«Самое время!» — шепнул кто-то в ее голове.
— Я унесу тебя от этих тяжелых дум и кровавых воспоминаний! — с жаром воскликнула сатиресса и, привычной рукой охватив стан юной наяды, подняла ее от земли и помчалась к лесу.
— Ай! Куда ты несешь меня? Стой! — кричала в ужасе Напэ, и звонкий голос ее летел по долине, а эхо ближних холмов повторяло неясные звуки ее испуганных возгласов.
— Я скрою тебя там, где ты позабудешь свою страшную подругу и ее мрачное дело… У берега моря, под высокими скалами есть пещера. Мелкий светлый песок ласкает в ней ногу. Из мягкого пуха белых гагар и тоскующих чаек сделаю я тебе ложе, и ты заснешь на нем, убаюканная моею лаской и мерным шепотом моря… Не бойся меня, прекрасная Напэ… Не рвись! Я хочу тебя только спасти от жестокой Аглавры! Ведь она и тебя убьет, как убила когда-то Антема!.. Я спрячу тебя, и никто из людей или богов тебя у меня не отнимет… — и сатиресса на бегу покрывала жадными короткими поцелуями бок и колено наяды.
— Я боюсь тебя! — кричала Напэ. — Отпусти меня. Я тебя не желаю!..
Но Пирсотриха не обращала внимания на крики испуганной нимфы и мчалась, прижимая к себе ее тонкий трепещущий стан. Стуча по камням, впиваясь в мягкую землю, быстро мелькали раздвоенные копыта сатирессы.
Путь предстоял длинный. Поднявшись в гору, Пирсотриха стала отдыхать, положив около себя на траву дрожащую нимфу.
— Не вздумай убегать от меня, это бесполезно. Я все равно тебя поймаю, — сказала она.
Отдышавшись, рыжая сатиресса вновь взяла на руки, словно ребенка, свою пленницу и спешно пошла, направляясь к берегу моря.
Напэ некоторое время вела себя смирно, но на крутой каменистой тропинке, идущей над морем, снова стала звать на помощь Аглавру.
— Замолчи, — шептала ей Пирсотриха, — ила я брошу тебя вниз, в шумящие пеной волны, и там схватит тебя вот тот бесстыдный и толстый скользкий тритон…
Напэ не слушала увещеваний и опять испустила резкий оглушительный крик.
И вдали ответила ей плывшая в воздухе белая чайка., Пирсотрихе страшно хотелось ущипнуть побольнее бедро молоденькой пленницы, но она удержалась от искушения, и только пальцы ее сильнее впились в сжимаемый стан бьющейся Напэ.
— Кричи! — злобно прошептала она. — За тем поворотом спуск на море — и там никто тебя у меня не отнимет…
Обливаясь потом и тяжело дыша, сатиресса бежала в гору по узкой тропинке, натыкаясь порой на колючие кактусы…
Издалека следил за ней с красно-бурой скалы зоркой взгляд Гианеса.
* * *
Аглавра шла каменистой дорогой, неся на плечах большую связку кистей синего винограда. Ей хотелось угостить свою подругу, и она нарочно встала пораньше, чтобы сходить в человеческие виноградники, где и наломала даже больше, чем ей было нужно, созревших, темных гроздей.
Путь был неблизкий, хотя и знакомый. Вот большое фиговое дерево, а за ним поворот, и идти нужно краем обрыва над самым морем. Внизу, под скалой, глухо шумели черно-синие волны и шипела белая пена.
Сатиресса остановилась у поворота в том месте, откуда открывался вид на сине-зеленый простор, над которым беззвучно носились, плавно махая смелыми крыльями, белые чайки. В туманной дали чуть рисовались дымно-лиловые горы вставших из волн островов. С моря дул легкий ветерок, освежая разгоряченное лицо. Аглавра опустила свою ношу и стояла неподвижно, вздыхая полной грудью.
Внизу, из пенистых волн, вынырнула бронзово-синяя туша морского божества. Толстое, увенчанное бледно-зеленой травой, багровое лицо, фыркая и отдуваясь, уставило круглые глаза на стоявшую вверху сатирессу… Мелькнул темный извилистый хвост, и водяной бог, шипя, скрылся под волнами гак же быстро, как появился.
Издали, слева, донесся чей-то крик. Минуту спустя он повторился, но уже ближе. Аглавра стала прислушиваться. Голос показался ей знакомым.
