- А в Ирландии вот этим и занимаются. - Он засмеялся, и нельзя было не заметить, какие у него зубы. - Ждут, когда что подвернется!
За окном, под деревьями, два попугая подняли хохолки, не воинственно, словно замахнулись ножом, а горделиво, будто раскрыли веер. Глаза-бусинки у них ласковые и влажные.
Кто-то приближался из-за угла. Это Он. Невольно, против своего правила, она хотела было открыть окно, окликнуть Его, чтоб не спугнул попугаев.
Но он шел по тропинке не то чтобы на цыпочках, но эдак осторожно, ступая не на всю ступню, и глядел в противоположную сторону, будто ничего не видел или не хотел показать, что видел.
Он прошел мимо, а попугаи смотрели все так же мягко, черные глаза светились мудростью.
Вот он уже у калитки, выходной синий костюм лоснится на лопатках и сзади на брюках: Мик носит его с тех самых пор, как уволился из армии, где служил пилотом в чине сержанта. Держится он не по годам молодо, а в волосах, насколько можно разглядеть, пробивается седина. Он в шляпе, словно собрался не по соседству, к Ней, а в путь более дальний.
Олив Дейворен так возмутилась, рывком дернула полотняные шторы захотелось отгородиться от своих мыслей. И, должно быть, испугала попугаев. Теперь она их не видела, только услышала - они захлопали крыльями, вспорхнули, крылья равномерно рассекают воздух, вот их уже и не слышно.
Быть может, сколько ни рассыпай подсолнушков, больше они не вернутся. Она всхлипнула разок-другой и принялась готовить чай, к которому Он не придет.
- Она сказала мне, шесть лет... нет, семь. Ни единым словечком не обменялись! А требуется чего сказать друг дружке, пишут на бумажке.
- Это ж надо! - Гвен Неплох помешала в кастрюле. - Вот уж у нас, Клайд, нипочем такому не бывать.
Вошел их сын, поглаживая какую-то старую бутылку и заглядывая в ее горлышко.
- Это кто семь лет не разговаривал?
- Один человек, - сказал отец.
Он отколол бумажное сердце. У него болели ноги, варикозные вены. Он уже устал, и теперь самое время выпить кружечку пива, а то и две.
- Очень даже многие не разговаривают, - сказал мальчик, все поглаживая бутылку, похоже, старый аптечный пузырек.
- Слыхом такого не слыхала, Тим. По крайности когда люди вместе живут... - Мать больше всего сейчас заботила кастрюля.
- Очень даже многие, - сказал Тим. - Разговаривают, но не говорят.
- Мистер Умник, а? - Клайд Неплох разобиделся, а почему, и сам не мог бы объяснить.
- Ну конечно, где уж мне что-нибудь знать, - ответил сын; бойкий вырос парнишка, родителям за ним не угнаться.
- Ну-ну, не дерзи отцу! - сказала мать.
Сейчас отец был отвратителен Тиму. Старик, а в шортах! Отвратителен потому, что выставляет всем напоказ свои варикозные вены, пока ходит собирает пожертвования в Сердечный фонд.
Отец выпил первую кружку пива, мать только пригубила хересу, и все семейство жевало старое жилистое тушеное мясо, а Тим опять и опять поглаживал аптечный пузырек, который он поставил на стол у своей тарелки.
- Это еще что? - сказал отец. - Будь я неладен, старую грязную бутылку на стол!
- Это старинный пузырек из-под жидкой мази. Я его нашел у Фиггисов в мусоросжигателе. - Тим поднял пузырек на свет. - Погляди, какие в нем краски красивые.
Если вглядеться, он слабо отливает аметистом, даже прокаленной зеленью отсвечивает.
Отец встревожился: вдруг сын чокнулся? Или того хуже... художник?
- Ну чего в ней хорошего. Выкинь эту пакость, - посоветовал он. - Тащит домой всякий хлам с Фиггисовой помойки!
- Я его в свой музей поставлю.
- Музей? - спросила мать, и это прозвучало бы строго, но она спохватилась и взяла дружелюбный тон: - Ты нам не рассказывал ни про какой музей.
- А я не все рассказываю, - сказал Тим.
Отец с отвращением фыркнул, казалось, его вот-вот стошнит от возмущения, но он взял себя в руки.
- А знаете что? В саду у Дейворенов дикий попугай.
- Кто-нибудь забыл запереть клетку, - предположила миссис Неплох, пришел черед и ей вставить словечко.
- Я это самое ей и сказал. А она говорит, он дикий.
