Уже засыпая, он все еще чувствовал теплоту руки, лежавшей у него на груди.
Вечером следующего дня Сережа сидел в полном одиночестве на палубе и думал о том, как это правильно кто-то подметил, что человеческая жизнь течет волнообразно. После хорошего бывает обязательно плохое, после удачи обязательно какая-нибудь неприятность, и так далее. Конечно, правильно. Вчера было так все хорошо, когда она пожала ему руку и так хорошо разговаривала, а вот сегодня уже все переменилось и стало плохо. Ничего не осталось от его вчерашней радости.
Всего час назад, когда он чувствовал себя еще на гребне волны, он подошел к Ирине, разговаривавшей с третьим помощником. Она спрашивала помощника о чем-то, и тот ответил:
- В четыре часа утра.
Тогда она досадливо сморщилась и сказала:
- В такую рань? Ну, ничего не поделаешь.
Сережа сразу понял, что разговор шел о времени прибытия в то самое Сумароково, приближения которого он ждал с противным замиранием сердца, как человек может ждать решающего экзамена, когда половина билетов ему незнакома.
Немного позже он видел через открытую дверь их каюты, как она тщательно и неторопливо гладила себе белое в больших синих кружочках платье, готовясь приодеться, чтобы сойти на берег.
Агния и Валя сидели рядом, и по их оживленным, заинтересованным лицам Сережа догадался, что разговор идет у них о предстоящей встрече Ирины с Сушкиным.
- ...это правда, даже очень любит. Вася всегда меня любил, - говорила Ирина, и Сережу резнуло выражение, с каким она говорила эти слова: самоуверенное и как будто самодовольное.
- Ну, ну? - со снисходительным интересом спрашивала Агния. - А ты?
Ирина склонила голову к плечу, не переставая внимательно гладить, и, задумчиво улыбнувшись, протянула:
- Ведь мы сперва ребятишки были с ним... а после привязались... А теперь с прошлого года я его не видела, даже представить себе его не могу, какой он, Вася...
Нечаянно подслушав разговор, Сережа, багровея от стыда, ушел на самый дальний от каюты конец парохода и сел в темном углу, раздумывая о волнообразном движении жизни, мечтая о разных несбыточных выходах из положения, вроде того, что вдруг Ирина подойдет к нему и скажет, что Сушкин ей все равно что брат, а любит она одного Сережу... или что утром она вернется с берега заплаканная и скажет: "А бедный Вася скончался от гриппа..."
Но Ирина не приходила. Часа через два разыскала его Агния.
- Вот, здравствуйте, - сказала она, останавливаясь около Сережи. Сидит тут один, впотьмах. Идемте в нашу компанию.
Сережа сказал, что ему не хочется.
- Почему же все хотелось, а теперь вдруг расхотелось?
С внезапно прорвавшейся обидой Сережа выпалил:
- Она там платье наглаживает. Чего мне туда идти?
- Не ходить же ей в мятом, - усмехаясь, сказала Агния.
- Ничего, - сжимая зубы, с мстительным отчаянием сказал Сережа. Ходила не в мятом, в обыкновенном. А теперь понадобилось с шариками...
Агния улыбнулась своим жестким ртом и мечтательно сказала:
- Была бы я мужчиной, не сидела бы я тут в потемках. Если вы любите, так возьмите да и не пускайте ее на берег сходить. А не то что надуться и в угол запрятаться.
- Как это - не пускать? За руку, что ли, я ее держать буду?
- А что ж? Можно и за руку.
- Нет уж, не стану я за руку... - презрительно сказал Сережа, подумал минутку и тихо добавил: - Да у нее и характер не тот, чтобы за руку удержать...
Он не мог заснуть почти всю ночь, а едва заснул, как проснулся от тревожного ощущения, что происходит что-то нехорошее и тревожное.
Только начинало светать. Было тихо, потому что машины не работали. Теплоход стоял у пристани. С дебаркадера доносились сонные перекликающиеся голоса и слышались торопливые шаги по трапу.
Сережа сразу догадался, что это и есть та пристань, около которой расположено Сумароково. Заложив руки за голову, он уперся глазами в потолок и так пролежал все время часовой остановки, каждую минуту представляя себе, как Ирина в своем платье с кружочками поспешно проходит по трапу, выходит на берег... Стучит в дверь... Выбегает Вася Сушкин, и этот Вася вовсе не смешной дурачок Бубликов, а нагло красивый парень, с приторно нежным теноровым голосом. И сейчас он, может быть, играет на скрипке, которую она привезла, какую-то, тоже пошлую, но привлекательную мелодию, и она слушает, слушает... А потом они разговаривают, не могут наговориться... И весело смеются оба, когда она начинает рассказывать про Сережу...
