Репортеры, собравшиеся на пристани Хобокена, отделенной от Манхэттена рекой Гудзон, выкрикивали вопросы, надеясь разузнать местонахождение Z. После технологических ужасов Первой мировой, в эпоху расцвета урбанизации и индустриализации, лишь немногие события так захватывали внимание общества. Одна газета восклицала: «С тех пор как Понсе де Леон пересекал неведомую Флориду в поисках Вод вечной юности… никто не задумывал путешествия, которое бы настолько потрясало воображение».
Фосетт благожелательно относился ко «всей этой шумихе», как он выразился в письме к другу, но он был весьма сдержан в своих ответах. Он знал, что его главный соперник, Александр Гамильтон Райс, американский врач и мультимиллионер, уже вступает в джунгли с небывало обильным снаряжением. Мысль о том, что доктор Райс может сам отыскать Z, ужасала Фосетта. Несколько лет назад Фосетт оказался свидетелем того, как Роберт Фолкон Скотт, его коллега по Королевскому географическому обществу, отправился в путь, чтобы стать первым путешественником, который достигнет Южного полюса, – лишь для того, чтобы, добравшись до цели, прежде чем самому погибнуть от обморожения, узнать, что его норвежский конкурент Руаль Амундсен опередил его на тридцать три дня. Незадолго до нынешнего путешествия Фосетт написал Королевскому географическому обществу: «Я не могу сообщить все, что знаю, или даже точно указать место, поскольку такие подробности имеют обыкновение просачиваться наружу, между тем для первопроходца не может быть ничего обиднее, как обнаружить, что венец его трудов перехватил кто-то другой».
Кроме того, он опасался, что если он разгласит детали маршрута, то позже другие попытаются найти Z или же спасти самого путешественника, а это может повлечь за собой бесчисленное множество смертей. Не так давно в этом регионе пропала экспедиция из тысячи четырехсот вооруженных людей. Агентство новостей по телеграфу извещало весь мир об «экспедиции Фосетта… цель которой – проникнуть в страну, откуда никто не возвращался». При этом Фосетт, намереваясь добраться до самых труднодоступных районов, не собирался, в отличие от своих предшественников, пользоваться лодкой, – напротив, он планировал идти пешком, прорубаясь сквозь джунгли. Королевское географическое общество предупреждало, что Фосетт – «едва ли не единственный из ныне живущих географов, который мог бы успешно попытаться» осуществить такую экспедицию, и что «бессмысленно было бы кому-нибудь другому пытаться следовать его примеру». Перед тем как отплыть из Англии, Фосетт признался младшему сыну Брайану: «Если при всей моей опытности мы ничего не добьемся, едва ли другим посчастливится больше нас».
Репортеры роились вокруг него; Фосетт объяснял, что лишь небольшая экспедиция имеет хоть какие-то шансы выжить. Она сможет прокормить себя, питаясь дарами природы, и не будет представлять угрозы для враждебно настроенных индейцев. Эта экспедиция, как он подчеркивал, «не будет комфортно обставленным предприятием, обслуживаемым целой армией носильщиков, проводников и вьючных животных. Такие громоздкие отряды никуда не годятся, обычно они не идут дальше границ цивилизованного мира и упиваются поднятой вокруг них шумихой. Там, где начинаются по-настоящему дикие места, никаких носильщиков достать нельзя – так велик страх перед дикарями. Животных тоже нельзя брать с собой из-за отсутствия пастбищ и непрерывных нападений насекомых и вампиров. Для этих мест нет проводников, так как страну никто не знает. Тут важно сократить экипировку до минимума, чтобы ее можно было нести на собственных плечах, и проникнуться уверенностью в том, что можно отлично просуществовать, устанавливая дружеские отношения с различными племенами, которые встретятся по пути». Теперь же он добавил: «Нам придется подвергать себя воздействию среды – во всевозможных смыслах… Нам придется достичь стойкости нервной, душевной, а также физической, так как люди, оказавшиеся в подобных условиях, зачастую ломаются из-за того, что дух предает их еще раньше, чем тело».
