Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me
Лондон.
25 января 2013 года.
Я думал, что потерян.
Думал, что не найду себя.
Не найду сил, чтобы отпустить.
Постоянно думал, нескончаемый поток мыслей, заглушавший ночной вой сирен. Темные, практически пустые дороги, яркие огни и ледяной ветер Лондона со своим бледным, пасмурным небом. Всё это стало родным. Хватило месяца, чтобы привыкнуть и почувствовать себя уютно в этом городе, который пропах дождем и ароматом скошенной травы.
Мне пришлось уехать. Пришлось оставить отца. Нет, не злость и не внутренняя обида сподвигла меня на это. У него была семья. Новая семья, которая ценила и любила его. Дочь и сын, хорошая жена, и все они не знали о его темном прошлом, понятия не имели, что их близкий страдал от алкогольной зависимости. Поэтому я уехал. Отец продолжает писать мне, но не думаю, что у меня есть привязанность к нему. Он волнуется, ведь я один.
Но мне не привыкать к одиночеству.
Привык к ночному мраку, привык пускать дым в квартире, в которой всегда тихо. Я не разговариваю. В этом нет необходимости, ибо моё сознание не утихало. Мысли не давали покоя, казалось, что грёбаную работу мозга может остановить только сильное успокоительное. Но их не принимал. Уже давно. Последняя купленная мной банка таблеток осталась там. В том Доме, где я был живым. Где осталась какая-то часть меня, а возможно и весь целиком.
Мое состояние не описать, ощущение „приглушенности“ реальности, словно я абстрагирован от социальной жизни, от окружения, от общения. Не чувствую зависимости. Мне никто не нужен. Не нуждаюсь в чьем-то внимании, в разговорах, всё равно всё это лишь пустая болтовня. Она не принесет мне удовлетворенности.
Прошло больше двух лет. Эмоции ослабли, но осадок никуда не делся. Он не пропадет, не исчезнет без следа, ведь я по-прежнему держусь за эти чёртовы воспоминания. С ними не живу, а существую.
Порой бывает тяжелее сделать вздох, чем обычно. Порой в груди растет желание разораться, разорвать себя на части от собственной жалости. Тогда выхожу и натыкаюсь на нетрезвую компанию, которым позволяю себя бить. Это помогает. Физическая боль спасает от моральной. Но это не длительный эффект. Всё возвращается утром, когда открываю веки, смотря в бледный потолок.
Тогда созрела мысль. Идея.
Я должен отпустить, должен чем-то занять себя, чтобы меньше думать. Тогда вышел в общество. Поступил в колледж, и меня приняли, не смотря на то, что мне уже двадцать три. Декан говорит, что никогда не поздно начать жизнь с чистого листа. И эти слова не дают мне покоя. Но я уставал от людей вокруг, уставал от их улыбок и разговоров, чувствовал себя измотанным каждый раз, когда учебный день подходил к концу. Контакт с людьми меня выматывает.
Устроился на подработку в музыкальный магазин. Хоть в чем-то умею разбираться. Но и это груз. Тяжесть на моих плечах. Но, в конце концов, проблема во мне. И хорошо понимаю, в чем она заключается.
Виню себя.
Знаешь, Черри, я постоянно сожалею. Сожалею, что ушёл тогда. Быть может, всё было бы иначе, исход был бы другим, если бы я не был кретином. Да, в итоге я согласился с тобой. Я кретин. Полный, и всегда им был. Стоило тебе в этом признаться, хотя, глупо, ты и без того это знала.
Нет, по-настоящему глупо и нелепо то, чем я занимаюсь уже два года. Пишу. Пишу в этой грёбаной тетради. Пишу тебе, будто это поможет мне связаться с тобой.
Ведь я столько ещё не сказал тебе.
Это так чертовски тупо, что порой выхожу из себя, разрываю тетрадь на части, выбрасывая в урну. Но потом всё вновь собираю и пишу с самого начала, пишу то, что со мной произошло после твоего ухода. Больше никому не рассказываю, только тебе, ведь только ты интересовалась мной. По-настоящему. Тебе было важно знать, как мне спалось сегодня, что я ел на завтрак, какие фильмы любил пересматривать, сидя в одиночестве. Только ты могла задуматься над тем, почему я больше предпочитаю шоколадную пасту, чем яблочный джем. Ты ненавидела мяту, поэтому всё время расспрашивала меня, как я могу совать её себе в рот и не менять выражения лица. Только тебя интересовали эти мелочи, незначительные на первый взгляд.
