Через некоторое время Веткин и в самом деле внешне стал походить на распоследнего чмошника, место которому не в боевой роте, а среди опустившихся шлангов, которые привычно таскали алюминиевые баки с парашей от солдатской столовой к свинарнику.
Солдат вечно был грязен, плохо выбрит и взгляд его стал быстрым и затравленным. По всему выходило, что дорога Веткину прямиком в "парашники" и только последним усилием воли солдат старался не перейти черту, становясь не только ротным, но и бригадным чмом. Пути таким изгоям назад в подразделения никогда не было, и Веткин об этом прекрасно знал. Поэтому он хоть как-то старался отстирывать форму и бриться перочинным ножом, так как лезвия с бритвой, чтобы Веткин зачмонел еще быстрее, у него нарочно отобрали деды.
Когда Веткин заступал дежурным по роте - означало это, что не спать ему сутки, ибо никто из наряда, трех его подчиненных солдат, и не думал сменять его ночью. Все дневальные, включая молодых, сладко спали. А Веткин одиноко стоял под грибком, возле полевого телефона и медленно глотал слезы, представляя, что новый день вновь обернется презрением и отчуждением роты.
И может быть несчастье, обещанное Веткину Привозом, непременно произошло, если бы не старшина. Прапорщик, давно заметивший нелады с бойцом, несколько раз подкатывал к нему с расспросами. Но тот отмалчивался и лишь просил старшину ставить его в наряд по возможности в офицерский модуль, что опытный прапорщик и делал, исходя из того, что самострелов по бригаде и так хватает.
Сейчас пристроился Веткин под деревьями на лавочке возле модуля. Солдат дремлет, уткнувшись лицом в колени. Густая тьма накрыла бригаду.
В модуле ревут магнитофоны, громко хохочут и разговаривают офицеры. Музыка становится совсем оглушительной - где-то открылась дверь и кто-то, тяжело ступая, пошел по коридору в сторону выхода. Веткин с трудом поднял голову, всматриваясь в яркий прямоугольник выхода. В нем, покачиваясь, стоял командир второй роты десантно-штурмового батальона капитан Иволгин. Он постоял так мгновение, пока глаза привыкали к темноте, а затем шагнул в сторону солдата. Веткин вскочил, неловко вытягиваясь перед офицером, которого он очень сильно уважал, так как несколько раз был с ним на боевых.
- Сиди, - небрежно махнул рукой капитан, рассмотрев в темноте замершего солдата. - Я и сам присяду.
- Как дела, боец? - спросил ротный, прикуривая, - В горы со мной пойдешь? Не задолбался еще рацию таскать?
- Нет, нет, - заторопился Веткин и дрогнувшим голосом, боясь, что будет послан куда подальше, попросил. - Дайте, пожалуйста, закурить, товарищ капитан?
Иволгин добродушно ткнул пачкой сигарет в солдатскую ладонь.
- Ты же не куришь, Веткин?
- Не курю, а сейчас, вот, закурил, - сказал Веткин, затянулся и тут же закашлялся.
- Гадость это, боец, - засмеялся Иволгин. - Лучше не начинать. Хорошего ничего нет. По себе чувствую. Раньше, в училище, десять километров как лось пробегал - на одном дыхании. А теперь, по горам, - задыхаюсь. Но поделать ничего не могу. С засады вернешься - трусит всего. Тут не только закуришь. Да-а-а!
Он помолчал немного, а затем спросил:
- Серегу моего помнишь?
- Какого?
- Рыжего такого. У него на кепке две буквы эр были написаны: рыжий разведчик, значит.
- Эрэр? Конечно, знаю, товарищ капитан. Серега Кляйн. Немец из Алма-Аты.
- Нет теперь немца, - сказал капитан медленно и глубоко-глубоко затянулся, - Сегодня умер он. Поздно ногу в Кабуле отрезали. Еще один погиб!
В разговоре наступила пауза. Офицер сидел, опустив голову, и Веткину показалось, что плечи у него дрогнули. Солдат задрожал, а затем, чувствуя, что не скажи он сейчас всего Иволгину - действительно пропадет - тихо бесцветно прошептал.
- Вот и я хочу умереть...
Ротный покачал головой: "Баба, паскуда, бросила? Да и фиг с ней! На хрен она тебе нужна? Ты здесь, она там. Одни мысли дурацкие, а толку никакого".