Фосетт выбрал себе лишь двух спутников: своего двадцатиоднолетнего сына Джека и Рэли Раймела, лучшего друга Джека. Хотя оба никогда не бывали в экспедициях, Фосетт считал, что для нынешнего путешествия они подходят идеально: выносливые, верные, а также, благодаря своей близкой дружбе, едва ли способные, после мучительных месяцев, проведенных в отрыве от цивилизации, «донимать и раздражать друг друга» – или, как нередко случается в подобных экспедициях, поднимать мятеж. Джек, по описанию его брата Брайана, был «точной копией отца»: высокий, аскетичный, устрашающе крепкий. Ни он, ни его отец не курили и не пили. Брайан отмечает, что Джек «был крепким парнем шести футов трех дюймов ростом, весь кости да мышцы; все, что наиболее губительно действует на здоровье, – алкоголь, табак и разгульная жизнь – претило ему». Полковник Фосетт, следовавший строгому викторианскому кодексу, выразил это несколько иначе: «Он… совершенный девственник душой и телом».
Джек, с детства жаждавший сопровождать отца в какой-нибудь из его экспедиций, готовился к этому годами – поднимая тяжести, придерживаясь строгой диеты, изучая португальский, практикуясь в ориентировании по звездам. Однако в жизни он редко сталкивался с настоящей нуждой, и его лицо с лоснящейся кожей, топорщащимися усами и прилизанными каштановыми волосами ничем не напоминало суровые черты отца. В своем модном наряде он скорее напоминал кинозвезду, – кем он и намеревался стать после своего триумфального возвращения.
Рэли, хоть был и пониже Джека, все же был примерно шести футов ростом и весьма мускулист. («Отличное телосложение», – сообщал Фосетт в послании, адресованном КГО.) Его отец был хирургом Королевского военно-морского флота и умер от рака в 1917 году, когда Рэли было пятнадцать. Темноволосый, с отчетливым треугольным мыском волос на лбу – «вдовьим выступом» – и усиками шулера с речного парохода, Рэли был по натуре шутник и проказник. «Он был прирожденный комик, – сообщает Брайан Фосетт, – полная противоположность серьезному Джеку». Ребята были почти неразлучны еще с тех пор, когда вместе бродили по лесам и полям в краях, где оба выросли, – близ Ситона в графстве Девоншир. Там они катались на велосипедах и палили в воздух. В письме к одному из доверенных лиц Фосетта Джек писал: «Теперь с нами на борту Рэли Раймел, а он такой же одержимый, как и я… Это мой единственный в жизни близкий друг. Мы познакомились, когда мне было семь, и с тех пор мы почти не расставались. Это человек самый честный и достойный, во всех смыслах слова, и мы знаем друг друга как свои пять пальцев».
Когда взволнованные Джек и Рэли ступили на борт корабля, их встретили там десятки стюардов в накрахмаленной белой форме: они носились по коридорам с телеграммами и корзинами фруктов, присланными провожающими. Один из стюардов, старательно избегая кормы, где ехали пассажиры третьего и четвертого класса, провел путешественников в каюты первого класса, расположенные в центре судна, подальше от грохота винтов. Условия здесь разительно отличались от тех, в которых Фосетт совершал свое первое плавание в Южную Америку, и от тех, в которых Чарльз Диккенс пересекал Атлантику в 1842 году: он описывает свою каюту как «в высшей степени неудобную, совершенно безрадостную и чрезвычайно нелепую коробку». (А столовая, отмечает Диккенс, напоминала «катафалк с окошками».) Теперь же все было приспособлено для того, чтобы удовлетворить потребности нового поколения туристов – «обычных путешественников», уничижительно замечает Фосетт, добавляя, что они обращают мало внимания на «те места, что сегодня требуют от вас известной выносливости и самоотверженности, а также телосложения, необходимого для того, чтобы противостоять опасностям». В каютах первого класса имелись кровати и водопровод; иллюминаторы пропускали солнечный свет и свежий воздух, а над головой вращались лопасти электрических вентиляторов. В судовых рекламных проспектах расхваливали установленную на «Вобане» «идеальную систему вентиляции, оснащенную всеми современными приспособлениями», которая поможет «забыть предвзятое мнение о том, что путешествие в тропики и через тропики обязательно связано с каким-то дискомфортом».
