— Дедушка! — фыркнула Юлия. — Дедушка читает Вольтера. Кроме того, он читает ради пополнения своего образования, а тот, представь себе, просто наслаждается.
— Юлька! — хором закричали из комнаты.
— Иду! — сладким голоском откликнулась Юлия. — Так что помните, прошипела она, адресуясь главным образом к Цесе, — все должно быть на уровне. Цеська, прибери кухню, чтобы мне не пришлось краснеть. Мама, извини, конечно, но… ты бы не могла надеть свое красивое платье…
Мама язвительно усмехнулась, и ее черные глаза весело блеснули.
— С воротничком вот беда, — сказала она. — К этому бы платью да брабантские кружева, n’est pas?4
— Юлька! Юль-ка! — скандировали в комнате.
Юлька повернулась, грозно сверкнула смоляными глазами и исчезла. Маму вдруг осенило.
— Знаю! — прошептала она. — Знаю! Я знаю, где машинка!
— И где же? — поинтересовалась Цеся.
— Это я по ассоциации с графиней и коврижкой… Сама же осенью спрятала ее в старую форму для коврижки и поставила на полку под лестницей.
И мать с дочерью, не сговариваясь, одновременно устремились к двери, ведущей на чердак. И действительно, в нише под лестницей лежала завернутая в бумагу пропажа.
— Но это же мясорубка! — заметила Цеся.
— Мясорубка для мака, — популярно объяснила мама. — Беги к Юле, скажи, что через две минуты можно начинать. Кстати, не понимаю, почему они из этого устраивают целое представление?
Прибранная кухня выглядела вполне прилично. Мама положила мясорубку на стол и побежала в дальнюю комнату за горшочком с многоножкой, который должен был придать скромному интерьеру более торжественный вид. Однако, возвращаясь, она услышала голоса Юлиных друзей, доносящиеся уже из кухонных недр, вследствие чего отставила многоножку за ненадобностью и на цыпочках подкралась к двери, чтобы поглядеть на этого замечательного Толека.
Она увидела кудлатого лупоглазого блондинчика с большими розовыми ушами, и ее материнское сердце сжалось от разочарования. Как ее прелестная дочка — и этот смешной гномик? Несчастная Юлия, где у нее глаза? Ну нет! Лучше уж второй, бородатый, хотя тоже, пожалуй, мелковат…
Впрочем, какой он ни есть с виду, этот блондинчик, а личность явно незаурядная. Мама Жак убедилась в этом, едва он заговорил. Голос у Толека был мощный и звучный, хотя и совсем не громкий. И все сразу умолкали, глядя на него с уважением.
— Ну так что, начнем? — сказал он. — Мне скоро уходить, мама ждет.
— Да, да, начнем, — поддержала его Юлия с притворным оживлением. — А завтра я всех приглашаю на пирог с маком! — Ее пламенный взор, устремленный на Толека, говорил: «Тебя приглашаю», и у мамы Жак опять сжалось сердце. И она решила полюбить Толека, невзирая на розовые уши.
Юлия, не отрывая глаз от своего белобрысого, прикрутила мясорубку к столу.
— Готово, — объявила она и взялась за решето с маком.
В эту минуту мама Жак сообразила, что не успела помыть мясорубку.
«В конце концов, — подумала она, — немного пыли в пироге с маком…» Однако в душе у нее шевельнулось недоброе предчувствие.
Симпатичная рыжеволосая Кристина накладывала мак в мясорубку. Толек крутил ручку. Первые обороты дались ему с трудом.
— Погоди, погоди, — сказала Кристина, глядя на решетку мясорубки, — там что-то застряло…
Если б Юлия обладала даром предвидения, она бы немедленно придумала для своих друзей другое развлечение. Мама Жак замерла под дверью. Рыжеволосая Кристина разобрала мясорубку, и вдруг кухня огласилась всеобщим воплем отвращения.
— Что это! — перекрыл всех страшный голос Юлии.
— Дохлая мышь, — ответил Толек, исследуя останки с холодным любопытством ученого. — Совершенно высохшая. Юль, откуда ты взяла такую мумию?
— Приятного аппетита, — сказал бородач и загоготал.
Воцарилась неловкая тишина. Бородач, внезапно смутившись, кашлянул и начал забавляться вилкой.
