Ксюха взвизгнула, а Слава тут же уверовал, что пока не уебёт этого гандона, спокойно говорить не сможет. Он одним рывком развернулся и кинулся на расслабленно стоящего, такого же голого как он сам, Патрикеева. Тот ниндзей вильнул вбок и вниз, будто качнулся и Славе под рёбра воткнулся титановый кулак. Слава всхлипнул, от боли из глаз брызнули слёзы, ему показалось, что кулак пробил лёгкие и раздавил сердце в пятерне — оно перестало биться. Он свалился кулём, отбивая колени, упёрся лбом в пол. Чьи-то руки крепко взяли его за плечи, уложили на бок, почему-то загорелись пятки, как-будто по ним хлопали ладошами.
— Дыши давай, сейчас пройдёт, — строгий голос выговаривал ему, словно тренер на татами. — Девушка, приходите позже, нам сейчас не до вас.
Слава попытался перевернуться хотя бы на спину, чтобы посмотреть на Ксению. Словно парализованный немой, он дёргался и мычал, скалил зубы. Из коридора послышался стремительный перебор каблучков, шарахнула входная дверь. Озарённое нежно-шизофренической улыбкой лицо Патрикеева нависло сверху. Слава взглядом кромсал эту морду, разрезая будто лазером. Ему хотелось выдавить эти зелёные глаза, вырвать по одному белоснежные зубы. И повесив их все на нитку, носить на шее.
— Ты не жилец, — прохрипел он, ловя дыхание.
Боль из подреберья стала затихать, он только сейчас понял, что всё это время его ноги были сведены словно судорогой. Он практически шипел:
— Слышишь, ты? Сяду, но тебя урою!
Патрикеев нахмурился недоверчиво, поджал губы. Покачав головой, встал и взялся спокойно одеваться. Слава, наконец, перевернулся на живот, попытался подняться хотя бы на четвереньки.
— Ты практически сам в меня врезался, — приглушённо доложил Патрикеев из-под футболки, вытаскивая голову из ворота. — Я, конечно, не собирался так сильно бить.
«Конечно». Он ещё разговоры ведёт, словно они на улице случайно плечами столкнулись. Слава на дрожащих ногах поднялся, опираясь рукой на стоящий рядом стул. Нет, эта мразь из его квартиры живой не выйдет! Он развернулся к Патрикееву, и тот, глядя на его перекошенное ненавистью лицо, наклонил голову к плечу. Его голос был ровным и негромким.
— Я тебя как-то подставил, что ли? Опозорил, унизил перед какими-то важными тебе людьми? — лицо стало издевательски-озадаченным, он нарочито нахмурился. — Да зачем бы мне так поступать? Вот так, человека, который ничего плохого мне не сделал — выставлять в таком ужасном свете перед семьёй, всем миром, — и он замотал головой, категорически отвергая такую теорию. — Нет, люди так не поступают, Волков.
Слава заморгал, будто пытаясь навести резкость. Он стоял голый, трясущийся от стресса и злости, под рёбрами наливалась приличная гематома. Что-то не давало ему немедленно кинуться на врага, что-то бликовало перед глазами, словно тот солнечный зайчик в туалете лагеря далёким летом. Миша смотрел прямо ему в лицо, выжигая мозги своими вкрадчивыми интонациями. От его ледяного спокойствия стало ещё страшнее. «Люди так не поступают…» Славе казалось, что он вот-вот ответит, достанет противника не кулаком, так словом, он выскребал ненависть из всех уголков своей дрожащей души. Но Патрикеев бил в обратку на поражение и, похоже, пленных не брал. Оказывается, те самые пресловутые моральные силы нужны даже для физической атаки. И у Славы они закончились секунду назад. Единственное на что хватило остаточного запала — скорбное:
— Теперь ты счастлив, гад?
Застегнув брюки, Миша дёрнул головой, откинув чёлку с глаз и сказал будто сам себе:
— Я был счастлив, когда нашёл тебя спустя столько лет. Но обманулся. Бывай, — и вышел в коридор.