Фосетт, как и многие другие викторианские первопроходцы, был своего рода профессиональным дилетантом: будучи географом-самоучкой и археологом-самоучкой, он был еще и талантливым художником (его рисунки тушью выставлялись в Королевской академии искусств) и судостроителем (в свое время он запатентовал так называемую «ихтоидную кривую», благодаря которой скорость кораблей могла увеличиваться на целые узлы). Несмотря на свой интерес к морю, в письме к жене Нине (своему самому преданному стороннику и вдобавок публичному представителю в то время, когда он бывал в отлучке) он сообщает, что нашел пароход «Вобан» и само плавание «скучным»: единственное, чего ему хотелось, – оказаться в джунглях.
Между тем Джек и Рэли с энтузиазмом принялись исследовать роскошное убранство судна. За одним поворотом оказался салон со сводчатым потолком и мраморными колоннами. За другим – столовая, где столы были устланы белыми скатертями и официанты в строгих черных костюмах разносили баранину на ребрышках и разливали вино из графинов, а рядом играл оркестр. На корабле имелся даже гимнастический зал, где молодые люди могли потренироваться, готовясь к экспедиции.
Джек и Рэли уже не были двумя безвестными парнями: они являлись, если верить газетным хвалам, «отважными», «несгибаемыми англичанами», и каждый из них был вылитый сэр Ланселот. Они встречали солидных господ, которые приглашали их присесть к ним за столик, и женщин с длинными сигаретами, которые одаряли их, как выражался полковник Фосетт, «взглядами, исполненными откровенного бесстыдства». Судя по всему, Джек толком не знал, как себя вести с женщинами: похоже, для него они были такими же таинственными и далекими, как город Z. Однако Рэли скоро пустился флиртовать с одной девицей, наверняка хвастаясь перед ней своими грядущими приключениями.
Фосетт понимал, что для Джека и Рэли эта экспедиция – по-прежнему всего лишь нечто умозрительное. В Нью-Йорке молодые люди в полной мере вкусили славы: взять хотя бы проживание в отеле «Уолдорф-Астория», где в последний вечер солидные господа и ученые со всего города и окрестностей устроили в Золотом зале особый прием, чтобы пожелать им счастливого пути; или тосты, провозглашавшиеся в их честь в Походном клубе и в Национальном клубе искусств; или остановку на острове Эллис (чиновник иммиграционной службы сделал пометку, что никто в их отряде не был ни «атеистом», ни «многоженцем», ни «анархистом», ни «испорченной личностью»); или кинематографы, где Джек пропадал днями и ночами.
Тогда как Фосетт вырабатывал выносливость постепенно, за долгие годы странствий, Джеку и Рэли предстояло обрести все нужные качества в одночасье. Однако Фосетт не сомневался, что им это удастся. В дневнике он писал, что Джек подходит ему «по всем статьям», и предсказывал: «Он молод и приспособится к чему угодно, несколько месяцев похода дадут ему нужную закалку. Если он пойдет в меня, к нему не прилипнет никакая зараза… а на крайний случай у него есть мужество». Фосетт был уверен и в Рэли, который смотрел на Джека почти таким же горящим взором, как сам Джек – на своего отца. «Рэли последует за ним повсюду», – замечал он.
Среди команды корабля раздались крики: «Отдать швартовы!» Капитан дал свисток, и этот пронзительный звук разнесся над портом. Судно заскрипело и приподнялось на волнах, отваливая от пристани. Фосетту виден был пейзаж Манхэттена, с его башней страховой компании «Метрополитен», некогда самой высокой на планете, и небоскребом Вулворта, который недавно превзошел ее. Огромный город сверкал огнями, точно кто-то собрал в нем все звезды с неба. Джек и Рэли стояли рядом с путешественником, и Фосетт прокричал собравшимся на причале репортерам: «Мы вернемся! И мы добудем то, что искали!»
Глава 2
Исчезновение
Как обманчива Амазонка.