Сильное напряжение, владевшее Юлией уже несколько часов, неминуемо должно было разрядиться каким-нибудь взрывом. Позорная находка в мясорубке послужила последним толчком: Юлия истерически расхохоталась, но смех быстро сменился не менее истерическим плачем. Гости повертелись еще минутку на кухне и после нескольких безуспешных попыток успокоить ее или рассмешить удалились, разводя руками.
Рыдающая Юлия осталась одна, если не считать покойницы мышки в мясорубке и притаившейся за дверью мамы.
11
Рождественский вечер получился невеселый. После вчерашнего происшествия Юлия погрузилась в состояние глубочайшего уныния, и ощущение безысходности передалось остальным членам семьи. Один Бобик был в прекрасном настроении — он сам зажег все свечки на елке и ухитрился закапать ковер стеарином.
Праздничный ужин, как всегда вкусный, был съеден без энтузиазма, хотя мак в меню практически отсутствовал: только клецки были чуть-чуть посыпаны им сверху. Мясорубка, освобожденная от своего ужасного содержимого, мокла в растворе соды и стирального порошка, хотя было ясно, что в любом случае никто никогда не рискнет ею воспользоваться. И все-таки на следующий день настроение в доме Жаков несколько изменилось к лучшему. Встало чудесное солнце, небо было изумительно синее, и снег заманчиво искрился на белых улицах. Этого было достаточно, чтобы всем стало немного повеселее, а тут еще позвонил Толек и осведомился у Юлии, разумеется «от имени всех наших», как там самочувствие…
— «От имени всех наших», — вздохнула Юлия, вешая трубку по окончании разговора. — Он всегда выступает как представитель коллектива. — И снова вздохнула, хотя лицо ее слегка просветлело.
— Он непременно в тебя влюбится, увидишь, — поспешила утешить дочку мама. С момента злополучной истории в кухне ее мучили угрызения совести: ведь вымой она мясорубку, на пути ее ребенка к счастью не возникло бы никаких препятствий.
Юлия опять помрачнела.
— Толек никогда в меня не влюбится, — сказала она пророческим тоном. — У него всегда будет возникать в памяти дохлая мышка в мясорубке.
Цеся собрала со стола посуду, оставшуюся от обеда. Уставляя тарелки на поднос, она напряженно думала о своем. С утра ее просто разрывали сомнения: идти или не идти на свидание с бородачом? Многое было против встречи с незнакомым донжуаном. Однако Целестина опасалась, что упустит первый и, возможно, единственный в жизни случай пойти на свидание.
Отнеся поднос на кухню, Цеся заперлась в ванной и, стоя там перед зеркалом, предалась печальным размышлениям. Если она явится на свидание, бородач будет разочарован, поскольку без косметики Целестина выглядела тем, кем была: шестнадцатилетней закомплексованной школьницей. Отсюда вывод — надо прибегнуть к помощи косметики. Но как раз этого Цеся не собиралась делать, ибо, если бородач и есть Тот Единственный, Суженый, Тот, что Навсегда, он должен увидеть ее, так сказать, «в натуральном виде», во всей ее скромной сути. Она поступит честно — обойдется без косметических ухищрений, и, если он влюбится в нее такую, какая она есть, это и будет та самая настоящая, чистая любовь. Единственно и исключительно.
Так как же быть: идти или не идти?
«Разумеется, идти», — подумала Цеся, после чего ею снова овладели сомнения.
А собственно, почему бы не посоветоваться с родными? Пусть подскажут. В результате Цеся, как всегда, все рассказала домашним, а домашние, как всегда, приняли ее заботы близко к сердцу.
— Может так случиться, что ты в него влюбишься? — испытующе спросила мама.
Цеся вопреки своему убеждению заявила, что, пожалуй, наверняка не влюбится.
— «Пожалуй» или «наверняка»? — потребовал уточнения отец.
— Наверняка.
— Тогда зачем идти на свидание?
Цеся задумалась.
— Ну, если он захочет со мной встречаться… будет наконец с кем гулять и ходить в кино…
— Для прогулок могу купить тебе собаку, — мрачно сказал отец.
— А в кино можешь ходить со мной, — самоотверженно предложил дедушка.