От открывшейся входной двери мерзко просквозило. Слава поёжился, остервенело потёр лицо ладонями и побрёл к кровати. Он закрутился в одеяло, уговаривая себя, что вот-вот что-нибудь придумает. Как-то найдёт выход из этого абсурда. Ему надо только немножко полежать и подумать…
========== Глава II ==========
Волков чувствовал себя синеньким Аидом из диснеевского мультфильма — Боль и Паника стали его первейшими друзьями. Боль была в основном душевной — похоже, этот доморощенный Брюс Ли милосердно оставил ему селезёнку в её естественных границах. Как ни странно, больше всего добивало то, что единственный человек, знающий правду про происшедшее в Славиной квартире накануне, был его заклятым врагом. И Волков переваривал свои мысли в глухом одиночестве. Он поначалу собирался объясниться с Ксенией, но та выключила сотовый, а звонить домой Слава побоялся — вдруг уже родители в курсе. Он весь сжимался от одной только мысли, что эта ситуация вышла за пределы их «троицы». Такие слухи хуже СПИДа — не избавишься, не вылечишь. Если Ксеня кому-то сказала — на Славе можно ставить крест. Ни друзей, ни работы у него больше не будет. Он укачивал сам себя в постели, как маленький, водя воспалёнными глазами по старым обоям. Боялся покинуть кровать, не шёл даже в туалет, хотя ссать хотелось неимоверно. Как Ксеня оказалась в его квартире, выяснилось почти сразу после ухода Патрикеева. В отправленных СМС висело драматичное «Я должен с тобой расстаться, я не тот, кто тебе нужен». И отправил-то как удачно, не ночью, а ранним утром, чтобы Ксюха наверняка прибежала — благо тут две остановки на маршрутке до её дома. Славе было сложно выстроить всю авантюру Патрикеева по шагам. Он, как жертва аварии, не мог вспомнить последовательность произошедшего, будто катался на карусели и вдруг его ухерачил ковш экскаватора. Даже Штирлиц бы не заподозрил Патрикеева с пиццей в руке — так себя успокаивал Слава. Хотя, жёлто-болотный взгляд после его увещеваний насчёт лечения, вспоминался сейчас с особой ясностью. Один и тот же вопрос всплывал в голове, как ошибка на экране Windows — какого хера он попёрся к Патрикееву вчера вечером на работу?!
Герои в фильмах всегда убиваются с отдачей и концентрацией. Но в реальной жизни никто не будет создавать тебе идеально страдательных условий — все будут продолжать свою ежедневную суету, втягивая тебя в какую-то возню. Анисимов взял Славу в оборот ближе к четырём дня, заставив приехать и решать вопрос с заболевшим техником. Будто Славины мощи могут излечить того техника. Но он попёрся в офис скорее на автомате, чем обдуманно. Бесконечные мелкие дела и проблемы оттягивали на себя внимание, и к девяти вечера о его горе напоминал только синяк на брюхе, который болел постоянно. Конечно, ничего близкого с тем, чтобы просто выкинуть проблему из головы даже не было, но Слава вынужден был отложить горькие раздумья на после работы. В одиннадцатом часу он закрыл офис и поехал по Садовому в сторону дома. По радио Уматурман настойчиво предлагали проститься, и Слава почему-то подумал о Ксении. Он попытался нащупать ту надежду на воссоединение, что обычно зиждется при случайной ссоре или неумышленном расставании. Но внезапно понял, что с Ксенией он уже простился, и будто бы даже с облегчением. И это открытие так поразило его, что он резко затормозил и вышел из машины. Так странно, что все важные, весомые решения и озарения накрывают в совершенно блёклых и ни фига не драматичных местах. Не перед иконой в Елоховской Церкви, не на вершине Ай-Петри, а рядом с закрытым шиномонтажом. До родного дома Слава пошёл пешком — успокоить голову, благо соседний двор. Мысли свинцовыми шарами катились по кругу. Он уже не мог фонтанировать эмоциями — усталость взяла своё, но до смирения с ситуацией было ой как далеко.
До подъезда Слава решил срезать через детскую площадку. Он остановился, раздумывая не увязнет ли в песке, когда справа на скамейке кто-то зашебуршился. Слава почему-то затаился, словно тать, попытался рассмотреть получше. Сидящий достал видимо мобильник, свет от дисплея выхватил курносый профиль. Слава зажал рот ладонью как девица в ужастике, что пытается заховаться от маньяка. Сделал два бесшумных шага назад, на дорогу. Он и испугался до ватных ног, и возликовал одновременно. После суток немых страданий в одиночку, перевариваний и поисков ответов, появление второго непосредственного участника будто сняло с него часть тяжести. И даже было не так важно, зачем он здесь – для объяснений или мордобоя. Главное — он приоткрыл дверь в душные метания испуганного, закрывшегося ото всех Славы.
