Выслушав рассказ Моше, он молча открыл книгу и отчеркнул ногтем начало и конец абзаца.
"Каждый день два ангела взлетают с подножия дерева жизни и смерти. Первый направляется к югу, второй спешит к северу.
Беззвучен их полёт и неслышны голоса. Но по всей Вселенной проносится слово, до крайних пределов доходит весть. Имена провозглашают ангелы, имена тех, кому предстоит умереть в ближайшие тридцать дней.
Рабби Ицхак перестал видеть свою тень на стене и поспешил к Учителю. Когда он вступил на порог дома, рабби Шимон заметил ангела смерти за его левым плечом.
- Кто учит Тору - пусть войдёт, - сказал он. - Остальные останутся во дворе.
Рабби Ицхак вступил в дом Учения. После этого он прожил ещё много лет".
Когда Моше дочитал, реб Гедалия мягко произнёс:
- В наше время многие отстранились от Знания и доля их осталась невостребованной. Кто прилагает усилия, получает не только свой удел, но и то, чем пренебрегли другие...
Левая рука, не присоединенная ни к одной из многочисленных трубочек, питающих его тело, была свободна. Привычным жестом Моше перебирал и пощипывал бороду. Волосы стали сухими и жесткими; их обломки усеивали белую простыню, прикрывавшую его до подбородка. Иногда, сам того не замечая, он поглаживал кнопку вызова.
После того разговора с реб Гедалией прошло больше двух лет. Учение поглотило Моше целиком, наложив свой отпечаток на день и на ночь, на выбор еды и порядок шнурования ботинок.
Растворившись в несущем его потоке, Моше вдруг по-особенному остро ощутил неповторимость своего "я", всю невозможность предстоящей утраты, вопиющую боль белого пятна, которое останется в мире после его ухода. Порой учеба настолько увлекала, что он забывал пойти на процедуры.
- Вы убиваете себя, - пеняла медсестра после очередного прогула. - Что скажет врач?
Лечащий врач ничего не говорил. В поликлинике Бней-Брака он появился недавно, и в книге практикующих врачей его фамилия была указана на специальном вкладыше. Специалист по "той самой болезни", название которой многие предпочитают не произносить, он считался одним из лучших в окружной больнице. К нему направляли самых безнадёжных и он брался, то ли из милосердия, то ли из-за уверенности в своих силах, а может просто для под держания авторитета. Основную, а, возможно и главную часть его лечения составляли улыбки и ободряющие прогнозы.
Болезнь, вопреки прогнозу профессора, развивалась медленно, и Моше решил написать книгу о смерти. Он ходил по знаменитым раввинам, пробивался на приём к каббалистам, ночами сидел над комментариями. Слух о его болезни быстро облетел Бней-Брак, и самые закрытые двери широко распахнулись перед ним.
Он собирал всё, что удавалось узнать. Притчи хасидских реббе и наставления "литовских" раввинов, прощальное слово главы ешивы Кельм, сказанное ученикам перед расстрелом, и надпись, возникшую на стене последней синагоги Варшавского гетто.
Но на главные, основные вопросы ответа он не сумел получить.
Каббалисты обещали поискать в книгах, раввины успокаивали, утверждая, будто с Неба спускается только хорошее. Моше подозревал, что они просто не хотели сказать ему правду. Возможно, из жалости, а, возможно считая его недостаточно подготовленным.
Наверное, так оно и было, но времени для постепенного постижения Истины у него попросту не оставалось.
На одной из страниц книги "Зоар" Моше обнаружил примечание, написанное маленькими буквами.
"За минуту до смерти, - гласило примечание, - душе придаются дополнительные силы. Перед ней открываются многие тайны и в последние мгновения человек видит весь мир из конца в конец.
Он беседует с ангелами и взирает на свет Шхины. Пережить такое не в силах никто".
"Пережить не может, - думал Моше, - но может немного обмануть. Если в эту минуту работает магнитофон, то даже несколько фраз, произнесённых заплетающимся языком... А потом Хэдва выпустит его книгу, с раскрытием двух трёх-тайн, недоступных мномудрым раввинам и каббалистам".
Он взглянул на жену. Последние две недели она не отходила от его постели, ночуя в кресле, обтянутом черной искусственной кожей. Ещё недавно смотреть на неё доставляло ему удовольствие. Угадывая под широким платьем знакомые очертания, Моше без всякой ревности думал о будущем, о том, как кто-нибудь другой будет так же разглядывать Хэдву, привычно восстанавливая скрытые одеждой подробности.
