— Что же ты меня не целуешь? — продолжая улыбаться, спросила нимфа.
Антем молча подошел и приложился к слегка холодным губам своей возлюбленной. Затем оба они опустились на большой, горячий от солнца камень.
— Утка, что свила себе гнездо в тростниках, высидела сегодня девять крошечных утят. Такие желтенькие и уже плавают. Я подходила к ним совсем близко, и они меня не боятся, — передавала Напэ свои водяные новости.
Но Антем плохо понимал слова своей собеседницы. Он глядел на нее немного вбок и испытывал мучительное желание сжать в своих руках ее грациозное, легкое тело.
В лесу послышался легкий треск.
«Это нимфы. Они вечно подсматривают и теперь смеются над моей человеческой слабостью», — подумал отрок..
Он обнял подругу, рассказывавшую ему что-то про стрекоз, и решительно привлек ее к себе. Губы их снова соединились…
Но едва голова Напэ, а за ней и стан стала склоняться под пылкой лаской отрока, маленькая нимфа повернула лицо и прервала поцелуй.
— Антем, милый, — прошептала она, — не надо, я боюсь! — И Напэ, сделав усилие, выпрямила стан и освободилась от его объятий.
«Не уступай просьбам глупой: девчонки пронеслись в голове у Антема слова Гианеса, — гамадриады смеются…..» Нет, я не дам им смеяться! Ты не уйдешь от меня, плутовка!
— Кто любит, тот не боится, — произнес он почти строго и снова сжал изо всех сил тоненькое белое тела испуганной Напэ.
Та пыталась защищаться, но тщетно — Антем был сильнее. Нимфа пустила в ход просьбы и наконец попробовала закричать. Крик, правда, был слабый, почти невольный, но, в глубине леса его услышали…
В тот самый миг, когда отрок, с покрасневшим лицом, торжествовал уже победу над обессиленной подругой, на опушке леса показалась стройная фигура белой сатирессы, Аглавры. Быстрым, уверенным шагом приблизилась она к Антему, взяла его сзади за волосы и за овечью шкуру, облегавшую стан, и, словно котенка, отшвырнула на несколько шагов.
Сама же наклонилась к маленькой нимфе… Отрок быстро поднялся на ноги и, слегка потирая колено, злым взором мерил врага.
Сатиресса поцеловала Напэ и стала возле нее, прекрасная и готовая отразить нападение.
Темно-карие глаза ее блестели от гнева. Высоко подымалась молочная, твердая грудь, а правое копыто рыло золотистый мелкий песок.
Антем внезапно нагнулся, поднял с земли тяжелый камень и с силой швырнул им в противницу.
Та уклонилась, но не совсем. Камень задел беломраморный бок сатирессы, оставив на нем пурпуровый след.
Дева сдвинула брови, превозмогая боль.
— Смертная падаль, — произнесла она сквозь стиснутые зубы, — это не пройдет тебе даром!
В тот же момент враги яростно бросились друг на друга. Две маленькие гамадриады со страхом смотрели на эту борьбу. Она была непродолжительна.
Внезапно повернувшись задом, сатиресса сбила отрока с ног страшным ударом копыта. Затем, бледная от злобы, кинулась на поверженного врага и коленом наступила ему на грудь… Напрасно пытался Антем удержать ее белые сильные руки.
Длинные твердые пальцы сатирессы сдавили горло противнику. Гамадриады видели, как слабели его попытки освободиться. Все ниже и ниже склонялась над отроком сатиресса, с торжествующей ненавистью глядя в его широко раскрытые глаза… Тела их соприкасались, и победительница чувствовала, как трепещет в последней агонии придавленный ею враг. Этот трепет невольно передавался и ей.
Наконец он умер. Сатиресса, не вставая с земли, оглянулась в сторону Напэ.
Та лежала неподвижно, широко раскинув на горячем песке свои бледные тонкие руки.
Тогда победительница медленно поднялась на ноги и злобно стала топтать лицо неподвижного Антема. Светлые розоватые копыта Аглавры окрасились кровью.
Насладившись местью, она взглянула на обезображенные черты того, кто еще так недавно был молод и счастлив. Тихонько плакавшие от страха маленькие гамадриады слышали ее торжествующий шепот:
— Лежи здесь, презренная падаль, дерзнувшая посягать на богинь!
Затем она вернулась к Напэ.
Нимфа очнулась от ее горячих поцелуев.