Волков скоренько прокрался к тротуару, что вёл к подъезду. Выпрямился и пошагал размерено, как обычные Волковы возвращаются с работ, стараясь не коситься в сторону скамейки. Подойдя к подъездной двери зачем-то взялся вглядываться в свои окна на третьем этаже, потом задрал голову к небу, проводил глазами помигивающий огонёк самолёта. В общем, вёл себя довольно неестественно, как бывает с людьми, когда они вдруг обнаруживают, что их снимают на камеру или пристально разглядывают. Слава оправдал свою театральщину тем, что даёт притаившемуся Патрикееву шанс окликнуть, подойти. Но тот свой пост не оставил, и Слава удалился в подъезд.
Войдя в квартиру, он кинулся к окну, не зажигая свет. Фигура на скамейке сидела как приклеенная. Слава победно хохотнул. Появилось такое чувство, будто старая, напугавшая до бессонницы глава наконец дочитана, и новая, непредсказуемая манит интригующим вступлением. Он подошёл под лампу и дёрнул шнурок — та зажглась. Сию, должно быть, стильную, но бестолковую лампу ему подарили на 23 февраля коллеги. Шнурок включателя свисал из её центра как хвост Иа, и чтобы зажечь свет, надо было пилить в темноте до середины кухни, оббивая ноги об оставленные посередь комнаты табуретки. Слава прошёлся вальяжно перед окном, оглядел подоконник с одиноким горшком, полил задремавшую в ожидании зимы глоксинию. Зашуровал по навесным шкафчикам — тянул руки то за чаем, то за сахарницей, то за пастилой. Он мельтешил по квартире, даже на балкон выскакивал якобы в поисках чего-то, но минут через десять утомился фигурять по «сцене» впустую. Патрикеев напоминал старого кота в засаде — вроде собирался мышь поймать, да заснул в процессе. Слава сел на кухонную табуретку, откинулся спиной на стену, раскачиваясь на ножках. Взгляд устремился на покачивающийся шнурок от лампы…
Каждый человек должен хоть раз в жизни родить мудацкую идею. Родить и воплотить. Замечено, что при реализации говноидей вся вселенная помогает идиоту. Удавка из магазинчика приколов была найдена за 4 секунды — меньше чем уходит на ежедневные поиски солонки, например. Слава, дрожа от пакостного предвкушения и азарта, встал под лампой и завозился с бутафорской удавкой. Та была прям как из пиратских фильмов, из толстой кручёной верёвки, с большой петлей для его тупой башки. Он то задирал голову к лампе, указывая взором откуда будет укоризненно свисать, то растягивал удавку, видимо, подгоняя под могучую шею. Закончив с этой мизансценой, подтащил ногой табурет и поднялся на него как на эшафот, с прямой спиной и взглядом вдаль. Вдали, однако, наблюдалась опустевшая скамейка…
Слава так офигел, что даже упёр руки с удавкой в боки. Он тут для кого вообще старается? Что, замёрз и не мог досидеть до конца? Или пошёл отлить в кусты перед кульминацией? В следующую секунду Слава чуть не свалился с табурета, ибо дверь прогнулась под богатырскими ударами из коридора. Одновременно с грохотом послышался дикий вопль, и Слава с нервяка дёрнул выключатель на лампе. Стоя в кромешной тьме, он слушал крики за дверью, зажав рот ладонью, чтобы не заржать. Значит, Патрикеев помчался вырывать его из рук смерти, не дожидаясь развязки. Из-за двери шёл срывающийся на вой речитатив.
— Славочка, открой дверь!!! Слава, прости!!! Умоляю тебя, умоляю… Слава!!!
С каждым отчаянным криком Славу отпускало, словно ему вкалывали опиат. Миша так искренне, так отчаянно страдал, что казалось оставил Славу далеко позади с его несерьёзной хандрой в этом эмоциональном марафоне. К его стыду, Мишины стенания были приятны до каких-то садистских эротических волнений по всему телу. Слава проскакал в коридор, прижался к двери, чувствуя вибрацию от ударов, глотая каждый вскрик, как уверовавший грешник молитву. Ему показалось, что он может стоять так вечно, но к Мишиному ору присоединился голос соседки бабы Раи — та вылезла в холл и кудахтала рядом с бьющимся в истерике Патрикеевым. Тут весь эротизм схлынул, и Слава, ударив себя по лбу ладонью за то, что поднял такой переполох в подъезде, резко открыл дверь.
