— Батя, ты чего? — позвал он. — Подай голосДура кинулась к деду, заглянула ему в лицо, а дальше была целая пантомима: она протянула к его щеке палец, прикоснуться побоялась, отдернула, и так три раза подряд, прежде чем додумалась завопить:
— Ой, мама дорогая! Он помер— Ты чего, сдурела? — спросил Бурый.
Судя по спокойствию, ему приходилось иметь дело с разнообразными покойниками. Теперь взялся за дело он — подошел, постучал по жестяному тазику, прислушался, заглянул деду в тупые буркалы, помахал рукой перед лицом, прислушался к дыханию и наконец оттянул веко.
— Ну что? — прошептала дура.
— Да он вроде спит…
— Как это — спит? Не может он спать— Да спит же— Так разбудить надо— Ты усыпила — ты и буди.
— А как?
Она устремилась к столу на колесах, вытащила папки, вывалила истрепанные листки и тетрадки, порылась в них, вряд ли понимая, что там написано. И наконец замерла в полной растерянности, а потом произнесла так, словно все, обещанное Апокалипсисом, явилось в наш подвал разом:
— Мы этого на курсах не проходили!..
Тут даже мне стало жаль бедную дурочку. Она стояла, опустив руки, такая беззащитная, такая потерянная!.. Если бы я не знал женщин, то сейчас пролил бы слезу умиления над моей дурой. Они не проходили! Так говорят маленькие девочки, искренне полагая, что незнание способно оправдать человека, а меж тем был у меня судебный процесс, где вся склока разгорелась именно вокруг возможности или невозможности для обвиняемого знать определенные обстоятельства…
Я неожиданно для себя погрузился в то воспоминание и упустил некий важный миг.
Когда я опомнился, Бурый уже стоял возле нее, лицом к лицу, и держал ее за плечи.
— Дурочка ты моя… — тихо сказал Бурый.
А она сама, сама прижалась к нему, как прижимается натворившая глупостей женщина к своему сильному, умному, непобедимому мужчине! Сама! К этому бревну неотесанному— Сделай что-нибудь, я его боюсь, — зашептала она, — он совсем спятил, дырка, говорит, дырка…
— Да все будет хорошо, проснется и уберется, ну? Какая ты у меня дурочка…
И он начал ее целовать, сперва — в лоб и висок, потом — в губы.
А она… она ему ответила… этому громиле! Этому тупому чудовищу! Тьфу! Глаза б мои не гляделиСидел, сидел, молчал, молчал, смотрел, таращился — высмотрел мою дуру! А она тут же и повисла у него на шее! Постыдилась бы —
вон дед того и гляди проснетсяВыживать, выживать скорее, пока эта развратная парочка не натворила дел. Ловко он прибрал к рукам мою дуру, ох, ловко… Какое он имел право?! Пришел, потаращился — и схватил в охапку! Ну разве не последняя сволочь?..
Я должен их отсюда выжитьВ конце концов, это моя дураЯ собрался с силами и запустил в стену электрическим чайником, потом — коробкой с картами. Деду это не помешало спать, а дуре и Бурому — целоваться. Я застонал от бессилия… ведь уговорит, теперь уж точно уговорит!..
Как легко, оказывается, было справиться с моей дурой…
Я ушел, я слонялся по всему дому, я рычал и бил кулаками в стены. Кулаки проваливались и попадали непонятно куда. Я понимал одно — от дуры пора избавляться раз и навсегда. Она развлекала меня, да, не спорю, я охотно смотрел на ее проказы… но сейчас…
Когда я вернулся, они уже ушли. Деда я заметил не сразу. Бурый уложил его на пол и прикрыл плотной скатертью — чтобы дед не простудился.
Я сел на свой табурет и, глядя на часы, дешевый будильник, стоявший на столе среди дурацких фигурок, камушков и свечек, думал — вот сейчас они наверняка поехали к нему домой, к ней нельзя, у нее взрослая дочка, матери от дочек такие дела скрывают. Потом она явится к себе как ни в чем не бывало и начнет готовить ужин.
