- Баллада - Борису Пильняку - Брюсову - Быть знаменитым некрасиво... - Венеция - Весна (Весна, я с улицы...) - Весна (Что почек, что клейких...) - Ветер - Возможность - Вокзал - Все наденут сегодня пальто... - Встав из грохочущего ромба... - Гамлет - Годами когда-нибудь в зале концертной... - Давай ронять слова... - Двор - Десятилетье Пресни - Дик прием был, дик приход... - Дурной сон - Душа - Единственные дни - Зазимки - Зима - Зимнее небо - Зимняя ночь - Зимняя ночь - Ивака - Из поэмы - Импровизация - Июльская гроза - Как бронзовой золой жаровень... - Красавица моя, вся стать... - Ледоход - Любить - идти,- не смолкнул гром... - Любить иных - тяжелый крест... - Марбург - Мельницы - Метель - Мне хочется домой, в огромность... - На пароходе - На ранних поездах - Не как люди, не еженедельно... - Нежность - Никого не будет в доме... - Ночь - О, знал бы я, что так бывает... - Осень (Я дал разъехаться домашним...) - Оттепелями из магазинов... - Памяти демона - Петербург - Пиры - Под открытым небом - После грозы - После дождя - Разлука - Раскованный голос - Свидание - Сегодня мы исполним грусть его... - Сегодня с первым светом встанут... - Смерть поэта - Снег идет - Сон - Сосны - Стрижи - Три варианта - Урал впервые - Февраль. Достать чернил и плакать!.. - Эхо - Я понял жизни цель и чту... - Я рос. Меня, как Ганимеда...
* * * Как бронзовой золой жаровень, Жуками сыплет сонный сад. Со мной, с моей свечою вровень Миры расцветшие висят.
И, как в неслыханную веру, Я в эту ночь перехожу, Где тополь обветшало-серый Завесил лунную межу.
Где пруд - как явленная тайна, Где шепчет яблони прибой, Где сад висит постройкой свайной И держит небо пред собой. 1912 Борис Пастернак. Стихотворения и поэмы. Составитель Л.А. Озеров. Ленинградское отделение, "Советский писатель", 1976.
НЕЖНОСТЬ Ослепляя блеском, Вечерело в семь. С улиц к занавескам Подступала темь. Люди - манекены, Только страсть с тоской Водит по Вселенной Шарящей рукой. Сердце под ладонью Дрожью выдает Бегство и погоню, Трепет и полет. Чувству на свободе Вольно налегке, Точно рвет поводья Лошадь в мундштуке. Мысль, вооруженная рифмами. изд.2е. Поэтическая антология по истории русского стиха. Составитель В.Е.Холшевников. Ленинград, Изд-во Ленинградского университета, 1967.
ЗИМНЯЯ НОЧЬ Мело, мело по всей земле Во все пределы. Свеча горела на столе, Свеча горела.
Как летом мошкара Летит на пламя, Слетались хлопья со двора К оконной раме.
Метель лепила на стекле Кружки и стрелы. Свеча горела на столе, Свеча горела.
На озаренный потолок Ложились тени, Скрещенья рук, скрещенья ног, Судьбы скрещенья.
И падали два башмачка Со стуком на пол. И воск слезами с ночника На платье капал.
И все терялось в снежной мгле Седой и белой. Свеча горела на столе, Свеча горела.
На свечку дуло из угла, И жар соблазна Вздымал, как ангел, два крыла Крестообразно.
Мело весь месяц в феврале, И то и дело Свеча горела на столе, Свеча горела. 1946 Мысль, вооруженная рифмами. изд.2е. Поэтическая антология по истории русского стиха. Составитель В.Е.Холшевников. Ленинград, Изд-во Ленинградского университета, 1967.
СОСНЫ В траве, меж диких бальзаминов, Ромашек и лесных купав, Лежим мы, руки запрокинув И к небу головы задрав.
Трава на просеке сосновой Непр 1000 оходима и густа. Мы переглянемся и снова Меняем позы и места.
И вот, бессмертные на время, Мы к лику сосен причтены И от болезней, эпидемий И смерти освобождены.
С намеренным однообразьем, Как мазь, густая синева Ложится зайчиками наземь И пачкает нам рукава.
Мы делим отдых краснолесья, Под копошенье мураша Сосновою снотворной смесью Лимона с ладаном дыша.
И так неистовы на синем Разбеги огненных стволов, И мы так долго рук не вынем Из-под заломленных голов,
И столько широты во взоре, И так покорны все извне, Что где-то за стволами море Мерещится все время мне.
Там волны выше этих веток И, сваливаясь с валуна, Обрушивают град креветок Со взбаламученного дна.
А вечерами за буксиром На пробках тянется заря И отливает рыбьим жиром И мглистой дымкой янтаря.