Не то, чтобы он жалел о невозможных теперь наслаждениях. Их круг, открытый для здорового человека, для него постепенно сошел на нет.
Он уже не проскачет верхом на лошади по рыжим холмам Галилеи. Столько лет собирался, и вот - уже не проскачет...
И Антильские острова, шелковистые пляжи с прохладной бирюзовой водой, остались где-то там, в невостребованном будущем...
Желания покинули его. Несколько дней назад он вдруг ощутил в себе странную перемену. Ему ничего не хотелось. Он перебрал всё, ранее будоражившее его воображение, и понял, что больше ни в чём не испытывает нужды.
Поначалу он испугался. Его тело, безмолвно простираясь от шеи и ниже, оставалось глухим к самым заманчивым посулам. Оно превратилось в некое противоречие самому себе, став настолько бестелесным, что, если бы он мог встать, наверное, не отбрасывал бы тени.
"Неужели мои желания и были мною?" - с ужасом думал Моше.
Перебирая и восстанавливая события, он отыскал ту точку, в которой линия жизни опрокинулась и понеслась вниз, увлекая его за собой. Любовь, обиды, зависть, крепкий желудок и хороший аппетит давно остались высоко-высоко, за жёлтой поверхностью потолка. Но окончательный перелом произошёл две недели назад, вечером, перед больницей. Собственно говоря, с него то всё и началось..
Он пришел к лечащему врачу на очередной осмотр и, не ожидая ничего утешительного, дожидался своей очереди. В последнее время врач сделался чуть менее приветливым. Что-то его раздражало, то ли неотступающая болезнь, - тогда Моше ещё лелеял надежду на её отступление, - то ли темп её развития.
"Привык, поди, - думал Моше, - или на кладбище через три месяца, или на выписку через полгода. А тут прицепилось, будто клещ к собаке- оставить невозможно, и оторвать не получается".
Особенно раздраженным врач был во время последней встречи. Моше до утра просидел на уроке реб Гедалии, потом спал почти весь день и, вдобавок ко всему, где-то потерял направление на рентген.
- Чем занята ваша голова, - возмущался врач, недоумённо пожимая плечами. О чём нужно сейчас думать, как не о лечении?
Услышав про уроки, книгу и ночные бдения, он совсем рассвирепел.
- Так вот на что вы тратите время, вот что вас занимает! Я бы на вашем месте немедленно прекратил эти глупости!
- Дай вам Б-г никогда не оказаться на моём месте, - ответил Моше. - А книги Маймонида трудно назвать глупыми. Хотите принесу почитать.
- Спасибо, - равнодушно произнёс врач, - но у каждого в мире своя задача. Кому Учение, а кому..
Он не договорил и протянул Моше листок с направлением.
- Постарайтесь не потерять. Снимок через неделю.
Ровно через восемь дней, без всякого энтузиазма, Моше отправился узнавать результаты. Усевшись на мягкий диванчик в приёмной, он вытащил свой блокнот и погрузился в записи, сделанные на последнем уроке.
"С Неба открыли царю Давиду день его смерти.
- В субботу, - сказал посланник, не уточнив, в какую. С той поры на исходе пятницы царь поднимался на крышу дворца и разворачивал свиток Торы. Он учился с таким рвением и самоотдачей, что птицы, пролетавшие над его головой, сгорали в воздухе. Всю субботу ангел смерти висел за его левым плечом, поджидая удобный момент. Ему хватило бы мгновения, взгляда, отведённого от свитка, посторонней мысли...
Давно прошёл срок, отведённый Давиду, а единственной добычей ангела смерти по-прежнему оставались летучие мыши и ночные бабочки. В конце концов он пустился на хитрость. На исходе субботы, когда всего одной звезды не хватало до начала вечерней молитвы, царь услышал голос.
- Давид, - взывал кто-то из глубины сада - спаси, погибаю, спаси!
Царь прервал учёбу и посмотрел вниз. Этого оказалось достаточно..."
Лечащий врач выглянул из кабинета и, увидев Моше, приветливо улыбнулся.
- Как хорошо, что вы пришли, как кстати. У меня для вас новость! Не обращая внимания на очередь, он взял Моше под руку и повёл внутрь.
- Не ожидал я такого, - бормотал врач, роясь в бумагах, покрывающих стол, - бывают, конечно исключения, но чтобы так явно...
Моше похолодел.