- Нет у меня девушки, товарищ капитан, и не было никогда...
- А что же? - Иволгин взглянул на солдата.
- Чмонят меня. Свои же и чмонят. Все время. Ротному кто-то про чарс заложил. Он проверил и поймал кого надо. Теперь злой на всех. Гоняет целый день. Контролирует. А все думают, что я заложник, - торопливо говорил Веткин, и крупные как фасолины слезы внезапно покатились из его глаз, - а я никому не говорил. Честное слово, товарищ капитан. А они не верят - чмонят. В палатке уже спать не могу. Так я в камышах ночую или штабе, когда там друг дневалит. А за что они так? За что? Сегодня на обеде душара суп мой вылил, а все смеялись. Я знаю - его деды научили, мой призыв. Я ведь с ними как брат был. А теперь? А я духов бить не могу. Ведь их деды заставляют...
Иволгин заинтересованно смотрел на солдата и только повторял:
- Успокойся, боец. Слышишь, бача, спокойнее, по разделениям...
Но от этого внезапно человеческого обращения - у Веткина слезы прямо потоком и речь все быстрее. Солдат продолжал говорить, глотая соленую влагу.
- Что делать? Дедам в палатку гранату кинуть, как в первом батальоне? Так жалко мне их. А гранаты у меня есть... Или, как Ахмедов, к духам бежать? Да не бежал он, товарищ капитан. Мне пацан с его взвода рассказывал - он от дедов за бригадой прятался. Убежал после проверки, чтобы деды не побили. За минными полями хотел ночь отсидеться. И уснул. А его духи, их разведчики, которые по ночам к бригаде подкрадываются, нашли. Комбриг потом говорил, что он предатель. А он не предатель. Бежать хотел Ахмедов, так его духи поймали, побили и в горы увезли. А все - предатель, предатель...
- Дела! - заметно протрезвел Иволгин.
- Видите и Вы не знали. А я не хочу быть предателем. Хотя, если разобраться, то наши хуже духов, потому что своих мучают страшнее фашистов. Что мне делать? Застрелиться? Гранатой подорваться? Так не виноват я ни в чем. Из роты я уходить тоже не хочу. Это же моя рота! Сколько раз я хотел подорваться! Да маму жалко. Ведь наша семья - она и я. А мама болеет, инвалид она. Инвалид второй группы. Как представлю, что увидит мой гроб, так страшно становится. Умрет - не выдержит. Только поэтому и держусь...
- Как ты сюда попал, если один у матери? - засомневался в солдате Иволгин. - Таких сюда не присылают.
- Сначала учебка, а потом, перед отправкой, когда все выяснилось, я комбату сказал, что не останусь в Союзе - все-равно на фронт убегу. Как так? Ребята в Афган, а я в тылу? Кто я после этого? Предатель.
- А мать?
- Так не знает она ничего, товарищ капитан. Я же пишу, что в Монголии. Друг мой там служит. Так раньше, что он мне про Монголию писал, я все маме переписывал. А потом книжку про Монголию нашел. Теперь оттуда целыми страницами списываю.
- Писатель, - засмеялся Иволгин и уже серьезно предложил. - А почему тебе ротному не рассказать? Он бы во всем разобрался.
- Да знаю, товарищ капитан. Знаю! Но если они за меня заступаться начнут, тогда все точно подумают, что я - заложник.
Иволгин помолчал немного, подумал, а затем уверенно сказал:
- Все будет нормально, боец. Я с этим разберусь. Ты уж продержись пару дней. Лады!
Иволгин хлопнул Веткина по плечу и пошел в модуль. А возле лавки стоял Веткин и дрожащими пальцами держал давно потухшую сигарету.
На следующий вечер после обычной поверки в своей роте Иволгин отправился к связистам. Недалеко от грибка с повязкой дежурного по роте томился Рушманис - высокий крепкий прибалт.
Иволгин подходил к палаткам. Услышав шаги, Рушманис завертел головой, а, увидев ротного, улыбнулся и подчеркнуто торжественно приложил ладонь к правому краю панамы.
- Здравия желаю, товарищ капитан!
- Здорово, Гитас! - улыбнулся в ответ Иволгин, протягивая для рукопожатия ладонь. - Как дела дома?