— Что ты со мной делаешь, Антем! — прошептала она, приоткрывая глаза.
— Антема более нет! Дерзкий мальчишка, пытавшийся овладеть тобой насильно, больше не существует. Я спасла от посягательств твою божественную чистоту.
Напэ открыла глаза.
— Кто ты? — воскликнула она. — Где мой Антем?
— Он лежит там, где его застигла судьба. Хочешь взглянуть на его лицо? Посмотри, как он прекрасен.
Сильными руками Аглавра подняла с земли испуганную нимфу и подвела ее к неподвижному Антему.
Темные мухи слетелись уже на покрытое кровью, искаженное, обезображенное лицо.
Увидев его, Напэ затрепетала и закричала: «Боюсь, боюсь!» — и с плачем кинулась бежать.
Но сатиресса успела ее поймать и, взяв трепещущую нимфу, как младшую сестру, на руки, унесла ее в лес на зеленую небольшую лужайку.
Там они обе опустились на траву. Аглавра, ласково держа на коленях рыдавшую Напэ, тихо шептала ей на ухо слова утешения и гладила мягкие волны ее золотистых волос.
Но нимфа продолжала всхлипывать, как маленькое обиженное дитя.
Горячие слезы текли по белой груди сатирессы. Она удвоила ласки.
— Глупенькая, зачем ты плачешь? Не надо любить смертных. Ты слишком хороша для них, а они так ничтожны!.. И притом все мужчины так дерзки и грубы: сатиры гнусны и безобразны, люди слабы и подлы, боги коварны и вероломны… Ты не знаешь, малютка, как опасны их ласки, как страшны бывают потом муки Илифии… Я спасла тебя от них! Смертный не будет кичиться своей победой над тобой… Забудь же о своем грязном мальчишке. Не плачь! Дай поцеловать мне твои влажные ресницы!
Заплаканные глаза нимфы жмурились под лаской сатирессы.
Когда Напэ снова их открыла, в них не было больше испуга, а светилось одно только любопытство. Розовые губки молоденькой нимфы слегка надулись и произнесли тоном капризного ребенка:
— Гадкая, я не люблю тебя; зачем ты убила Антема?..
«Непостоянно сердце мое, как стебель цветка под дыханьем ветров. Нектар мой равно предлагаю синим и желтым мотылькам», — поют поют полевые нимфы, желая посмеяться над речными.
Правду поют они. В голосе Напэ звучало уже примирение. Сатиресса поняла это и, наклонясь к ней, прошептала:
— Подари мне свой поцелуй, прекрасная Напэ!
Юная нимфа, улыбаясь, протянула свои пухлые розовые губы.
Больше ничего не сказала видевшая это из лесной чаща маленькая золотистоволосая гамадриада Астеропа своему другу паниску Сайнофаллу. Ничего более не передал тот опечаленному Гианесу, лишь на вечерней заре отыскавшему тело Антема.
Неутешно рыдал молодой сатир над трупом погибшего отрока.
Лесные и горные нимфы долго возмущались изменой Напэ.
— Стоит после этого вам просиживать целые ночи на берегах рек, — говорили они своим друзьям, — речные нимфы изменчивы, как вода. Они бросят нас и променяют на первого встречного. Равно улыбаются они подобному лягушке тритону, грубому потному кентавру и безобразной самке циклопа…
Так чернили гамадриады с ореадами серебристых водяных нимф, наиболее привлекавших собой полевых и лесных полубогов.
…………………………………………………………………………………………………………………………
Дружеские руки похоронили Антема. Старый Лампросатес играл на свирели. Целым ворохом пестрых цветов осыпали тело отрока нимфы. Слушая их погребальные хоры, печально вздыхала толстая Ликиска. Плакали маленькие ореады, а две самых юных сатирессы приложили к цветам по пряди своих блестящих черных волос…
* * *
Вечерней порой над струями лесного ручья, сидя на сучьях раскидистых дубов, тихо шептались между собой в сгущавшейся тьме бледные, как призраки, гамадриады. Печально кивали головами стройные девы, передавая друг другу скорбную новость.
Их любимый Антем, чья свирель была так приятна, отрок, бывший причиной вздохов многих божественных нимф, был найден на берегу Кинеиса, холодный, мертвый, с растоптанным, кровью залитым лицом.