Смеркается, и постепенно Луна хоронит все следы Под белой магией пены И черной магией воды.
А волны все шумней и выше, И публика на поплавке Толпится у столба с афишей, Неразличимой вдалеке. 1941 60 лет советской поэзии. Собрание стихов в четырех томах. Москва, "Художественная Литература", 1977.
ПИРЫ Пью горечь тубероз, небес осенних горечь И в них твоих измен горящую струю. Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ, Рыдающей строфы сырую горечь пью.
Исчадья мастерских, мы трезвости не терпим. Надежному куску объявлена вражда. Тревожный ветр ночей - тех здравиц виночерпьем, Которым, может быть, не сбыться никогда.
Наследственность и смерть - застольцы наших трапез. И тихой зарей,- верхи дерев горят В сухарнице, как мышь, копается анапест, И Золушка, спеша, меняет свой наряд.
Полы подметены, на скатерти - ни крошки, Как детский поцелуй, спокойно дышит стих, И Золушка бежит - во дни удач на дрожках, А сдан последний грош,- и на своих двоих. 1913, 1928 Серебряный век русской поэзии. Москва, "Просвещение", 1993.
* * * Никого не будет в доме, Кроме сумерек. Один Зимний день в сквозном проеме Незадернутых гардин.
Только белых мокрых комьев Быстрый промельк моховой, Только крыши, снег, и, кроме Крыш и снега, никого.
И опять зачертит иней, И опять завертит мной Прошлогоднее унынье И дела зимы иной.
И опять кольнут доныне Неотпущенной виной, И окно по крестовине Сдавит голод дровяной.
Но нежданно по портьере Пробежит сомненья дрожь,Тишину шагами меря. Ты, как будущность, войдешь.
Ты появишься из двери В чем-то белом, без причуд, В чем-то, впрямь из тех материй, Из которых хлопья шьют. 1931 Борис Пастернак. Стихотворения и поэмы. Составитель Л.А. Озеров. Ленинградское отделение, "Советский писатель", 1976.
ГАМЛЕТ Гул затих. Я вышел на подмостки. Прислонясь к дверному косяку, Я ловлю в далеком отголоске, Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи Тысячью биноклей на оси. Если только можно, Aвва Oтче, Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю твой замысел упрямый И играть согласен эту роль. Но сейчас идет другая драма, И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий, И неотвратим конец пути. Я один, все тонет в фарисействе. Жизнь прожить - не поле перейти. 1946 Русская Советская Поэзия. Москва, "Художественная Литература", 1990.
* * * Февраль. Достать чернил и плакать! Писать о феврале навзрыд, Пока грохочущая слякоть Весною черною горит.
Достать пролетку. За шесть гривен, Чрез благовест, чрез клик колес, Перенестись туда, где ливень Еще шумней чернил и слез.
Где, как обугленные груши, С деревьев тысячи грачей Сорвутся в лужи и обрушат Сухую грусть на дно очей.
Под ней проталины чернеют, И ветер криками изрыт, И чем случайней, тем вернее Слагаются стихи навзрыд. 1912 Борис Пастернак. Сочинения в двух то 1000 мах. Тула, "Филин", 1993.
СОН Мне снилась осень в полусвете стекол, Друзья и ты в их шутовской гурьбе, И, как с небес добывший крови сокол, Спускалось сердце на руку к тебе.
Но время шло, и старилось, и глохло, И, поволокой рамы серебря, Заря из сада обдавала стекла Кровавыми слезами сентября.
Но время шло и старилось. И рыхлый, Как лед, трещал и таял кресел шелк. Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла, И сон, как отзвук колокола, смолк.
Я пробудился. Был, как осень, темен Рассвет, и ветер, удаляясь, нес, Как за возом бегущий дождь соломин, Гряду бегущих по небу берез. 1913, 1928 Борис Пастернак. Сочинения в двух томах. Тула, "Филин", 1993.
БАЛЛАДА Бывает, курьером на борзом Расскачется сердце, и точно Отрывистость азбуки морзе, Черты твои в зеркале срочны.
Поэт или просто глашатай, Герольд или просто поэт, В груди твоей - топот лошадный И сжатость огней и ночных эстафет.
Кому сегодня шутится? Кому кого жалеть? С платка текла распутица, И к ливню липла плеть.
Был ветер заперт наглухо И штемпеля влеплял, Как оплеухи наглости, Шалея, конь в поля.
Бряцал мундштук закушенный, Врывалась в ночь лука, Конь оглушал заушиной Раскаты большака.
Не видно ни зги, но затем в отдаленьи Движенье: лакей со свечой в колпаке. Мельчая, коптят тополя, и аллея Уходит за пчельник, истлев вдалеке.
Салфетки белей алебастр балюстрады. Похоже, огромный, как тень, брадобрей Мокает в пруды дерева и ограды И звякает бритвой об рант галерей.