Она начинается{4} как скудный ручеек, эта самая могучая река в мире, более мощная, чем Нил и Ганг, чем Миссисипи и любая из рек Китая. Высоко в Андах, на отметке больше восемнадцати тысяч футов, среди снегов и облаков, она сочится из скального пласта, струйка кристально чистой воды. Здесь она неотличима от множества других потоков, петляющих через Анды. Иные из них потом низвергаются с западного склона гор, устремляясь в Тихий океан, что лежит в шестидесяти милях отсюда, иные же, подобно ей, стекают вниз по восточному гребню, совершая, казалось бы, невозможное путешествие к Атлантическому океану и преодолевая расстояние большее, нежели от Нью-Йорка до Парижа. На такой высоте воздух слишком холоден, чтобы здесь существовали джунгли или в большом количестве водились хищники. Однако именно в этих местах рождается Амазонка, которую питают талые снега и дожди, а сила тяжести увлекает вниз по склонам.
Немного поплутав в горах, река резко обрушивается вниз. Набирая скорость, она сливается с сотнями других речушек, большинство из которых настолько малы, что до сих пор не имеют названия. Затем вода втекает в долину, лежащую на семь тысяч футов ниже; здесь уже видны пятна зелени. Вскоре к ней сходятся более крупные потоки. Река бурно низвергается на равнины; ей остается еще три тысячи миль до Атлантики. Она неудержима. Как и джунгли, которые, благодаря экваториальной жаре и обильным ливням, постепенно обступают ее берега. Раскинувшись до горизонта, этот первозданный край служит обиталищем самого большого количества видов живых существ в мире. Здесь река впервые становится узнаваемой: да, это действительно Амазонка.
Но река по-прежнему не то, чем кажется. Извиваясь, она течет на восток и попадает в огромный регион, напоминающий по форме пустую вогнутую чашу, а поскольку Амазонка протекает по дну этого бассейна, в нее вливается около сорока процентов всех южноамериканских вод – в том числе и от самых отдаленных рек из Колумбии, Венесуэлы, Боливии и Эквадора. И Амазонка становится еще более могучей. Местами ее глубина достигает трехсот футов; ей больше незачем спешить, и она продолжает завоевание, двигаясь с той скоростью, какая ей нравится. Она петляет мимо Риу-Негру и Риу-Мадейру, мимо Тапажоса и Шингу – двух своих самых больших южных притоков; мимо Маражо, острова, превышающего по размерам Швейцарию; и в конце концов, покрыв четыре тысячи миль и вобрав в себя воды тысячи притоков, Амазонка достигает своего устья, ширина которого – двести миль, и впадает в Атлантический океан. То, что начиналось как ручеек, теперь каждую секунду извергает в океан пятьдесят миллионов галлонов воды – в шестьдесят раз больше, чем Нил. Пресная вода Амазонки с огромной силой вырывается в море: в 1500 году испанский капитан Висенте Пинсон, один из прежних спутников Колумба, обнаружил эту реку, проплывая в нескольких милях от побережья Бразилии. Он назвал ее Mar Dulce – Пресное море.
Эту территорию трудно исследовать в любых условиях, но в ноябре, с наступлением сезона дождей, задача становится практически невыполнимой. О берег бьются волны – в том числе и ежемесячные приливы, движущиеся со скоростью пятнадцать миль в час и называемые здесь «поророка» – «большой рев». В Белене уровень Амазонки часто повышается на двенадцать футов, в Икитосе – на двадцать футов, в Обидусе – на тридцать пять. Мадейра, самый длинный приток Амазонки, может разливаться даже сильнее, поднимаясь на шестьдесят пять футов и выше. При разливах, длящихся месяцами, многие из этих и других рек вырываются из берегов, мчатся сквозь лес, подрывая деревья и снося камни, обращая южную часть Амазонии почти в материковое море, которое и находилось здесь миллионы лет назад. А потом выглядывает солнце и испепеляет эти края. Почва трескается, словно от землетрясения. Болота испаряются, пираньи в пересыхающих заводях пожирают друг друга. Топи превращаются в луга; острова становятся холмами.
Так в южную часть бассейна Амазонки приходит сухой сезон. По крайней мере, так было практически всегда, сколько себя помнят люди. Так было и в июне 1996 года, когда экспедиция бразильских ученых и искателей приключений отправилась в здешние джунгли. Они разыскивали следы полковника Перси Фосетта, который исчез здесь вместе со своим сыном Джеком и Рэли Раймелом больше семидесяти лет назад.