Прошло время ужина — и я, глядя на часы, думал, что сейчас моя дура ложится спать и блаженно растягивается на постели — приятно измученная и безмерно довольная, отложив все попечение о Лизе и ее затеях до утра…
Мне показалось странным, что Лиза не вернулась в подвал, чтобы договориться о церемонии зазыва с того света. Хотелось верить в лучшее, в мои-то годы, и я придумал, что она встретила умных людей, которые отговорили ее от этой блажи, или набрела на другой салон, где ее радостно приняли и обещали обслужить в наилучшем виде. Я утешал себя так — а сам помнил, что бродил по дому довольно долго, она вполне могла вернуться, и моя дура, млея в объятиях Бурого, назначила ей время этого мерзкого сеанса.
Давно мне уже не было так скверно.
Если я не придумаю, как их отсюда выставить, говорил я себе, они своими глупостями подманят какую-нибудь зловредную сущность.
Говорил, говорил — и договорился! Мне сразу полегчало. Я понял, как с ними справиться! Я понял, как спасти драгоценный сундучок.
Заодно я бы навеки отвадил мою дуру от доморощенной бестолковой магии.
Все было именно так, как я и думал — Бурый уговорил ее вызвать для Лизы мертвого жениха или кем там этот господин ей приходился.
Бурый стал ее хозяином, он уладил скандал с Анжелой, он уже заведовал всеми ее покупкамиНа следующий день они примчались вдвоем, стали двигать мебель, умчались, дура вернулась, и сразу же Лиза привезла фотографию. Маша велела ей раздеться и надеть длинную белую рубаху, потом отвела в конуру с массажной кушеткой и приказала лежать тихо, не говоря ни слова.
— А скажешь хоть слово — все пропало, и он никогда больше не вернется, — пригрозила она. Лиза только кивала и смотрела огромными сумасшедшими глазами прямо в глаза моей дуре.
— Вот видишь, я ставлю на столик его фотку, рядом стакан воды, накрываю хлебом, — все это моя дура проделала с неимоверной торжественностью. — Всякое может случиться — ты, если чего, сбивай стакан и хлеб на пол, а я буду молитву читатьЛиза с мычанием указала на дедовы ноги.
— Что-нибудь придумаем! — пообещала дура. — Вытащим его, старого черта… Только бы не помер… Ну, идем, я тебя уложу.
Они втиснулись в конурку.
Я был готов. Я облачился нужным образом. Если они будут проделывать свои дурацкие ритуалы перед столиком — замечательно! Там как раз очень удобное для моей выдумки место.
Вошел Бурый с большой сумкой. Оглядел салон, покосился на дедовы ноги. И вдруг улыбнулся. Его улыбка мне не понравилась. Я успокоил себя тем, что больше эту парочку никогда не увижу. Вспомнил, кстати, как недавно пели на улице: «Это есть наш последний и решительный бой!» Именно так. Я дам им бой.
Это мой дом. Им тут больше не быть.
Из каморки вышла моя дура и плотно прикрыла дверь.
— Тише говори, — предупредила она любовника. — Ей нужно сосредоточиться и представлять себе его таким, как при жизни, все вспомнить, как говорил, как ходил…
— Что еще требуется? — перебил он.
— Сорок свечек.
— Принес. Еще ты три метра черной ткани велела купить. Купил.
Их куда?
Она заглянула в тетрадку.
— Тут написано — закрыть тканью портрет покойного.
— Так он же формата девять на одиннадцать. В шесть слоев, что ли?
— Ой, ну что я за дура! Нужно было его с самого начала закрыватьЯ все перепуталаЯ только вздохнул. Я-то с ней два месяца промучился, а ему все эти радости еще предстоят— Не вопи, — одернул ее Бурый. — Ну, перепутала и перепутала.
— Ничего у нас не выйдет. Дух не захочет приходить. Еще и этотДура показала пальцем на дедовы ноги.
— Сказал же — ночью вынесу и положу на трамвайной остановке.
— А если он и там не проснется?
— Значит, такая его судьба.
— Ты его хоть в холл вытащи, — жалобно попросила дура. — А то нехорошо. При постороннем духов не вызывают.
— Так он же все равно спит… — сказал Бурый, которому вовсе не улыбалось тащить куда-то эту восьмипудовую тушу.
— Тебе трудно, что ли? А если мы об него споткнемся? И все коту под хвостДура остается дурой. Я видел, что ей очень не хочется проводить опасный обряд. И тем не менее она требовала от любовника, чтобы он убрал помеху в проведении обряда. Или я окончательно забыл, что делает с женщинами мужская ласка, или до сих пор не знал всей глубины дурости моей дуры.