Вдали, на тропинке вдоль берега моря, что-то белело и двигалось. Аглавра насторожилась и стала всматриваться. Зоркие глаза сатирессы разглядели бегущую по тропинке фигуру, на руках у которой кто-то барахтался и кричал.
«Это бежит сюда сатир. Он тащит в руках юную нимфу… Не столкнуть ли обоих в море?» — подумала сатиресса, и глаза ее злобно засверкали.
В этот момент снова донесся крик.
«Голос знакомый. Но кто бы это мог быть?.. Что, если это?.. Так, это она!» — И сатиресса застыла в неподвижной позе, глядя на приближающуюся пару.
Действительно, по направлению к ней, тяжело поднимаясь в гору, бежала Пирсотриха, прижимая к своей груди бьющуюся Напэ.
— Аглавра! На помощь! — кричала юная нимфа отчаянным голосом.
Белая сатиресса заметалась на месте, отыскивая глазами камень, чтобы кинуть его под ноги похитительнице. Но камня не оказалось, и Аглавра снова застыла на месте, в выжидающей позе, согнувшись и пожирая блестящими взорами бегущую к ней Пирсотриху.
— Стой! — крикнула она, выскакивая из-за поворота, когда та подбежала к ней на несколько шагов.
Пораженная неожиданностью, Пирсотриха остановилась. Руки ее невольно опустились, и маленькая фигура Напэ, выскользнув из жадных объятий похитительницы, незаметно и быстро скрылась в кустах.
Рыжая шерсть сатирессы поднялась дыбом, зубы оскалились, а руки полусогнулись, готовые впиться в горло противнице.
Но это было лишь в первый момент.
Когда Пирсотриха лучше разглядела Аглавру и увидела, что та почти на целую голову выше и по виду гораздо сильней, чем она, досада и страх проникли в сердце рыжей охотницы и у нее даже мелькнула мысль скорей убежать.
Но было уже поздно.
Подобно снежной лавине с одетых туманом каменных гор, на нее обрушилась Аглавра, и две сатирессы слились в тесном, полном безумной злобы объятии.
Пирсотриха почувствовала, как две мощные руки сжали ее почти до потери сознания. Сама так же стиснуть врага она не могла: руки рыжей сатирессы устали от ноши… Ребра ее затрещали. Дыхания не хватило. В глазах темнело. И, не помня себя от боли, Пирсотриха вонзила свои длинные желтоватые зубы в белую руку противницы… Но в этот миг другая рука Аглавры поднялась и сжала ей шею…
Из-под длинных острых ногтей закапала алая кровь. Пирсотриха хотела вырваться, подалась всем телом назад, но мощные руки белой сатирессы снова охватили ее и подняли кверху. Напрасно билась, извиваясь змеей, Пирсотриха. Сделав шаг или два к обрыву, Аглавра с силой бросила вниз свою рыжую противницу… Послышался раздирающий визг… и Гианес, глядевший сверху, из-за кустов, на эту страшную сцену, видел, как, перевернувшись несколько раз и ударяясь о камни головой, свалилось в пенные волны тело когда-то бывшей его подругой лесной героини… Всплеснула вода. Вынырнул неподалеку от места падения толстый тритон и снова скрылся в сине-зеленой воде, где колыхалось, расплывалось темное пятно.
Юный сатир любовался теперь одинокой фигурой, белевшей у края обрыва.
В горделивой позе стояла над морем Аглавра. Солнце ласкало ей лицо и играло в волне золотисто-белых, колеблемых ветром волос. По безупречной руке текли кровавые струйки. На дивных, чуть-чуть тонких устах играла улыбка…
— Аглавра! — послышался из-за кустов звонкий голос испуганной Напэ.
С той же улыбкой, не спеша, повернулась на зов белая сатиресса.
* * *
— Неужели нет в душе твоей отклика этой томительной флейте?
— Нет… конечно, есть!.. Только мне немного холодно, и мать будет недовольна, что я так долго не возвращаюсь.
Говорившие так Аглавра и Напэ тихо сидели на одной из горных вершин. Сатиресса только что кончила гимн в честь серебристой дочери Лето.
Юной нимфе действительно было непривычно и холодно на бесплодных, голых камнях открытой ветром горы, куда завела ее во время прогулки белая сатиресса. Водяные нимфы не любят горных вершин. Она прижималась к подруге и думала, что ее мохнатая, теплая шерсть имеет свои преимущества.