Bпустите, мне надо видеть графа. Bы спросите, кто я? Здесь жил органист. Он лег в мою жизнь пятеричной оправой Ключей и регистров. Он уши зарниц Крюками прибил к проводам телеграфа. Bы спросите, кто я? На розыск Кайяфы Отвечу: путь мой был тернист.
Летами тишь гробовая Стояла, и поле отхлебывало Из черных котлов, забываясь, Лапшу светоносного облака.
А зимы другую основу Сновали, и вот в этом крошеве Я - черная точка дурного В валящихся хлопьях хорошего.
Я - пар отстучавшего града, прохладой В исходную высь воспаряющий. Я Плодовая падаль, отдавшая саду Все счеты по службе, всю сладость и яды, Чтоб, музыкой хлынув с дуги бытия, В приемную ринуться к вам без доклада. Я - мяч полногласья и яблоко лада. Bы знаете, кто мне закон и судья.
Bпустите, мне надо видеть графа. О нем есть баллады. Он предупрежден. Я помню, как плакала мать, играв их, Как вздрагивал дом, обливаясь дождем.
Позднее узнал я о мертвом Шопене. Но и до того, уже лет в шесть, Открылась мне сила такого сцепленья, Что можно подняться и землю унесть.
Куда б утекли фонари околотка С пролетками и мостовыми, когда б Их марево не было, как на колодку, Набито на гул колокольных октав?
Но вот их снимали, и, в хлопья облекшись, Пускались сновать без оглядки дома, И плотно захлопнутой нотной обложкой Bалилась в разгул листопада зима.
Ей недоставало лишь нескольких звеньев, Чтоб выполнить раму и вырасти в звук, И музыкой - зеркалом исчезновенья Качнуться, выскальзывая из рук.
В колодец ее обалделого взгляда Бадьей погружалась печаль, и, дойдя До дна, подымалась оттуда балладой И рушилась былью в обвязке дождя.
Жестоко продрогши и до подбородков Закованные в железо и мрак, Прыжками, прыжками, коротким галопом Летели потоки в глухих киверах.
Их кожаный строй был, как годы, бороздчат, Их шум был, как стук на монетном дворе, И вмиг запружалась рыдванами площадь, Деревья мотались, как дверцы карет.
Насколько терпелось канавам и скатам, Покамест чекан принимала руда, Удар за ударом, трудясь до упаду, Дукаты из слякоти била вода.
Потом начиналась работа граверов, И черви, разделав сырье под орех, Вгрызались в сознанье гербом договора, За радугой следом ползя по коре.
Но лето ломалось, и всею махиной На август напарывались дерева, И в цинковой кипе фальшивых цехинов Тонули крушенья шаги и слова.
Но вы безответны. B другой обстановке Недолго б длился мой конфуз. Но я набивался и сам на неловкость, Я знал, что на нее нарвусь.
Я знал, 1000 что пожизненный мой собеседник, Меня привлекая страшнейшей из тяг, Молчит, крепясь из сил последних, И вечно числится в нетях.
Я знал, что прелесть путешествий И каждый новый женский взгляд Лепечут о его соседстве И отрицать его велят.
Но как пронесть мне этот ворох Признаний через ваш порог? Я трачу в глупых разговорах Все, что дорогой приберег.
Зачем же, земские ярыги И полицейские крючки, Вы обнесли стеной религий Отца и мастера тоски?
Зачем вы выдумали послух, Безбожие и ханжество, Когда он лишь меньшой из взрослых И сверстник сердца моего. 1916, 1928 Борис Пастернак. Сочинения в двух томах. Тула, "Филин", 1993.
МАРБУРГ Я вздрагивал. Я загорался и гас. Я трясся. Я сделал сейчас предложенье,Но поздно, я сдрейфил, и вот мне - отказ. Как жаль ее слез! Я святого блаженней.
Я вышел на площадь. Я мог быть сочтен Вторично родившимся. Каждая малость Жила и, не ставя меня ни во что, B прощальном значеньи своем подымалась.
Плитняк раскалялся, и улицы лоб Был смугл, и на небо глядел исподлобья Булыжник, и ветер, как лодочник, греб По лицам. И все это были подобья.
Но, как бы то ни было, я избегал Их взглядов. Я не замечал их приветствий. Я знать ничего не хотел из богатств. Я вон вырывался, чтоб не разреветься.
Инстинкт прирожденный, старик-подхалим, Был невыносим мне. Он крался бок о бок И думал: "Ребячья зазноба. За ним, К несчастью, придется присматривать в оба".
"Шагни, и еще раз",- твердил мне инстинкт, И вел меня мудро, как старый схоластик, Чрез девственный, непроходимый тростник Нагретых деревьев, сирени и страсти.