- Да откуда ей знать? - Попугаи не очень интересовали миссис Неплох.
- В парке полно диких попугаев, - сказал Тим.
На это родителям нечего было возразить: они уже тысячу лет не были в парке. Мистер Неплох вздохнул - интересно, почему дома его обаяние никогда не действует. Миссис Неплох тоже вздохнула - похоже, начинаются месячные.
Тим разделался с персиками, встал из-за стола и прихватил с собой старинный пузырек.
- Ты сегодня торопишься, парень.
- Пойду к Дейворенам. погляжу на попугая. - Это прозвучало совсем по-детски и просительно - он часто так говорил, чтобы их задобрить.
- Я не очень в этом разбираюсь, а только знаю, попугаи на одном месте подолгу не сидят. Скорей всего, этот уже улетел.
Тим знал, это правда, а только неинтересно, правда - она часто неинтересная.
Попугай - полдела, в сад Дейворенов его тянуло еще и по другой причине.
Что-то мурлыча себе под нос, он сперва отправился в гараж - надо было поставить пузырек в музей.
Музей и вправду существовал - в отслужившем свое аптечном шкафчике, задвинутом за рулоны толя и проволочных сеток. Здесь Тим хранил череп какого-то зверька, вероятно, крысы, который нашел в водостоке в парке. Был у него еще - до сих пор самому удивительно - и серебряный доллар с портретом Марии Терезы.
- Он из Эфиопии, - сказал мистер Липский, старый джентльмен, у которого Тим его получил.
- Не дадите его мне, а?.. Пожалуйста! Мистер Липский засмеялся, просьба мальчика застала его врасплох.
- Ладно, - сказал он. - Что ж, владей. Может, отсюда что и пойдет.
- Ох, Тим, да надо ли было брать-то? Эдакую ценность! - Мать сделала вид, будто смущена, или и вправду была смущена; сама жадная, она и других подозревала в жадности, это уж Тим приметил.
Но трудно сказать наверняка, этим ли важна монета. Никогда у него не было ничего, что могло бы стать талисманом - ну, разве что крысиный череп. Но все равно, монета эта тоже нужна была позарез.
Теперь, в сумраке гаража, где воняло сырым толем, он нашел серебряный доллар и крысиный череп только ощупью. В их загадочном обществе он и оставил старинный пузырек из-под мази, добытый на помойке Фиггисов.
Компании ребятишек с беспородными псами играли в сумерках после чая на тротуаре и на мостовой. Многие владельцы домов, что образовали остров между парками, были старые и бездетные, но сюда же переселились и несколько больших семей, чтобы детям было где побегать и погулять. Тим Неплох нечасто играл с другими ребятами. Единственный в семье, он либо ощущал свое превосходство перед ними, либо робел. Не сказать, чтобы они испытывали к нему неприязнь, но он им не нравился. И сам он тоже не стремился понравиться им. Он вовсе не презирал их за тупость (кое-кто из них неизменно хорошо сдавал экзамены и уже подумывал в будущем заделаться доктором или адвокатом). Просто они не могли понять, что он такое понимает, да он и сам толком не мог этого понять - но что-то такое он понимал.
Иногда то одна, то другая дворняга, принадлежащая какой-нибудь большой семье, шла за Тимом, виляла хвостом и лизала ему руки, чего никогда не удостаивались их хозяева. Тиму это нравилось.
- Чего рыщешь, Тим-ищейка? - окликнул его в этот вечер один из мальчишек.
- Так, шатаюсь, - отозвался он.
Неожиданный был ответ и странный, девчонки захихикали, кое-кто из мальчишек насмешливо фыркнул, а кто-то кинул в Тима шелухой от семечек.
Он подошел к дому Дейворенов, и оказалось, там темно, коричневые шторы спущены, вроде нет ни души, а ведь старушенция, наверно, здесь или во дворе, на задах. Никакого попугая и в помине нет. Тим перелез через забор, полежал немного под кустистыми мальвами. В сгущавшихся сумерках иные белые цветы казались огромными; на красных пестиках сверкали клейкие капли, будто роса. На западе, над темно-каштановым домом, небо, все в зеленых и золотых полосах, кое-где еще рдело.
Откуда ж теперь быть попугаю, ясно, любой улетел бы устраиваться на ночлег; да и на что он нужен? Можно поднять хоть целую стаю - распрямят крылья, станет видна слабая желтизна, крепко сожмут лапки с черными когтями, будут кружить на фоне неба в сетке ветвей, с криками пронесутся мимо могучих каменных дубов и стройных сосен и взмоют ввысь.