Миша пронёсся целеустремлённым вепрем полкоридора, пройдясь по свалившемуся навзничь висельнику всеми копытами. Но даже боль от падения и пинков не смогла заставить Славу перестать ржать. Он перевернулся на бок, поджал колени к груди и закатывался, как ясно солнышко. Свет из коридора подсвечивал возникшую в дверном проёме бабу Раю со спины, как Деву Марию, и это просто добило Славу — его заколотило от смеха. Патрикеев перешагнул лежачего, скомканно извинился и закрыл перед бабой Раей дверь. Темнота и внезапная тишина окутала их очень резко. Слава выдохнул, будто после стометровки и попытался подняться на ноги. Миша был где-то рядом в темноте, но выдерживал свою фирменную паузу. Слава на ощупь щёлкнул выключателем, и коридор осветило тусклое бра.
Патрикеев, казалось, не мигал. Он соскрёб взглядом со Славиного лица шкуру, затем медленно опустил глаза на удавку в его руке и снова вернулся к лицу. Волкову стало уже не так смешно. Он скосил глаза куда-то на свои тапки, шкодливо завёл за спину руку с реквизитом для самоубийц-симулянтов. Кхекнул пару раз, прочищая осипшее от смеха горло. Конечно, выкаблучиваясь перед сидящим где-то внизу Патрикеевым, он не планировал с ним объясняться нос к носу. Миша давил его к полу своим молчанием и взглядом исподлобья. Слава физически ощутил нервный тремор по всему телу от пяток до макушки. Стыд за свою уебанскую проказу перевесил всю злость на Патрикеева, и хотелось стряхнуть с себя это срамное ощущение жалкого провала. Слава не нашёл ничего умнее, кроме как рявкнуть на затаившегося Патрикеева.
— 2:1, сука.
Он не успел и глазом моргнуть, а Миша уже подлетел и шваркнул его спиной о стену, сорвавшись с места как пуля. Слава на пару секунд перестал дышать от такого удара, помотал головой, вытряхивая звон из ушей. Патрикеев распетушился, наступал, держа Славу за грудки обеими руками, даже как будто увеличился в своих тощих размерах. В такой близи смотрелось это весьма забавно, ибо Слава был выше почти на голову. Но он хорошо помнил, какой у Миши хук правой.
— Бокс? — зачем-то спросил он, словно это сейчас было важным.
— Тайский, — ледяным голосом доложил Патрикеев, приближая своё лицо всё ближе и ближе к Славиному.
Эти блядские виноградные глаза просто гипнотизировали. Если бы Миша ещё не двигался, не наступал, Слава бы взял себя в руки. Но растерянность накрывала с каждым миллиметром, что чужие губы приближались к его губам. Сейчас было уже поздно выкрикивать всякие «Э, ты чё?!» — Патрикеев уже не раз давал понять собственно «чё». Слава малодушно согнул колени и начал стекать по стене вниз, продолжая пялиться в желто-зелёный омут. Он понимал, что никакой это не «2:1», а очередное разгромное поражение. В последней попытке отыграться хотя бы словесно, Слава вяло отбрехался:
— Отвали от меня, грёбаное секс-меньшинство.
— Слушай-ка ты, секс-большевик!.. — гаркнул тот в ответ, и Слава закрыл глаза, ожидая пинка под рёбра.
Он уже полностью съехал на пол, когда его лицо дёрнули за подбородок вверх. Патрикеев… наверное, поцеловал его. То есть, если бы мужчины вообще целовались друг с другом — то это был как раз тот самый мужской поцелуй. Да только в голове это как-то не складывалось. Вот Патрикеев, вот его губы на Славиных губах, вот он вставил в его рот свой язык, вот вынул. Засосал нижнюю губу, сжимая ладонью Славин подбородок. Волков сидел на жопе, глядел вперёд не мигая, приоткрыв рот, словно кукла чревовещателя. Ему казалось, крикни он сейчас или затей потасовку, то поцелуи и всё то, что сейчас выделывает Миша, станет реальностью, произошедшим. Словно если не прерывать сего действа, то всё это само собой исчезнет, развеется…
Но не на шутку разошедшийся Патрикеев развеиваться и не думал. Жадно и настырно, сдвинув брови, он хватал руками и тыкался своей мордой, словно беспардонный пёс. Слава откинулся затылком на стену, рассматривал очумело то длинные ресницы, то родинку на мелькавшем подбородке. Всё было так близко, как в бинокле. Миша деловито оседлал его бёдра, умостился поудобнее, не заботясь о согласии второй стороны. Славе казалось, что он больше не он, что кто-то другой сейчас замер у стены его прихожей, слушая чужое дыхание и ритмичное тиканье часов над своей головой, пробуя на вкус чужие губы.