувствия, показалось, будто не они руководят опытом, а опыт движет ими. Но он взял себя в руки.
- Все будет так, как должно быть. Пуля попадет в ту самую точку, конечно, если не произойдет баллистической ошибки, чего я, честно говоря, побаиваюсь. Секундант Поэта произнесет свое обычное "Ранен!" и так далее. А то, что тебя тревожит, - метафизика и мистика, дорогой Лазарь Всеволодович! Ты зашел слишком далеко. Тебе хотелось создать личность, а уж ты докатился до "живого организма". Дальше некуда! Иди лучше брейся!
- И все же на душе кошки скребут, Андрюша.
- Брось! В крайнем случае, в руках у тебя будет рубильник, можем прекратить опыт каждую секунду.
Лазарь пожал плечами, но, кажется, не успокоился. И в Андрея Михайловича вселил смятение. Неужели ослепление Лазаря всемогуществом кибернетики зашло так далеко, что он воспринимает систему как человека? Настоящего, живого человека? Что за чушь!
...Но как бы там ни было, что бы ни решали люди в гигантском стеклянном кубе института, система действовала сама по себе. И сейчас, когда Андрей Михайлович вышагивал по кабинету, вспоминая путь, пройденный ими со времени "кощунственной" речи профессора Фрейлиха, и споря с пустым креслом, где-то рядом свершался таинственный процесс работы мозга оскорбленного, измученного интригами Поэта.
К вечеру в понедельник время подведет к дуэли, и тогда люди остановят время, чтобы не дать грохнуть выстрелу на Черной речке, и зададут машине тысячи вопросов, которые сформулировал еще Фрейлих. А машина расскажет, как все эта было полтора столетия назад.
Андреи Михайлович прошел к главному пульту, перед ним бесшумно разъехались массивные стальные двери. Он повернул рубильник: в воскресенье система работать не будет, машинам тоже полагается отдых. Он запер двери, спустился вниз, отдал ключ вахтеру Савельичу, единственной живой душе, оставшейся в институте, и пошел домой. * * *
В воскресенье около пяти вечера в квартире Андрея Михайловича задребезжал телефон.
- Слушаю.
- Чего делать-то? - раздался в трубке сипловатый испуганный голос. - Они все сбежали.
- Кто сбежал?
- Все как есть. Поэт, потом этот Барон... и оба секунданта. Чего делать-то?
Только теперь узнал Андрей Михайлович голос институтского вахтера Савельича. Старик был не на шутку испуган.
- То есть как это сбежали?
- Да ить я всю ночь дежурил, а тут в сон бросило, нечистый попутал. Смотрю, а они уж фьюить из двери - и деру. Я кричу: "Вернитеся, поганцы, без разрешенья нельзя", а они хоть бы что...
Постепенно до сознания Андрея Михайловича начало доходить.
- Кто был в институте после меня?
- Никого, честное слово, никого, токо Лазарь Всеволодович ночевали, обратно чего-то там доводили.
- Все ясно. Сейчас приеду.
Он схватил пальто, шапку и выскочил на улицу, лихорадочно думая: "Ага, вон оно что... драка идей... доказать любой ценой... любой ценой... Проклятый Сальери! И я хорош, развесил уши, развел научные споры! А дело вовсе не в кибернетике, разве наука сама по себе может быть плоха? Разве может быть виновата машина? Если автомобиль сбил человека, не автомобиль же совершил преступление, а шофер. Но как же так, почему сбежали макеты, что за чушь?"
К счастью, удалось поймать такси. Вскоре он был в институте. В проходной оттолкнул Савельича, пытавшегося что-то объяснить, бросился в лифт, лифт не работал по случаю воскресенья, и он бегом помчался по лестнице, на четырнадцатый этаж. Где-то на полпути потерял дыхание, остановился - ноги подкашивались. Кое-как добрался до таблички "14", обессиленный, толкнулся в стальную дверь главного пульта и вспомнил, что не взял у Савельича ключ.
Он позвонил вниз.
- Ключ-то? - переспросил Савельич - Чи-час. - Было слышно, как он перебирает ключи - А, вспомнил, совсем было запамятовал. Ключ они не отдавали. Верно, позабыли.
- Кто?
- Да Лазарь Всеволодович.
В бешенстве, проклиная себя за беспечность, Андрей Михайлович почти скатился по лестнице, ухватил за рукав Савельича, потянул за собой.
- Скорее.. на Черную речку. Может... еще успеем...
Задыхаясь, хватая воздух пересохшим ртом, он побежал напрямик, по снегу. Ноги по колено проваливались в острый стеклянный песок, ботинки сразу намокли, рубаха прилипла к спине. Там, на Черной речке, был второй, параллельный пульт. Но он почему-то не вспомнил о нем. Он представил себе, как в самый последний момент выбьет пистолет из преступной руки Барона. Или, если не успеет... да, да, заслонит Поэта собой!
Савельич едва поспевал за ним, причитая.
- Господи, чего это будеть? Чего только бу-деть? * * *
На Черной речке было угрюмо.
Сквозь тучи просвечивал багряный закат. Данзас отмерил десять шагов, разделяющих двоих с пистолетами, бросил на снег шинели. Поодаль нетерпеливо переступали с ноги на ногу замерзшие, заиндевелые лошади. Дантес высокомерно кутался в шинель. Пушкин был задумчив, но не угрюмо, а как-то просветленно.
Дантес был весь сам в себе. За Пушкиным стоял светлый, красновато поблескивающий на морозе стеклянный куб.
Данзас поднял шляпу.
С окоченевшей ветки сорвалась ворона, с громким карканьем ринулась прочь.
Дантес уронил шинель, шагнул к черте, вскинул пистолет. Пушкин чем-то напоминал в этот миг опекушинскую скульптуру: такой же сосредоточенный, озаренный, отрешенный от земных забот. Но странно - совсем как живой. Наконец он встрепенулся и начал подымать правую руку.
Черные тени замерли на красном снегу.
Дантес целился - долго, хладнокровно, педантично.
Почти теряя сознание, подбежал Андрей Михайлович. Савельич немного поотстал. Но они не успели.
Грянул выстрел - Пушкин упал в снег.
- Убит, - сказал Данзас.
Андрей Михайлович рванул сдавивший горле воротник "Убит!? Почему убит? Он должен сказать: ранен! Неужели баллистическая ошибка? Но боже, какая теперь разница!"
За пультом сидел Лазарь. Он был похож на перегоревшего робота. Мокрые медные проволочки прилипли ко лбу.
- Что я наделал! - хрипло проскрежетал он. И вдруг раздался хохот. Андрей Михайлович" обернулся. Двадцатичетырехэтажный куб института медленно оседал, падал, рушился, трещал. Савельич, сняв шапку, торопливо крестился. Когда первое смятение прошло, когда все улеглось и пыль на месте недавно сверкавшего на солнце института, и сумятица мыслей в голове, Андрей Михайлович подошел к лежавшему на снегу Поэту.
Те трое, только что живые, действовавшие, опять превратились в мертвые модели и застыли в случайных позах. Андрей Михайлович бережно поднял Поэта и отнес к пульту, где все еще недвижно сидел Лазарь.
- Глянь-ко, Андрей Михайлович, чегось это? - изумленно окликнул Савельич. - Никак, собака, железяки под пинжак надел?