Тим еще полежал под мальвами, сорвал белый цветок, лизнул похожий на перо клейкий пестик. Никакого такого вкуса, не поймешь, что тут нравится птицам и пчелам, а все равно приятно.
Мисс Ле Корню стояла, облокотясь на калитку. Была она в своих всегдашних джинсах и в старых расшлепанных мокасинах. В сумерках белела блузка. Мистер Фиггис насмешливо фыркал: зрелая женщина, а одевается как девчонка, да еще вытолстилась из джинсов.
Знает она, нет, спросил он, тут у нас появились дикие попугаи? Он видал двух под большим эвкалиптом у Дейворенов.
Мисс Ле Корню не знала, но теперь подумалось, должно быть, она слыхала их.
- Если уж я чего ненавижу, так это попугаев, - сказал Фиггис. Грязные, крикливые, вредные твари! Своими руками отравил бы любого, чтоб не досаждал людям.
Мисс Ле Корню никогда не задумывалась - за попугаев она или против.
- А в садике они могут выглядеть мило, разве нет? Ну вот хоть на этой большой магнолии. - Она запнулась, хихикнула, ей вдруг стало ужасно весело.
Фиггис поймал себя на том, что уставился на ее грудь. Хоть и прикрытая блузкой, в сумерках грудь, как ни странно, казалась обнаженной.
Фиггис открыл рот, потом закрыл. Высказавшись насчет попугаев, он бы теперь с удовольствием отпустил шуточку-другую насчет джинсов - ведь, того гляди, лопнут по швам, но не подыскал слов и пошел прочь. Жуть, сколько на свете людей, которым он желал смерти, наверно, оттого, что всю жизнь был гробовщиком.
- Брум, брум, брум, - замурлыкала мисс Ле Корню.
И отчего это ей так хорошо, разве что от пилюлек, да всего-то проглотила штучек пять. И наверно, придет Он, это его время. Он почти всегда приходит, так что чего уж тут особенно радоваться. Всего-навсего привязанность. Оттого все и началось, и продолжается. Ей нужна была привязанность.
В тот первый раз Он был как лунатик, может, не к ней и обращался:
- ...говорит мне, я дал подохнуть этой ее паршивой птице.
Мисс Ле Корню никогда не держала птиц, но почему-то вдруг искренне посочувствовала.
- Жалость-то какая, а, лишиться своей любимицы. Да еще после похорон сестры.
Тут до нее дошло, что сочувствует она вовсе не миссис Дейворен, к тому же птица существо необщительное, живет сама по себе.
Он облокотился на ее калитку; оказалось, волосы у него на загривке уже седые. Хотя он взглянул на нее, потому что так уж заведено между людьми, он смотрел сейчас в лицо предстоящим ему сложностям.
- Может, зайдете? - предложила она. - У меня хороший кусок говядины, я зажарю бифштекс.
Было это семь лет назад. Прежде она о мужчинах и не думала или, вернее, думала, но в большинстве мужчины были ей противны. После смерти матери она пригласила девушку, Марни Просер, надеялась, они подружатся, но ничего из этого не вышло: Марни слишком нарочито ковыряла в носу и пачкала все медом все дверные ручки были липкие от меда.
Он сидел на стеклянной веранде подле кухни и ел бифштекс, а ей пришло в голову: это ведь не просто сосед, которого сто раз встречала на улице, это Мик Дейворен, да к тому же ирландец. Диво дивное, и нечего тут особенно раздумывать.
- Вкусно? - спросила она громче, чем требовалось. Он ухмыльнулся, из уголка рта капнул красный сок.
- Вроде малость недожарен?
По крайней мере можно полюбоваться его зубами.
- Это папаша так любил, - сказала она. - Ужас какой папаша привередливый был... во всем. Он ведь был полковник. Приехал сюда в отпуск, из Индии. И женился на маме. И поселился тут. Не сказать, чтоб я его хорошо помнила. Совсем еще маленькая была, когда он помер. Ему всякий раз гладили брюки перед тем, как наденет. Очень был беспокойный. Оттого и брюки мялись. - Она не могла припомнить, когда еще столько наговорила за один раз.
Мистер Дейворен утер губы, отодвинул тарелку с почти нетронутым недожаренным бифштексом - очень деликатно, подумала она, - спросил:
- А деньги, значит, от мамаши?
- Да. Она урожденная Кивер.
Мисс Ле Корню не пришло в голову объяснять, кто такие Киверы. А ему не пришло в голову спрашивать. Однако он помрачнел. Такой сделался, как когда рассказывал про ту птицу.