Ненависть его к Сушкину все прибывала, и, странное дело, ненавидя его, думая о нем с отвращением и гадливостью, Сережа представлял себе его все более красивым, интересным, умным и ненавидел его за это еще больше, начиная проникаться уверенностью, что по сравнению с Сушкиным сам-то он совершенно тусклое, бесцветное существо...
Наконец раздался гудок. Заработали машины, каюта начала знакомо тихонько подрагивать. Все кончилось. Теперь, наверное, уже все выяснено, решено...
Когда утром Сережа вышел к завтраку в кают-компанию, там все было как всегда. Слепящие солнечные пятна лежали на белых скатертях, вспыхивали оранжевыми, зелеными и красными огоньками подрагивающие от легкой тряски бокалы, и занавески трепыхались на окнах, пропуская легкий ветерок с запахом луговых трав.
Скосив на Сережу глаза, мимо быстро прошла Агния, плавно неся большой поднос, уставленный маленькими сковородочками с яичницей и вазочками с салатом.
Сережа сидел спокойно, безразличный, весь еще полный своих утренних мыслей и, как ему казалось, готовый ко всему.
Агния вернулась с пустым подносом и, сметая салфеткой крошки со скатерти, тихо проговорила:
- А ведь проспала наша красавица... Васю-то своего. Всю остановку проспала.
Ирина тоже подошла, как будто для того, чтобы задернуть занавеску, и сердито сказала вполголоса:
- Что тут смешного? Проспала! Ну и дура, что проспала! Свинство, и все. - Она с досадой передернула занавеску на медных колечках, сердито посмотрела на Сережу и, продолжая хмуриться, против воли улыбнулась.
Чувствуя, как с каждым мгновением делается все легче на сердце и веселей, Сережа откинулся на спинку стула и, повернув голову, стал смотреть, как медленно уплывает назад зеленый луговой берег Волги, отделенный от парохода широкой полосой сверкающей серебряной рябью воды, и глубоко вздохнул: и какой только чудак мог это выдумать, что жизнь идет волнообразно?
Вечером в каюте у девушек потухла висевшая под потолком лампочка. Сережа заявил, что смешно по такому пустяковому делу вызывать электрика, и взялся сам посмотреть, в чем там дело.
Так как лестницы под рукой не было, он поставил на маленький столик табуретку, принесенную Ириной из кухни, и осторожно взобрался на это пошатывающееся и поскрипывающее под ним сооружение.
- Свалитесь, вот честное слово свалитесь, - с тревогой говорила Ирина, придерживая обеими руками табуретку.
Выказывая приличное мужчине полное пренебрежение к опасности, Сережа только усмехнулся. Вывинтив лампочку, он посмотрел ее на свет и бросил вниз, на подушку.
- Перегорела, вот и все. Давайте, где у вас там запасная.
Табуретка скрипнула и качнулась, обнаруживая желание сложиться всеми ножками.
- Да вы хоть не шевелитесь там, - крикнула Ирина. - Ведь правда упадете!
- А вам жалко будет, если я упаду? Где у вас лампочка?
- Табуретку жалко, она казенная все-таки. Лампочка у меня в кармане, да я руку отпустить боюсь.
- Отпустите, я отвечаю за табуретку.
- Ну, вас тоже немножко жалко... Вот тут достанете?
Она приподнялась изо всех сил на цыпочки, подставляя ему верхний карман своего форменного белого фартука.
Сережа опустился на колено и осторожно, сохраняя равновесие, начал нагибаться. Он нагибался все ниже и ниже, и в самый неудобный и напряженный момент их лица оказались на одном уровне.
- Так неужели жалко? - шепотом проговорил Сережа, сам почти не понимая, что спрашивает.
- Жалко, - сказала Ирина, крепко сжимая обеими руками табуретку и глядя ему прямо в глаза.
- Очень? - почти забывая, о чем они говорят, и думая только о своем, спросил Сережа.
- Очень, - шепнула Ирина, и, хотя табуретка угрожающе заскрипела в этот самый неудобный момент, губы, дотянувшись друг до друга, прижались.
- Теперь уж это... на всю жизнь, да?
Внимательно и серьезно глядя прямо ему в глаза, Ирина медленно наклонила голову, и только по движению чуть разжавшихся губ он угадал, что она сказала "да".
Уже издали, подходя с посылкой под мышкой к дому Сушкиных, Сережа увидел медленно выползающий, стелющийся невысоко над землей столбик дыма.