— Вот это — аргумент, — согласился Бурый.
Он подхватил деда под мышки и поволок в прихожую, а дура, нагнувшись, семенила следом, пытаясь подхватить дедовы ноги. Потом она подобрала скатерть и хорошенько укутала лежащего на полу деда.
— Умница. Теперь его даже не видно.
От похвалы она просто расцвела. Должно быть, мою дуру очень редко хвалили. И тут же ей показалось, что теперь мужчину можно брать голыми руками. В мое время девиц хоть учили действовать исподтишка, а этой никто никогда не говорил, что нужно выждать подходящий момент. Возможно, она была не так уж виновата в своей глупости…
— Нет, все не так, все не так! Все неправильно! — воскликнула она, не боясь, что Лиза в каморке ее услышит. — Никакой дух не явится, зря ты все это затеял.
— Ни фига, выманим! — сказал Бурый и пустил в ход испытанное средство — обнял дуру и стал целовать. Она к нему прижалась и на несколько минут все забыла, но потом, к величайшему моему удивлению, все же вспомнила.
— Может, не надо, а? Это же прямая дорога в дурдом.
— Да что ты заладила — дурдом, дурдом! Не получится — значит, не судьба. Девчонку жалко! Знаешь, как это — когда не простилась?
Вот у нас Наташка такая была, мужа убили, без нее похоронили, она рассказывала — во-первых, кошмары снились, во-вторых, муж во сне ругался, а она еще перед тем как-то по-глупому налево сходила…
— Ну так кто ж виноват? — на удивление разумно спросила дура.
— Я же говорю — по-глупому. Подружка стерва попалась, подпоила и к одному козлу в постель уложила. Стрелять таких подружек.
Так Наташка ночью на кладбище бегала, мы за ней ездили, по всему кладбищу ловили. Прикинь — ночь, кресты торчат, на дорожке — два джипа, меж крестами фонари скачут, люди бегают, ор, мат… Ты что, хочешь, чтобы эта Лизка повадилась ночью на кладбище шастать?
Там знаешь, сколько всякой сволочи водится?
— Не хочу, и в дурдом тоже не хочу.
Дура нашла самое подходящее время проявлять упрямство — все готово к обряду, и вдруг она вспоминает про дурдом! Бурый, очевидно, имел дело со множеством дур и знал, как их отвлекать от неподходящих мыслей. Он опять поцеловал любовницу в губы.
И пока они так баловались, снаружи все темнело и темнело. Близилось время, когда общаются с покойниками…
Тем временем Лизонька в одиночестве соскучилась. Она слезла с массажной кушетки и вышла в салон — босая, в длинной рубахе, с распущенными волосами. Если не знать, что пребывает в телесной плоти, так можно подумать, будто и она триста восемьдесят лет назад скончалась.
— Ты чего?! — закричала моя дура, выскакивая из прихожей. —
А ну, обратно — и молчи, слышишь! Молчи, как рыба об ледЛиза показала на запястье левой руки. Я не люблю новшеств, но манера носить часы на руке мне симпатична.
— Ну, потерпи немного, пусть как следует стемнеет. Скоро уже, скоро, — тут дура до того раскисла, что даже поцеловала Лизу. —
Иди, ложись, думай о нем, думай самое хорошее. Поняла?
Лиза кивнула и медленно ушла. Волосы у нее были красивые —
спускались почти до талии. Давно я не видел длинноволосых и красивых женщин — дура не в счет, за ее глупостями и нелепой раскраской я просто не видел лица и не мог бы сказать, хорошо оно или нет.
— Ей ни есть, ни пить, ни говорить перед зазывом нельзя, — неизвестно в который раз повторила дура. — Вообще-то и мне тоже…
Но иначе не получается…
— Да зря ты дергаешься, — скучным голосом утешил любовник. —
Все у вас получится.
— Так ведь еще неизвестно, кто явится… — и опять же неизвестно в который раз она принялась рассказывать давнюю страшную историю. — Нас предупреждали — может явиться сам дух покойника, а может какая-нибудь нечистая сила — и будет врать, а потом от нее не отцепишься… Или сразу за собой утащит, или привяжется, понимаешь? А у меня опыта мало, я первый год работаю…
— Давно стемнело, — сказал Бурый. — И время самое то. Это же не обязательно в полночь?