— И вообще, нечего договариваться с первым встречным только потому, что тебе надоело быть одной, — решительно заявила Юлия.
— Ну, а если больше никто никогда на меня не посмотрит? — высказала Цеся свои тайные опасения.
— Посмотрит, к сожалению. Спорю на миллион, — заверил ее отец.
— Так что же, идти или не идти?
— Как бы ты ни поступила, потом будешь жалеть, — пригрозил дедушка, начитавшийся Верлена.
— Стало быть, идешь? Да? — допытывалась Юлия. — Возьми мое черное пальто.
— Это еще зачем?! — возмутилась мама. — Стиль роковой женщины не для нее. Я считаю, нужно одеться как можно скромнее.
— Лучше всего надень школьную форму с эмблемой на рукаве, — съязвил из своего угла дедушка. — Единственно и исключительно, того-этого.
— Цеся, ну зачем тебе все это? — горестно вздохнул отец. — Господи, почему ты мне дал аж двух дочерей? Свидания, романы… платья им покупай, женихов ищи. За что мне такое наказание, за какие грехи? Телятинка, не ходи, умоляю тебя.
— Стоп! — прикрикнула Юлия. — Оставьте ее в покое.
— Вот именно, — добавила Цеся. — Я себя чувствую так, как будто мне предстоит операция на сердце, а не обыкновенное свидание.
Дедушка перебрался из одного угла в другой, держась за поясницу — у него болели нервные корешки.
— Ох, тоже мне проблемы, того-этого! — простонал он, усаживаясь в кресло. — А почему, собственно, никто не волнуется, когда Юлия бегает с одного свидания на другое?
— Я? Я? — возмутилась Юлия.
— Юлька не пропадет, — убежденно сказал Жачек. — Могу поспорить, что в нашей помощи она не нуждается. В случае чего сама врежет нахалу в поддых. А потом еще и по физиономии съездит.
Под общий хохот Цеся приняла окончательное решение.
— Я пошла, — вскочила она. — Уже без пяти четыре.
Смех немедленно оборвался: все как будто осознали его неуместность в столь серьезный момент. Цеся надела свое старое пальто и выбежала из дома, провожаемая внимательными взглядами. На улице она оглянулась. Ну конечно, один только дедушка сумел сохранить достоинство. Впрочем, скорее всего из-за своих корешков. Остальные высыпали на балкон и печально смотрели на нее виноватыми глазами. Так в наш цивилизованный век смотрят на корову, которую за веревку волокут на бойню.
Все это не особенно окрыляло.
Цеся дошла до Оперы, и тут ноги отказались ей повиноваться. В конце улицы уже виднелись припорошенные снегом деревья парка имени Монюшко. Ох, неужели он там, среди этих деревьев? Неужели уже ждет — или не ждет?
Цеся стояла, переминаясь с ноги на ногу, и колебалась.
В конце концов она решила, что в парк пойдет, но только не к памятнику. Она зайдет бородачу со спины, с той стороны, откуда он ее ждать никак не может. Просто проверит, там ли он. Если пришел на свидание, значит, Целестина Жак все-таки представляет собой некую ценность как женщина. Объективно.
И она пошла вниз по улице. На снег ложились голубые тени, солнце уже клонилось к закату. Оранжевые лучики, прорываясь сквозь заснеженные кроны деревьев, слепили глаза. Парк был уже совсем близко и Цеся, спохватившись, остановилась.
Она стояла на перекрестке, против которого плавно закруглялась ограда парка. Отсюда был отчетливо виден стоящий на высоком постаменте бронзовый бюст Монюшко, окруженный буйно разросшимися туями и кустарником. Затаив дыхание, Цеся спряталась за столбик со светофором и из этого укрытия бросила взгляд на другую сторону.
Возле памятника никого не было.
Никого…
Так, значит. Объективной ценности как женщина она не представляет. Это она знала давно, но почему-то сейчас особенно остро ощутила разочарование.
А может быть, она просто-напросто опоздала? Может, он уже был и оставил какую-нибудь весточку?
Не хватает только, чтобы он увидел, как лихорадочно она его высматривает.
Нужно где-нибудь спрятаться. О, можно там, за кустиками позади памятника. Если бородач придет, она позволит ему немного подождать и, когда он начнет проявлять беспокойство, осторожно выберется обратно на дорожку и с независимым видом выйдет на лужайку перед памятником.