Босоногая девочка в клетчатой, косо застегнутой кофточке, поеживаясь худенькими плечами, стояла во дворе, приглядывая за самоваром. Из узенькой прокопченной трубы валил густой белый дым, в клубах которого то совсем исчезали, то снова появлялись ветки цветущей яблони, росшей во дворе.
Девочка как раз собиралась потянуться, но, увидев незнакомого человека, заглядывавшего с улицы в калитку, так и замерла, задержав начатое движение, раскинув руки, с выгнутой поясницей.
Сережа спросил ее, дома ли Василий Иванович.
- Дядя Вася? - спросила девочка и вдруг, не удержавшись, крепко зажмурилась, потянулась, зевая, и тотчас замотала головой, рассмеявшись. Нет, не возвращался еще.
- Спать хочется? - участливо спросил Сережа.
- Да нет, так. Спросонку, не разгулялась еще, - ответила девочка и принялась, внимательно прицеливаясь, бросать сверху в трубу мелкие щепочки и сосновые шишки. - Вот скамеечка. Садитесь, дожидайтесь, если нужно. Он вернется скоро.
- Долго мне ждать некогда, - объяснил Сережа. - Я ведь с парохода. Когда вы его все-таки ожидаете?
- А вот, - объяснила девочка, показывая на самовар, - как самовар вскипит, тут и дядя Вася обязан появиться. Такой уговор. А тючок свой вы тоже кладите на лавочку.
На крыльцо вышел высокий старик, с любопытством щурясь и нетерпеливо дергая зацепившуюся за ухо металлическую дужку, чтобы стащить очки.
Узнав, что Сережа привез посылку, он наотрез отказался принять ее в руки прямо во дворе и повел его в дом, радушно отворяя перед Сережей двери и пропуская вперед, как гостя.
Девочка подцепила щепкой за горячую ручку самоварную трубу и, сбросив ее на землю, сама отскочила в сторону, чтобы не обжечься.
- Очень вам благодарные, что взялись нам посылочку доставить, говорил дед, то принимаясь надевать очки, чтоб разглядеть Сережу вблизи, то откидываясь назад на спинку стула, чтоб увидеть его в целом без очков. - От кого, мы даже и не спрашиваем: ясно, от Иринки. Это, конечно, она вам такое затруднение доставила. А мы-то уж думали, не сама ли жалует. Ждем не дождемся, гадаем: на каком пароходе она пойдет?
- На "Некрасове". Но она сама сейчас занята, вот и попросила меня отнести, - сдержанно объяснил Сережа.
- Занята? Эх... Да как это она не догадалась, пустила бы вперед себя открыточку, мы бы сами выбежали к ней на пристань... Вот не догадалась. А?
Разговаривая, старик все время с детским любопытством косился на длинный сверток, принесенный Сережей, а один раз даже, сделав вид, что из предосторожности подвигает его подальше от края стола, слегка пощупал и пробормотал:
- Ишь ты... небось техника какая-нибудь...
Девочка, вернувшись со двора, прошла через комнату, приоткрыв занавеску, взглянула на постель, где лежали головами в разные стороны двое маленьких ребятишек, и, убедившись, что они спят, вернулась к столу и тоже уставилась любопытными глазами на посылку.
Сережу рассмешила неуклюжая хитрость старика, и вместо того, чтобы сразу уйти, как он намеревался сделать раньше, он развернул пакет и сказал:
- Тут скрипка, кажется, и еще мелочи кое-какие. - При этом, взглянув на старика, Сережа поразился, до чего тот всполошился и даже как будто испугался.
- Нет, это почему же?.. Не должно этого быть. Почему именно может быть скрипка?.. - Старик обернулся за поддержкой к девочке.
Та, напротив, преспокойно ухмыльнулась во весь свой широкий рот и с торжеством сказала:
- А я так и знала. Что ж такого? - И вдруг взвизгнула: - Мое!
Она хотела схватить "Всадника без головы", но вдруг отдернула руки, помчалась в угол и стала с лихорадочной быстротой мыть руки, грохоча медным штифтом рукомойника. При этом она все время оборачивалась через плечо, не спуская глаз с книжки, как будто это была кошка, которая может вот-вот соскочить со стола и убежать.
"Чудаки они тут какие-то", - холодно подумал Сережа, оглядываясь вокруг, и, равнодушно скользнув глазами по большой печи, городскому буфетику, стульям и лавке, стоявшей у стены, вдруг увидел улыбающиеся глаза Ирины, устремленные прямо на него. Ее карточка висела на стене совершенно одна, в затейливо выпиленной фанерной рамке, под стеклом.