Офицеру нравился этот немногословный жилистый сержант, который несколько раз ходил с его подразделением в засады. Иволгин знал, что Гитас женат и в далекой Прибалтике у него растет дочка, которую Рушманис пока не видел. В горах все узнаешь. Вечерами, на привалах, почти всегда разговоры сводятся к дому. И даже замкнутый сержант-связист не чурался подобной темы.
- Хорошо, товарищ капитан. Дочь ходить начала. А на мою фотографию показывает и "папа" говорит.
- Счастливый, - порадовался за солдата офицер и тут же перешел к делу. - За что Веткина чмоните, Гитас?
Сержант насторожился и опустил глаза.
- Так за что? - не отступал Иволгин.
- За дело, - сдался, наконец, Рушманис.
- А если именно я тебе скажу, что не Веткин стукач, поверишь? Мне поверишь?
Рушманис на мгновение задумался:
- Я-то поверю. А ребята мне - нет.
- Поверят, Гитас, поверят, - жестко сказал Иволгин, втаптывая сигарету в песок. - Ты самый авторитетный в роте. Ты, да Валерка Пак. Вас особо пацаны уважают. Правильные вы с корейцем ребята, не сволочные. Просто именно ты не веришь мне. Так и скажи!
Рушманис молчал и капитан, поняв, что пауза может затянуться надолго, резко подвел черту:
- Не поверишь - парня убьете. Кровь его - на вас будет. И на тебе, сержант, в первую очередь. Как жить после этого станешь? Не он это. Слово даю!
Рушманис, который сам долго носил на лице отметины командирской "проверки вещей", исподлобья посмотрел на Иволгина.
- Кто?
- Между нами?
- Чтобы домой не вернуться! - чиркнул Рушманис большим пальцем по горлу.
- Привоз, - сказал Иволгин, понимая, что нарушает негласный офицерский кодекс - стукачей, пусть даже последних подонков, бойцам никогда не сдавать.
У Рушманиса округлились глаза, и отвалилась челюсть.
- На моих глазах это было. Привоз давно начальнику связи стучал. Вот он и пришел к нему проситься в первую отправку. А тот и сказал, что Привоз поедет, но только после того, как все расскажет о чарсе.
- А Привоз?
Иволгин хмыкнул и вздохнул.
- Ох, падло, за отправку продался! А мы через него загибаемся!
- Вы Веткина убиваете, анашисты хреновы! - зло подвел итог капитан. Что ты, как маленький, стонешь, о себе думаешь. Вы парня в могилу вбиваете. Кто на Веткина погнал? Вспомни?
- Тут и помнить нечего, - быстро сказал Рушманис,- Привоз. Он на Веткина тогда наехал. Точно.
- Какие вы все чамары, - с презрением сказал Иволгин и, не прощаясь, резко крутанулся на месте и зашагал прочь, громко матерясь.
Обалдевший Рушманис стоял на месте, ероша светлый ежик волос, и растерянно качая головой.
Прошло несколько дней. Однажды вечером Иволгина кто-то окликнул:
- Товарищ капитан, товарищ капитан!
На ротного налетел улыбающийся Веткин.
- Спасибо Вам, товарищ капитан, - задыхаясь, проговорил солдат. - Не я, получается, заложник. Все ребята только и говорят об этом...
- А кто?
- Не знаю, - пожал плечами солдат, - но все говорят, что не я. Спасибо Вам!
- Мне-то за что?
- Нет, нет. Спасибо Вам! Вы же обещали. Я, честно сказать, только Вам и верил. Ну, думаю, не получится, тогда точно подорвусь...
- Смирно! - вдруг негромко, но требовательно и жестко выдохнул офицер, оскалившись и подаваясь напряженным телом вперед.
Веткин осекся и недоуменно вытянулся перед капитаном.
- Прекращай быть чмом! Слышишь, боец, отставить чмонеть! Отставить!! Приказываю!
- Есть, отставить чмонеть! - приложил руку к панаме солдат, понимая, что капитан не шутит, а говорит очень и очень серьезно.