- Нет, я не против, - продолжал врач - чудеса не опровергают конвенциональную медицину, а скорее доказывают...
Наконец он вытащил из-под толстой папки рентгеновский снимок.
- Вот, полюбуйтесь. Видите, здесь, под рёбрами? Не видите! И я не вижу. Следа, духу не осталось от проклятой!
- То есть как? - не верил Моше своим ушам. - А куда же она исчезла?
Врач развёл руками и смущенно улыбнулся.
- Видимо, рассосалась. Бывают такие случаи. Ну и кроме того, правильное лечение, диета, здоровый образ жизни. Повторные анализы мы, конечно, проведем, а пока отправляйтесь домой, обрадуйте жену.
Пробежав полквартала, Моше остановился. Тело не соглашалось с мнением врача. В горле пересохло, сердце колотилось, словно птица в силке, а перед глазами дрожали черные точки.
"Я - словно смертник, - думал Моше, - которого помиловали прямо на эшафоте. Верю и не верю. Разум принял отмену приговора, а плоть по инерции продолжает умирать".
Он поднёс ладони к лицу и принялся рассматривать подрагивающие пальцы.
- Кто это? Что тут осталось от старшего мастера Моше Бендери? Куда подевался он, и кто теперь я? И почему, за что?
Войдя в дом, он подошёл к окну и, впервые за многие годы, погладил дремавшего Метушелаха. Кот приоткрыл глаза и беззвучно замяукал. То ли он разделял радость хозяина, то ли возмущался несправедливостью происшедших с ним перемен.
Выслушав рассказ Моше, Хэдва захохотала. Прижавшись к мужу, она сотрясалась от смеха, со свистом втягивая воздух. Горячие капли заскользили по шее Моше, смех, слегка изменившись в тональности, обратился в рыдания.
Моше отвёл её в ванную. Она долго мыла лицо, словно пытаясь избавиться от глубоко въевшейся грязи, сморкалась, снова плакала и опять умывалась.
Наступил вечер. Они сидели на диване и, держась за руки, наблюдали, как густеющие сумерки постепенно овладевают миром.
Страхи последних лет теряли реальность и смысл, а чернота, почти поглотившая сознание, растворялась, оставляя на память морщины и седые волосы.
- В Яффо! - вдруг воскликнула Хэдва. - Мы целую жизнь не ходили в хороший ресторан.
Моше вытащил из глубины шкафа праздничную одежду своего прошлого. Лёгкие брюки из белого хлопка и шелковая рубашка благоухали лавандой. Между брюками и тем, что болезнь оставила от мускулов живота, можно было засунуть том Талмуда...
Ах, Яффо, желтые стены домов, узкие улицы, круглые шары фонарей, плывущие под ветром тени. Вечером на дуге причала расставляют столики, негромко звучит скрипка, ей вторят виолончель и морские волны. Запах жареных креветок, последнее "прости" кальмаров, протягивающих из кастрюли свои щупальца, дорогое французское вино в запотевшем серебряном ведёрке...
Посреди ужина Хэдва вдруг напряглась, словно прислушиваясь к чему-то.
- Метушелах, - сказала она. - Я забыла налить ему воды, он ничего не пил с самого утра.
- Да что ему сделается, - усмехнулся Моше. - Спит небось и видит во сне мышей в сметане.
В Бней-Брак они вернулись уже под утро. Хэдва никак не могла попасть ключом в замочную скважину, и он принялся помогать. Их руки столкнулись, переплелись, давно иссушенное болезнью желание вдруг проснулось и приподняло голову. Открыв наконец, дверь, он повлёк её вглубь дома.
- Подожди, сумасшедший, - смеялась Хэдва - дай свет включить, ещё зацепишься за что-нибудь.
- Да ведь я вырос на этом полу, ходить на нём учился.
Хэдва вдруг перестала смеяться.
- Что это, - испуганно спросила она. - Вот здесь, у стола, под ногами. Включи скорее свет.
Метушелах лежал на боку, оскалив зубы. От его ноздрей и глаз муравьи уже успели протянуть к щели плинтуса свои ниточки.
Моше побежал в туалет. Едва успев приподнять крышку унитаза, он выплеснул в него весь ужин. Тошнота накатывала волнами, накрывая его с головой. В желудке уже давно было пусто, но рвота не останавливалась. Прижимая руки к горлу и животу, он исходил слюной и зелёной желчью. Через полчаса Хэдва вызвала амбуланс, и Моше увезли в больницу.