Но из этих мелочей состояла ты, из них строились те отношения, которыми мы были связанны.
И я строил тебя.
Ты любишь спать в обнимку с мягкими игрушками, чтобы чувствовать тепло, которое от них не исходит. Ты любишь джем, а ещё больше любишь таскать у меня тосты. Ты всё время забрасываешь на меня ногу или руку, когда мы спим вместе. Знаешь, я часто просыпался и был полон возмущения, но не мог заставить себя разбудить тебя. Нет, не думал о тебе, просто знал, что ты мне врежешь. А потом уйдешь обиженная. А я не хотел, чтобы ты уходила. А ещё ты просыпаешься по ночам. Можешь присесть, потереть глаза, бросить взгляд в сторону окна и снова лечь. Но делаешь всё осторожно, чтобы не разбудить меня, ведь знаешь, как плохо мне дается нормально отдохнуть.
Ты любишь нюхать мои вещи. Это было странно, но, черт возьми, это было частью тебя. Мне нравилось наблюдать за тем, как ты приподнимаешь ткань моей футболки, нравилось ощущать касания твоего носа на моём виске. Ты ведь думала, что я сплю. Всё время. Но это не так. Я всё помню, Черри.
Ты любишь спать до полудня, любишь петь в голос, думая, что дома никого нет, любишь играть в приставку. Особенно тебе нравится игра с гонками. Правда, водитель из тебя никакой, Черри. Ты любишь хлопья, но не мягкие. Ты не наливаешь полную тарелку молока, ведь не любишь его, и быстро съедаешь хлопья, пока те не „развалились“. Ты любишь музыку. Можешь играть несколько часов без остановки, не обращая внимание на крики Зои, которая просит тебя прекратить. Ты любишь пляж, любишь одинокие места, любишь слушать шум воды, любишь носиться по берегу с Уной, любишь…
Я могу перечислять долго. Всё знаю. Абсолютно всё, что касается тебя. И это меня пугало. Пытался не контактировать с тобой, но в то же время наблюдал. И да, ты так любишь говорить, что…
Любишь.
Нет, ты любила.
Ты любила касаться пальцем моих родинок, которыми усыпано лицо, любила наблюдать за мной во время сна, любила переплетать наши пальцы, любила целовать мои скулы, любила, когда я просыпался с улыбкой, любила, когда у меня было игривое настроение, любила, когда я смотрел на тебя, любила то, как я наблюдал за тобой, любила моё ворчание,любила мой запах, любила меня.
И ты любила вишню.
И я любил тебя.
Любил, как ты улыбалась мне. Только мне. Любил, как ты ворчишь, надувая пухлые щечки. Любил, когда ты давала мне отпор, когда сражалась с моим раздражением.
Ты терпела мои эмоциональные вспышки. Ты умела понять меня без слов. Могла успокоить, привести в порядок одним касанием и…
Вот. Я опять начинаю. Эти чертовы воспоминания, понимаешь, Черри? Я не могу без них. Они — часть меня. Ты часть меня. До сих пор, Чарли.
До сих пор я просыпаюсь с ощущением пустоты. Тебя нет рядом. И больше никогда не будет.
Тебя нет.
Чарли.
Я разрушаю себя, Черри. Разрушаю тем, что думаю о тебе.
Я должен, вынужден „избавиться от тебя в себе“.
Уверен, ты сама бы этого хотела. Хотела, чтобы я отпустил тебя, чтобы я смог, но это трудно. Это тяжелее, чем кажется. Тяжелее, чем осознать, что время не стоит, оно не остановилось, я всё ещё жив, но не ощущаю этого, не принимаю этот факт.
Я давно нормально не спал. Сплю по два часа в сутки. А то и меньше, Черри. Сейчас час ночи. Я сижу на кровати в пустой квартире и пишу этот бред, потому что мне это нужно, как воздух. Необходимо говорить об этом. Мне нужно спастись. Мне нужна ты.
И я не ел. Сегодня, кажется, не ел. И вчера. Только пью воду и курю.
Черри, я давно не выпивал. Последний раз был той ночью. Помнишь? Когда я ушёл. Тогда напился. Не смог попасть к тебе, Чарли, хотя, если бы не тратил время на тех ублюдков, то мог бы успеть.
Но я не успел.
Прости меня.