Все уже знали, кто был виной его безвременной смерти. В лесах молва разносится быстро…
Знал о кровавой гибели друга и юный сатир Гианес. Он сидел теперь, неподвижный, мрачный, у того же ручья и безучастно смотрел на то, как дрожат в потемневшей воде отражены его мохнатых ног и скорбного, руками подпертого лица.
Равнодушно внимал он шепоту гамадриад.
Но вот шепот этот внезапно усилился, словно ветер пролетел, шелестя ветвями, и затем смолк, и в лесу воцарилась тишина. Гианес приподнял голову. Его высоко торчащие уши зашевелились и навострились. Чуткой слух молодого сатира уловил звук чьих-то легких шагов и мерное похрустывание хвороста.
— Это она сама! — зашептала чуть слышно, прижавшись к дубовому стволу, ближайшая к сатиру гамадриада.
Из-за деревьев в вечерних сумерках показался кто-то стройный, высокий.
С гордо поднятой головой по узкой тропинке прошла легкой походкой белая сатиресса Аглавра, в каких-нибудь пяти шагах от Гианеса.
Не желая мочить своих ног, через ручей перебралась она не вброд, а по тонкому древесному стволу, перекинутому на другой берег. Мерно постукивали ее изящные копыта. Молодой сатир испытывал странное чувство. Он и негодовал на убийцу друга, и испытывал к ней прежнее непреодолимое влечение. Глаза его следила за стройной фигурой, пока она совсем не скрылась за деревьями.
Когда шаги сатирессы смолкли, Гианес глубоко вздохнул и вновь погрузился в тяжелую думу…
* * *
Время текло. Над лесом поднялся серебряный щит Артемиды. От деревьев потянулись слабые, еле заметные тени. Далеко послышался шум воды. Шум этот приближался, превращаясь в шлепанье чьих-то тяжелых копыт.
«Вероятно, лось, — пронеслось в голове у сатира. — Нет, не лось, — решил он немного погодя, — совсем не слышно фырканья и глухого протяжного кашля. Это кентавр».
Действительно, в освещенном луной пространстве ручья показалось мощное тело четвероногого лесного богатыря.
Гианес, вглядевшись, узнал своего старого знакомца Сфенела, которому он когда-то помог вправить вывих ноги.
Когда кентавр подошел, молодой сатир его окликнул:
— Куда направляешься, Сфенел? На охоту? Лосей в этом месте нет ни одного.
— Нет, я отыскивал тебя. Скажи мне, правда ли это, что смертный мальчишка, которого я возил на спине, убит?
— Правда, — ответил Гианес.
— Конечно, ты знаешь, что помощь моя, если ты решил отомстить, будет немедленна?
— Знаю, о мой Сфенел, но погоди лишь немного, я сам хочу попытаться совершить над ней наказание.
Так говоря, Гианес немного лукавил. В сердце сатира еще не вполне пропала надежда, что он сумеет добиться ласк неприступной полубогини.
Некоторое время собеседники молчали.
Но вот кентавр переступил с ноги на ногу, и глухо чавкнуло вязкое, илистое дно. Вслед за тем послышался грубый голос четвероногого героя:
— Вчера ночью на равнине, по ту сторону гор, нам удалось загнать и забить до смерти обернувшуюся волчицей колдунью. Она стлалась по траве, убегая, то и дело меняла направление, прижималась к земле и бросалась в разные стороны. Но разве может кто спастись на ровном месте от стада кентавров?.. Ей хотелось уйти в горы или к лесу. Дважды наша ведьма была уже близко от них, но оба раза мы преградили ей путь и поворачивали обратно. Когда она выбилась из сил и скорее плелась, чем бежала, высунув потемневший язык и распустив длинные седые космы на волчьей голове, мы приблизились к ней и стали ее бить передними ногами. Она падала, снова вставала, стонала и произносила какие-то непонятные слова. Боясь, чтобы ведьма не наслала на нас наваждения, мы поскорей заколотили ее насмерть и почти втоптали в землю ее обезображенный труп… Мы, кентавры, не любим никакого колдовства.
— Это — веселая забава. Я тоже не люблю, когда эти противные человеческие старуха, коварно приняв звериный вид, таскаются вдоль опушек. Впрочем, среди людского племени этим делом занимаются одни только старухи. Я раз видел волка с длинной рыжей бородой, идущего на своих четырех лапах совсем не волчьей походкой. Таких ложных зверей следует без жалости уничтожать. Они только портят нрав и характер настоящих; портят даже самую породу.