Цеся перебежала мостовую в недозволенном месте, перескочила через низкую ограду, продралась сквозь живую изгородь и скользнула за кусты, сзади подступавшие к памятнику.
Влетела она туда столь стремительно, что сбила с ног какого-то типа в дубленке: он повалился лицом в снег и теперь, цепляясь одной рукой за ближайший кустик, силился подняться.
Цеся почувствовала себя страшно неловко. Бедняга. Но откуда она, с другой стороны, могла знать, что за этими туями кто-то прячется?
— Извините, — пробормотала она, протягивая лежащему руку помощи.
Пострадавший, вероятно сторож или садовник, совершенно ошеломленный, ухватился за нее и стал подниматься.
— Черт подери! — с яростью произнес он, вставая на ноги. — Что это за манеры?! — И, смахнув с лица мокрый снег, протер глаза. — Ну, знаешь, малявка! — презрительно добавил он, поглядев на Цесю.
И тут у Цеси захватило дух. Перед ней, на расстоянии вытянутой руки, стоял во всей своей красе бородач! Стоял, глядя на нее своими бездонными глазами, и не узнавал!
«Мое пальто», — мелькнуло у Цеси в голове. Да, синее пальто со школьной эмблемой на рукаве и серым кроличьим воротником, старая шапка, надвинутая на неподведенные глаза, бледные губы до неузнаваемости изменили ее, превратив в совершенно другого человека.
— Мне правда очень жалко, — сказала она. — Надеюсь, с вами ничего не случилось. — Подождала минутку и, не получив ответа, сочла, что может отойти. — До свидания.
После чего перелезла через сугроб и выскочила на лужайку перед бюстом Монюшко.
Постепенно она начала осознавать весь комизм ситуации. «Только со мной такое могло случиться, — подумала Цеся. — Ну и прекрасно. Моральная проблема разрешилась сама собой». Неудержимый смех подступил к горлу, и Целестина громко прыснула.
— Минуточку! — крикнул ей вслед бородач. Он выбежал из-за кустов и торопливо ее догонял. — Куда идешь, малышка?
Цеся посчитала, что вовсе не обязана отвечать.
— А у тебя ничего ножки, — одобрительно заметил бородач. — Послушай, кроха, хочешь пойти в кино?
В Целестине взыграло чувство юмора, искавшее выхода, как бушующее в плите пламя.
— Нет, знаете, — ответила она, — не хочу. Вы не слишком-то любезны.
— У меня есть лишний билет, — сообщил бородач.
— Что, девушка подвела?
— Скажешь тоже! — воскликнул он крайне самоуверенно. — Я ни с кем не договаривался.
— Тогда зачем было прятаться в кустах?
Бородач растерялся:
— Ну ладно. Я ее оттуда высматривал. А она не пришла.
Цесе давно не было так весело.
— И что же, во мне вы нашли достойную замену? — спросила она, всеми силами стараясь сдержать смех.
— Ну и ехидна же ты, — смутился бородач. — Ладно, пошли в кино. Я тебя прошу.
Целестинино сердце растаяло, как мороженое на батарее. «О несравненный, восхитительный бородач!»
— К сожалению, никак не могу, — надменно ответила она. — Я условилась встретиться с одним мальчиком.
Бородач вдруг разозлился:
— Чего я с тобой разговариваю? Не хочешь — не надо, у меня таких, как ты, навалом.
— Ну и прекрасно, — ответила Цеся, немного обидевшись. — Я пойду, а то у меня ноги мерзнут.
Бородач пробормотал себе под нос что-то нелестное и сердито зашагал в сторону улицы Шопена. Цеся пошла своей дорогой. В общем-то, она была довольна. Правда, бородача она безвозвратно утратила, однако в результате все-таки оказалось, что ее объективная ценность как женщины не столь уж мала — вопреки предположениям.
Худо-бедно, одного мужчину она уже отвергла.
Как это здорово подымает дух.
И сейчас… ох, что же он ей сказал?
О небо!
Он сказал… он сказал: «У тебя ничего ножки»!!!
12
— Хуже нет, чем после праздников идти в школу, — мрачно сказала Целестина, встретившись с Данкой у школьных ворот.