Господи, Чарли, умоляю, прости, я не успел. Я не могу жить с этим. Я должен был приехать. Я… Слишком много „я“, да? Так как это всё я. Я — проблема. Я мог успеть, черт возьми.
Прости меня, пожалуйста. Я никогда и ни за что не чувствовал такой боли, такой жажды умолять. Но мне никогда не узнать, простила ты меня или нет. Поэтому я буду писать тебе. Всё это время буду. Рвать тетради и начинать заново, ведь я должен знать.
Пожалуйста, прости.
Прости. Прости, прости.
простипростипростипростипростипростипростипростипрости
Прости меня.
Я должен отпустить тебя. Но буду вечно жить с грузом.
Нет, не смогу. Ни дня не протяну.
Что мне делать? Мне нужен выход, нужна помощь. Что мне делать? Что делать? Чарли, что мне делать?
Что делать? Мне не избежать очередного внутреннего сражения. С самим собой.
Я должен.
Я должен сказать тебе то, чего не говорил, когда ты была со мной.
Но уже поздно.
Поэтому говорю лишь „прощай“.
Прощай, Чарли.
***
Лондон.
23 декабря 2015 года.
В этом году зима пришла раньше, чем обычно. Улицы Лондона не покрыты белыми сугробами, да и холод не такой сильный. Скоро Рождество. И атмосфера в городе изменилась, деревья, дома украшены яркими гирляндами, запах пряности разносит морозный ветер по широкой улице. Ночь давно опустилась, но люди не спешили возвращаться в теплые квартиры.
Белый пар облаками уносится вверх, когда она приоткрывает губы, немного опуская пальцами ткань вязаного шарфа. Наблюдает серо-голубыми глазами, как пар растворяется в воздухе, после чего слабо улыбается, поморщив носик.
— Ты меня не слышала? — он грубо натягивает шарф ей на лицо, игнорируя её тихое возмущение:
— Прекрати, я тебе не ребенок, — вновь опускает ткань, глубоко дыша носом, но корчится, начиная чихать.
— Моя вина, что ты заболела прямо перед Рождеством? — парень недовольно ворчит, поднося к губам стакан с горячим кофе.
Они стояли на торговой улице, которая была красиво украшена. Здесь довольно многолюдно, в воздухе витают разные запахи, которые помогают в полной мере ощутить приближение семейного праздника.
Но эти двое не празднуют его в кругу семьи.
Девушка довольно улыбается, убрав светлую прядь волос за ухо:
— К слову, это тебе приспичило в час ночи пойти прогуляться, ведь именно в это время, — откашливается, пытаясь пародировать голос парня, — можно отдохнуть от людей и насладиться одиночеством.
Парень закатывает глаза. Девушка берет из его рук стакан, поднося его к своим губам. Пьёт. Они всё ещё стоят на месте, под деревом возле замершей деревянной лавки. Легкий снег продолжает падать на асфальтированную дорогу, по которой ходят люди. Никто никуда не спешит. Улица переполнена смехом и разговорами, тихой музыкой, но это не вызывает раздражение.
Ни у неё, ни у него.
Они познакомились случайно. Нет, она свалилась ему на голову. Девушка, приехавшая в Лондон, чтобы стать известным писателем. Решила доказать родителям, которые считали её увлечение литературой пустой тратой времени, что всего сможет добиться. Она пришла работать в тот же магазин, где подрабатывал он. Игнорирование сменилось словами. Слова — предложениями, предложения — беседами. Так протекали их дни. Медленно, не спеша.
Она раздражала своей болтливостью. Он — своим „дурным“ характером и отношением к окружающим людям. Но они любили читать, любили слушать музыку, любили проводить время в одиночестве, занимаясь тем делом, к которому душа лежит.
Она читала ему то, что пишет сама, с некоторых пор его мнение стало значимым.
Он долго ломался, но всё-таки сыграл ей на гитаре. И этот момент стал переломным, хоть и движение их отношений было медленным, даже слишком.
Они сами не осознали, как начали вместе пить кофе после работы, как оставались в магазине допоздна, чтобы прибраться. Порой девушка вбегала, подобно урагану носилась по помещению, в поисках парня, только для того, чтобы сообщить, что её книгу возьмут на рассмотрение. И он действительно был рад за неё, ведь она так старалась, желала добиться высот, но затем следовал провал. Полный. Её книгу откладывали, а потом вовсе отказывали в рассмотрении, или заявляли, что это не „их уровень“.