— Совершенно согласен с тобой… Я вполне понимаю, когда бог Посейдон принимает вид пышногривого жеребца и спешит, выбегая из волн ревущего моря, в пасущиеся на прибрежных лугах табуны… Он улучшает конское племя. Рожденные от него жеребцы своей быстротой бывают подобны нашему племени… Но люди… Но люди… Они во всем стремятся подражать олимпийцам и подражают так скверно… Не будем говорить о них!..
Издалека долетел рев оленя.
Сфенел встрепенулся и внимательно прислушался.
— Это у Круглого Камня, за поворотом ручья. Хочешь погоняться за ним вместе со мной?
— Нет. Мне предстоит еще небольшое свидание.
— Воробей! Смотри, не доведут тебя до добра твои нимфы!
С этими словами Сфенел осторожно пошел вперед по ручью, и скоро черный его силуэт слился с ночной темнотой. Гианес поглядел на луну, подумал немного, а затем, быстро ныряя в кустах, пустился бежать вдоль той же тропинки, которой шла к реке Кинеису белая сатиресса…
* * *
Раздвигая высокую траву, пробирался Гианес к прибрежным кустам. Роса катилась по телу и смачивала шерсть. Маленькие черепахи проворно убегали у него из-под копыт. Остроконечные уши сатира были насторожены и старались уловить малейший шорох. Неясными очертаниями среди открытого берега чернели невдалеке темные массы кустов. Кругом неистово квакали лягушки и стрекотали ночные кузнечики. Месяц прятался за лес.
Сатир сделал десятка четыре шагов и снова прислушался… На лице у него отразилось волнение. Из кустов долетали чуть слышно равномерные тихие вздохи. Там кто-то спал.
— А вдруг не она? — пронеслось в голове Гианеса.
И он снова стал красться в кустах, опустившись на колени, разбирая следы и скользя, как змея, по мокрой траве… Чьё-то ровное глубокое дыхание доносилось все яснее и внятнее.
Сердце Гианеса стучало, и молодому сатиру стало казаться, что стук этот может разбудить спящую деву. Он припал к земле и долго-долго лежал неподвижно.
Затем он приподнялся на руках и осторожно просунул голову сквозь мокрые листья. Лицо его оказалось около самого тела спящей сатирессы. Светлея в темноте, мерно подымался при вздохах белый живот. Гианес высунул кончик языка и замер, впивая ноздрями испарения молодого тела Аглавры.
Мысли одна за другой бежали в его голове, как волны прибоя мимо длинного песчаного мыса.
«Вот я и у цели, но она так же далека от меня, как и в первые дни, когда я увидел Агаавру. Ни одного ласкового взгляда, несмотря на целый ряд страданий и унижений. Когда я принес ей копье, не попавшее в длиннорогого оленя, она и не поблагодарила меня, хотя бы приветливым взором… Как она, однако, прекрасна», — вновь подумал Гианес, откидываясь назад, чтобы горячим, сильным дыханием не потревожить сна сатирессы.
Та спала спокойно. Дыхание стало прерывистым. Страдальческая морщинка показалась между бровями. На ресницах блеснули слезы.
Гианес не выдержал и, спрятав кончик языка, осторожно поцеловал спящую красавицу…
* * *
После полуночи, когда от реки стал подниматься густой беловатый туман, Напэ в последний раз обняла божественную подругу и ушла в прохладные волны.
Сатиресса осталась одна. Кругом чуть-чуть шелестели под дыханием легкого ветра покрытые росой кусты. Далеко в тростниках прокричала несколько раз длинноногая цапля.
Рука божественной девы, протянувшись, легла на примятую, еще теплую траву, где покоилось стройное тело молодой нимфы, где еще чувствовался его аромат…
Сатиресса закрыла себе лицо длинными тонкими пальцами и долго лежала неподвижно, испуская по временам протяжные вздохи.
Незаметно она уснула.
В сновидениях Аглавра бродила по прибрежным пескам какого-то светлого, серебряного моря.
Берега были покрыты лагунами, маленькими озерами и заросли тростниками. Водяные птицы перекликались между собой у блестящих луж. Тростники цвели невиданно пышными цветами, манившими бабочек и гигантских, величиной с птицу, стрекоз. Аглавра стремилась кого-то отыскать, но ей попадались все не те лица, которых ей было нужно.