— Разве не дорог тебе этот пустынным простор, облитый лунным сиянием, эта тихая ночь в покрывале, усеянном яркими звездами?
— Какая у тебя прекрасная шерсть! — мечтательно произнесла в ответ Напэ, навертывая себе на пальчик шелковистую прядь с волосатого бедра сатирессы.
Аглавра вздохнула.
— Как ты думаешь, теперь больше полуночи? — после некоторого молчания спросила наяда.
— К чему тебе знать это?
— Видишь ли… Посади меня на колени… Камни такие холодные… Моя мать велела мне вернуться домой после полуночи.
— Раньше ты никогда не вспоминала о матери, проводя со мной целые ночи.
— Сегодня такой случай… К ней приплыла с моря сестра. Она замужем за зеленым тритоном. К утру она поплывет обратно, и мы должны будем ее проводить. Обе они стыдили меня за то, что я не хочу выходить замуж…
— За кого? — коротко спросила Аглавра, и брови ее решительно сдвинулись.
— Все предлагают тритонов. Но я сказала им, что не хочу, — успокоила подругу Напэ.
— Если они отыщут тебе жениха, ты немедля сообщи мне об этом, а уж я сама позабочусь, чтобы ваша свадьба расстроилась, — сказала белая сатиресса с жестокой усмешкой.
— Какие у тебя страшные рот и глаза!
И Напэ спрятала лицо на груди у подруги.
Та крепко прижала нимфу к себе, качая ее на мохнатых коленях.
Кругом было тихо.
* * *
— Посмотри, как тут хорошо, — сказала задумчивой Напэ ее заботливая мать.
Перед нимфами расстилался необозримый простор спокойного моря. Там и здесь выступали из волн мокрые черные скалы. Вдали красно-бурой полоской виднелась земля. Старшей нимфе, которой не нравилась дружба дочери с белой Аглаврой, удалось наконец уговорить юную Напэ выплыть в открытое море в гости к сестре. Теперь эта сестра сидела рядом с ними на окруженных кольцами пены утесах и рассказывала про свою жизнь:
— Сначала я долго не могла привыкнуть к этому однообразному плеску светло-зеленой прозрачной волны. Когда на море была непогода, мне было страшно, и я пряталась в самую глубь подводных пещер. У нас там жилища гораздо просторнее, нежели ваши, речные. Там есть сады из красных и белых кораллов. Рыб так же много, как птиц, и есть среди них меняющие цвет… У нас нет сатиров и твердокопытных кентавров, но и среди морских божеств есть много разнообразных племен. Наши кентавры меньше земных, и ноги у них гораздо короче. Вместо копыт у них подобные лягушачьим лапы. Они никогда не выходят на сушу, а их характер гораздо смирнее, чем у земных. У мужа часто бывают друзья из этого племени. Лучше же всего то, что нас совсем не беспокоят смертные люди. Иногда они проплывают на своих изогнутых черных судах, мерно шлепая воду длинными веслами; иногда скользят с помощью ветра на желто-пурпуровом парусе… Увидят нас, начинают бегать по палубе, потом запоют что-нибудь и бросают в волны посильную жертву… Мы ведем спокойную жизнь; у мужа большое стадо тюленей. Он их пасет и к ночи загоняет в пещеры… Скоро он должен вернуться. Солнце садится.
Действительно, солнце садилось, и его желто-багряные стрелы ласкали морскую равнину. Чаек не было видно. Скалистый берег казался окрашенным в золото.
Напэ глядела на этот берег и соображала, что напрасно ее прождет в условленном месте белая сатиресса.
«Она опять, вероятно, придет с флейтой и просидит всю ночь в ожидании, — думала нимфа и вспоминала, как меняется всегда лицо у Аглавры во время игры, — каким оно кажется тогда жестоким и вместе с тем грустным. И как она после всегда бешено ласкает меня, словно хочет что-то забыть…»
Напэ чувствовала вместе с тем, что ей нисколько не жаль напрасно ждущей Аглавры…
— Вот и муж! — послышался голос ее тетки. — Только он не один, с нам кто-то еще.
Напэ оглянулась. На горизонте видны были две черные точки.
Точки эти росли, приближались, и обладавшая лучшим зрением морская наяда первая разглядела плывущих.
— С ним его друг, наш морской кентавр Хелон; он хорошо играет на лире…
Подплыл ее муж, зеленый тритон Асмен, а с ним его молодой четвероногий друг, с бесцветными длинными волосами и голубыми хитрыми глазами. Кожа его была темного цвета, лицо задумчиво, а в руках он держал перевитую морской травой небольшую лиру.