Капитан медленно поднес ладонь к правому виску и так же чрезвычайно серьезно добавил:
- Будь всегда человеком, солдат. Человеком, мужчиной, бойцом, а не размазней. Приказываю! Приведи себя в порядок. И еще - готовься к выходу в горы. Я договорился с ротным. Он тебя именно мне придает. Сдохнешь на выходе - лично прибью!
- Есть, готовиться к засаде, - дрогнувшим от радости голосом ответил солдат, которого капитан в буквальном смысле этого слова за шиворот и в последний момент вытащил с того света.
А еще - капитан брал его на боевые, на которые ребята из их роты в негласной очереди стояли, куда они отчаянно рвались, да не всем улыбалась удача. И то, что вместо какого-нибудь заслуженного деда с отчаянным и чрезвычайно боевитым Иволгиным пойдет именно он, Веткин, поднимало солдата в глазах их небольшого коллектива до невиданных высот.
Частые разрывы становились все прицельнее. Большая часть десантно-штурмовой роты, неся на себе раненных и убитых, старалась уйти за хребет. Но прицельный огонь противника не прекращался...
Евгений Иванович внезапно проснулся. Настойчиво стучало, походя на взрывы из сна, окно на лестнице, ведущей на третий этаж.
Евгений Иванович накинул шелковый халат и, стараясь не разбудить жену, свернувшуюся калачиком под легким пуховым одеялом, вышел из просторной и очень стильной спальни. Он поднялся по массивной дубовой лестнице к окну и закрыл его, посмотрев на сосны, вершины которых раскачивал ветер. Участок вокруг особняка был обширен, и поэтому сплошная стена деревьев создавала иллюзию густого непроходимого леса.
Евгений Иванович спустился на второй этаж и последовательно заглянул в комнаты детей. Все они - десятилетний Коля, шестилетняя Настенька и четырехлетний Игорек - мирно сопели в своих кроватках.
Почему-то все так же настойчиво ныло сердце.
Хозяин особняка перешел на первый этаж и устроился в огромной гостиной рядом с камином. Неяркий свет залил часть помещения, кресло и ряд диковинных дорогих бутылок со спиртным на специальном столике.
Евгений Иванович плеснул капельку марочного выдержанного коньяка в пузатый бокал и взглянул на часы. Начало четвертого утра. Расписание сегодня, как обычно, будет напряженным. Сначала встреча с его давнишними немецкими партнерами, затем - переговоры с этими жуликами из российского правительства, потом - обед с лидером одной из ведущих фракций Госдумы. Тот, как водится, будет клянчить деньги, обставляя все цветистыми, звучными и абсолютно пустыми фразами.
Короче говоря, день, как всегда, будет наполнен небольшими радостями жена, дети, дом, надежные партнеры, и обычными российскими мерзостями проныры из правительства, у которых вместо зрачков долларовые знаки, продажные политики и целые стада всевозможных попрошаек - известные кинорежиссеры, прославленные художники-баталисты, примелькавшиеся на экранах телевизоров актеры, редакторы крупных газет, непонятные общественные деятели, именитые писатели, откровенные аферисты разных мастей и президенты различных липовых фондов, - которых даже три вымуштрованные секретарши не в силах обуздать.
По-прежнему ныло сердце.
Минометный обстрел все ближе. Часть роты все-таки ушла за спасительные выступы. Что сталось с Иволгиным - до сих пор неизвестно. Остался прикрывать отход роты. Всех погибших, которые вместе с ним отбивали атаки наседающих душков, потом нашли и собрали. Ротного среди них не было. Короткая формулировка - пропал без вести.
Значительную часть собственных средств Евгений Иванович тратил исключительно на поиски капитана Иволгина. Упорно, методично, из года в год. Это была его личная тайна, которой он ни с кем не делился. Результата, к сожалению, до сих пор не было. Так - отрывочные слухи, какие-то непонятные следы, невнятные свидетельства, но до сих пор ничего определенного. То ли жив, то ли - нет.
Но Евгений Иванович свято верил, что рано или поздно он найдет капитана Николая Александровича Иволгина и непременно вытащит из афганского, пакистанского или прочего плена. Тогда он обязательно встанет перед офицером по стойке "Смирно" и серьезно, основательно, как он все делает в этой жизни, скажет:
- Ваше приказание, товарищ капитан, выполнено. Младший сержант Веткин ни секунды не чмонел в этой жизни! Разрешите продолжить движение вперед?