— Ну что ты все лезешь не в свое дело? Надо по правилам, иначе дух не явится.
— Не все ли ему на том свете равно, у нас полночь или не полночь?
— Если ты такой умный — пойди погуляй. Это тебе не цирк, зрителей не надо.
И она вздохнула — очевидно, в ней проснулся страх. Бурый словно ждал этой минуты.
— Никуда я не пойду — мало ли что? Вдруг ты тоже голая ползать начнешь? Я знаешь что — я в туалете спрячусь. Если чего — вылезу.
А Лизке этой скажи, что твой мужик домой поехал, пельмени варить.
Ты не бойся — я с такими духами справлялся, что этот Лизкин для меня — тьфу.
Тут до меня наконец дошло — он тоже дурак! А два дурака — пара, и нечего мне изводиться, глядя на их дурацкую идиллию.
— А что? Это идея, — согласилась дура. — Ты там сиденье опусти и сиди. Лизке без тебя тоже как-то легче будет. А то будешь торчать, как зритель…
— Намучалась девочка. Может, ей после этого зазыва хоть немного легче станет.
— Это тебе не валерьянка. Ой! КлючиОна схватила со столика на колесах ключи и стала раскидывать их по салону.
— Для нечистой силы?
— Хоть бы не понадобились…
А вот ключики — это хорошо, подумал я. Их тут добрый десяток.
Ключики я потом приберу. Они старые, они от давно погибших замков, так что мои будут ключики…
— Ой! День! Какой сегодня день?! — вдруг завопила дура.
— А что?
— Нужен женский— Восьмое марта, что ли? — спросил озадаченный дурак.
— Да нет же! Среда, пятница или суббота! Для зазыва нужен обязательно женский день, иначе не сработает— Так ведь мужика вызываем. Перестань, Машка, хватит. Пора за работу. Тебе что, совсем девчонку не жалко?
— Тебе зато слишком жалко.
Удивительно, что эта мысль вообще пришла ей в голову.
— Дурочка ты все-таки, — сказал дурак. — Вот за что я тебя люблю — за то, что ты такая вся ревнивая дурочка. Пойми, Лизке ведь немного надо — два слова всего сказать и его лицо увидеть. А это в любой день можно.
Дураки имеют занятную способность — изрекать свои глупости так уверенно, что человек разумный может в первую минуту поверить. А неразумный — тем более. Вот взять мою дуру — где-то ее чему-то учили, что-то в голове застряло. А пришел мужчина, склонил ее к разврату, и теперь каждое слово этого мужчины имеет больше веса, чем прежде полученные знания. Если она не полноценная дура, то я тогда не знаю, кого звать дурой.
Она ему поверила. Она знала, что может увернуться от обряда, вопя, что спутала дни, но мужчина сказал — и сомнений больше не осталось.
В сущности, моя дура этим и была хороша — способностью слушаться мужчин. Вся беда в том, что она несколько лет жила самостоятельно и в придачу к собственной дури нахваталась всякой мистической.
— Ну, тогда… начинаем. Где кладбищенская земля? — спросила она.
— Вот, — ответил дурак и высвободил из сумки огромный черный мешок.
— Да ты с ума сошел! Ты что, все кладбище сгреб? Там же нужно…
— Ну, сколько?
— Ну, килограмм, ну, два… — растерянно сказала она. Я думал, добавит «мы на курсах этого не проходили».
— Стану я ради двух кило руки пачкать. Бери, потом еще пригодится. Да, и еще пятаков тебе наменял.
— Тоже целый мешок? — спросила дура и несколько успокоилась, когда дурак выгреб из кармана всего лишь горсть, правда, весомую горсть. — Клади сюда. Я сейчас начерчу круг, а ты давай прячься.
Время позднее. Работать так работать.
Бурый, положив мелочь на стол, обнял ее и поцеловал — почти по-человечески, как хороший муж целует жену при посторонних.
— Ну, иди, иди… — сказала она. — Если чего — я тебя позову.
Но в голосе было иное — что бы ни стряслось, звать не стану, потому что ты мой мужчина и тебя надо беречь. В хорошие бы руки мою дуру — цены бы ей не было…
— Ты, главное, не бойся. И знай — ты делаешь доброе дело.
И очень нужное дело, — весомо сказал он. С его огромной каменной рожей это получилось весьма внушительно.
— Я всегда делаю доброе дело, — гордо ответила она.