— Кто украсил тебе лиру, прекрасный Хелон? — спросила тетка, в то время как зеленый тритон, пыхтя, прицепился своими перепончатыми пальцами к соседнему круглому камню и топорщил свои подобные иглам усы, приветливо глядя на родственниц золотистыми, как у лягушки, глазами.
«Какой у него смешной вид. Ни за что не хотела бы быть его женой. Кентавр Хелон все-таки приятней для зрения», — подумала Напэ.
Кентавр тем временем отвечал, что он сам перевил лиру травой, так как ночью ему предстоит услаждать слух целого хора нереид.
— Сыграй нам что-нибудь на твоей лире, — обратилась к Хелону с просьбой Напэ. Юная нимфа вовсе не испытывала желания слушать игру морского кентавра, и слова эти вылетели у нее как-то невольно.
Она заметила, как переглянулись между собой тетка и мать.
Кентавр, не торопясь, взялся за лиру и начал играть какую-то медленную песню, подпевая негромком, нутряным голосом.
Пел он что-то длинное и монотонное, про море и звезды, про лес из живых, гибких, красных кораллов, где заблудился молодой тритон, погнавшись за чудесной лунной рыбой, про темные норы, где свиваются в тесных объятиях морские черные змеи…
Напэ почти не слушала. Ей было почему-то до смерти скучно… Она чувствовала себя беспомощной и одинокой.
Внезапно она заметила, что Хелон кончил играть, и ее мать вместе с сестрой и Асменом его хвалят.
Встрепенувшись, молодая нимфа с улыбкой вынула цветок из своих золотистых волос и протянула кентавру.
Тот поблагодарил и воткнул цветок себе за ухо.
— А ты не свезешь, о Хелон, нашу гостью на твоей могучей спине послушать пение нереид? Она никогда их не слыхала. Хочешь съездить туда, милая Напэ? Там очень весело. Нереиды поют и пляшут на отмелях при свете луны… Хелон быстро доставит тебя туда и обратно.
Кентавр молча подплыл, подставляя свою мокрую спину.
Волны темнели…
Напэ взглянула на мать.
— Поезжай, дочка! — каким-то особенно нежным голосом сказала ей та, — тебе надо повеселиться немного. Ты стала такая грустная за последнее время…
Молодая нимфа перешла на выступавшую из воды теплую спину кентавра. Сидеть на ней было гораздо приятнее, чем на холодных камнях.
Чтобы лучше держаться, она положила на плечи Хелону свои легкие руки.
Кентавр быстро поплыл, направляясь в открытое темное море, слегка колыхаясь на больших и спокойных встречных волнах.
Над морем вставала луна.
Когда Напэ оглянулась, берега вовсе не было видно. Весь он слился с темнотой, окутавшей море и землю Матери Ночи.
При слабом свете всходящей луны нимфа увидела обращенное к ней лицо беловолосого Хелона.
— Держись крепче, — произнес он, — я поплыву очень быстро.
Напэ не без страха обвила его шею и почувствовала, как влажные, слегка холодные пальцы кентавра цепко схватили ее руки.
Юная нимфа испугалась, хотела отшатнуться, но Хелон снова обернулся и произнес тем же размеренным голосом:
— Здесь опасное место: море кишит чудовищами. Они могут утащить тебя на дно, если ты попробуешь с меня соскочить.
И он поплыл так быстро, что вода зашипела вокруг его мощного тела… При свете луны, начиная от груди его, вдоль по бокам слабо блестела молочная пена…
«Неужели и он желает меня увезти и насильно ласкать?» — думала тем временем Напэ.
Тяжелая грусть наполнила сердце наяды. Она вспомнила, как шептались при отъезде ее тетка и мать, и поняла, что звать на помощь бесполезно, что Хелон похищает ее не без согласия родственников.
И как бы в ответ на ее тайные мысли, кентавр вновь обратил к ней лицо и медленно, важно, торжественным тоном произнес:
— Ты будешь моей женой!..
Взошла луна и озарила мраморно-белое тела юной красавицы, с безнадежно грустным лицом сидящей на темном, бешено плывущем кентавре. Тот время от времени поворачивал свое лицо и, любуясь наядой, облизывал свои оттопыренные губы. Бесцветные глаза сияли довольством.