И девушка впадала в уныние, депрессии, что длились целыми днями. Она пропадала на какое-то время. И парень заметил, что ему не сидится на месте, что он хочет знать, как она себя чувствует…
-…А ещё они сказали, что обязательно рассмотрят её, — девушка допивала кофе. Они шли вдоль забегаловок и магазинов. Дорога освещена фонарями и „новогодними огнями“. Парень часто ходил с опущенной головой, старался не смотреть ей в глаза, но сейчас открыто наблюдает за мимикой её лица.
За её серо-голубыми глазами.
— Дилан, — она подавилась, начиная смеяться. — Ты меня пугаешь, — ей непривычно видеть на себе такой напряженный и серьезный взгляд. — Интересно, ты меня слушал вообще.
— Какое-то время, — честно признается, хмуря темные брови, и опускает взгляд на стакан с кофе. — Ты мне не оставила?
Девушка бросает стакан в урну, хихикая:
— Упс, — улыбается ему, ускоряясь, из-за чего Дилан закатывает глаза:
— Бэмби…
Девушка тормозит у витрины одного из магазинов. Прижимается пальцами к стеклу, рассматривая то, что находится по ту его сторону. Кожа ладоней стала красной, а щеки её лица приобрели румяный оттенок. Дилан хмуро, но касается пальцами её щеки:
— Надень перчатки, — приказ.
Бэмби шмыгает носом, качнув головой:
— Порядок, — её глаза начинает сверкать. — Давай купим какой-нибудь фильм?
— А не проще на ноутбуке посмотреть? — Дилан не понимает её любви к старым кассетам, к дискам, к доисторическим часам с неправильным временем. Бэмби нравится всё, что давно устарело.
Она обожает слушать музыку на пластинках, читать старые книги, а от их запаха она получает удовольствие.
Девушка бросает на него взгляд, поднимая брови:
— Если так охота, то смотри на ноуте, а я хочу пощупать диски, — это странно. Чертовски странно.
Бэмби берется за ручку двери, желая отрыть, чтобы войти в теплое помещение, но сил не хватает. Дверь тяжелая. Она так же остается невозмутимой, когда Дилан открывает её.
— Благодарствую, — бросает с гордо поднятой головой и заходит внутрь, грея ладони в карманах куртки. Парень следует за ней, немного щурит веки от яркого света лампы. Не реагирует на приветствие со стороны продавца, а вот девушка отвечает тому кивком и улыбкой. Подходит к полкам с дисками, её глаза блестят, взгляду не на чем остановиться:
— Что хочешь? — поднимается на носки, чтобы рассмотреть то, что стоит на верхних полках. — Можно „Один дома“ или… — замолкает, краем глаза видя, что Дилан опирается плечом на стеллаж, молча наблюдая за ней.
Подобный „надзор“ не может не вызывать улыбки на её лице. Растягивает губы:
— В чем проблема, Дилан О’Брайен?
Парень изогнул брови, но не усмехнулся в ответ:
— Ни в чем, — сжимает губы, продолжая наблюдать за Бэмби, которая начала крутиться, ища то, что может заинтересовать её.
Дилан — параноик? Он слишком печется о ней, о её здоровье. Слабый кашель — быстро в больницу. Боль в спине — лежать весь день, не поднимать тяжести. Покалывание в ногах… Не вставать с кровати.
Да, О’Брайен сходит с ума. Во второй раз в своей гребаной жизни, ведь он снова чувствует это. Ощущает зависимость, хоть и не признает это.
— О, можно „Хатико“! — восторженно воскликнула Бэмби, взглянув на парня, который недовольно фыркнул:
— Поплакать охота?
Девушка кривит губы, подходя к нему в вприпрыжку:
— Тогда, скажи, что ты хочешь?
Дилан вздохнул, качнув головой:
— Я ничего не хочу.
— Хватит, — девушка разводит руки в стороны. — Рождество скоро, давай проведем выходные нормально. Потом ведь работать снова, — и с каких пор они начали вместе проводить свободное время?
Бэмби, подходит вплотную к парню, опираясь на него всем телом. Закидывает голову, коснувшись носом его подбородка. И смотрит, улыбаясь. Прямо в глаза. Светлый взгляд встретился с темным. Дилан отвел глаза в сторону, мнется, переступая с ноги на ногу. Девушка довольно щурит веки, надавливая на него всем телом: